Тебе мало прокола в Копенгагене? Ты решил напортачить в Берлине?!
Ты в Берлине, Леха!! И ты – Закруткин!!
Цурюк бляйбен!
Теперь у тебя нет своего, чужого. Теперь у нас все общее – одиссеи, приключения, лифт, даже смерть одна на двоих. Слава Богу, что хотя бы не женщины. Я – немец, но за Тамару прибил бы на месте.
Хочешь спросить – убил бы за Магди? Тогда нет, но было интересно, какой она стала. Я запомнил ее аккуратной чистюлей, тринадцать лет назад тайком передавшей мне записочку, в которой обещала ждать моего возвращения von Russland «до самой могилы».
Вот так, дружище! А ты – женщины!
Я промолчал. Ни до, ни после монолога я ни словом не перебил барона.
Его будто прорвало.
– Это был бред, понимаешь, незамутненный, изобретательный, фантастический бред. В лифте я не мог избавиться от ощущения, что теперь уже не разберешь, кто из нас поднимается на третий этаж, а кто влез в чужую шкуру. Признаюсь, перед тем как позвонить в квартиру, я очень пожалел, что рядом со мной нет Анатолия.
Вдвоем как-то спокойней.
Вообрази, заходим мы в квартиру к Майендорфу, оба в военных мундирах. И у Магди появился бы выбор – ждала одного, вернулись двое.
Алекс-Еско усмехнулся.
– Меня разобрал необоримый смех. Я стоял на лестничной площадки и меня буквально сотрясало от безмолвного хохота. О хохоте упомяни, все остальные антимонии выброси.
– Не выброшу! Если выбросить, о чем рассказывать?
После короткой паузы барон согласился.
– Как хочешь. В любом случае отметь, уроки Трущева не прошли даром.
…за столом дядя Людвиг заявил, что Магди ждет не дождется рассказов о посещении Дании. На месте ли русалка, разгуливает ли по Копенгагену тень отца Гамлета, и долго ли ленивые датчане будут саботировать программу производства вооружений, которую фюрер возложил на них.
Я бросил взгляд на девушку. Магдалена опустила глаза. По ее виду не скажешь, что ее интересуют ленивые датчане. Тем не менее я охотно поделился впечатлениями. Копенгаген по-прежнему патриархален. Состояние дел на заводе оставляют желать лучшего. Рабочие и служащие лишены энтузиазма, как, впрочем, и все датчане. Странно, в такую трудную годину им даже разрешают бастовать. Затем я обмолвился о посещении Нильса Бора.
Майендорф отложил нож.
– Какое отношение к командировке в Копенгаген имеет этот неврастеник, свихнувшийся на изучении атомного ядра?
– О-о, это долгая история, она касается одного перспективного изобретения, которое вполне можно было бы назвать чудо-оружием. В архивах нашего отдела эта заявка обозначена как «Хадубранд». Я слышал о нем еще в Свердловске. Представляете, Магди, – обратился я к девушке, – некий изобретатель заявляет, что открыл особые лучи, которые он назвал Х-лучами. Оказывается, с их помощью можно подрывать боеприпасы на расстоянии до двадцати километров! Например, бомбы на вражеских бомбардировщиках.
– Неужели? – улыбнулась Магдалена.
Она заметно повзрослела за эти годы, но практически не округлилась.
– Да-да. Вообразите, какую силу обретет наша противовоздушная оборона, если эту идею можно было бы воплотить в жизнь!
Генерал скомкал салфетку и швырнул на стол.
– Я не понимаю, причем здесь Нильс Бор?!
– К делу была приложена газетная публикация двадцатых годов. Это был ответ Бора на вопрос, как он относится к Х-лучам. Его мнение трудно назвать положительным, он сомневался, возможно ли использовать их в оборонных целях. Я спросил у профессора – не изменил ли он свое мнение в свете тех задач, которые нынче стоят перед арийской расой? Я постарался объяснить ему, что каждый из нас должен приложить силы и помочь победе.
– Что же ответил этот заядлый пацифист? – поинтересовался генерал.
– Он разочаровал меня. Я полагал, что лауреат Нобелевской премии имеет более широкий кругозор, чем размеры атомного ядра. Он заявил, что на сегодняшний день эту идею осуществить невозможно.
Генерал нахмурился.
– Ты поспешил, Алекс. Впредь имей в виду, что только вышестоящее начальство может дать разрешение на подобные консультации. Впрочем, можешь сослаться на меня, тем более что Бора скоро доставят в Берлин. Пора закручивать гайки. Тотальная война шутить не любит. Пусть датчане тоже засучат рукава и потрудятся на нашу победу. Все для фронта, все для победы – вот наш девиз! Хватит отсиживаться в дюнах и мечтать о тайнах природы.
– В любом случае моя детская мечта насчет сверхоружия растаяла как дым, – взгрустнул я.
Магди прикусила губу, чтобы не рассмеяться.
– Все не так плохо, мой мальчик, как тебе кажется, но об этом мы поговорим в мужской компании.
Оставшись один на один, дядя Людвиг сделал мне строгое внушение.
– Проявляй инициативу только там, где требует дело: в технических вопросах, в организации производственного процесса. Не теряй бдительности, старайся заранее уловить всякий намек на саботаж или вредительство. Главное, зарекомендуй себя с самой лучшей стороны.
О чуде-оружии он выразился немногословно и чрезвычайно напыщенно. Сообщил, что в глубоких подземельях рейха (он так и выразился – «глубоких подземельях») куется страшное оружие, которое в мгновение ока сокрушит всех наших врагов: от обнаглевших англосаксонских плутократов до взбесившихся от крови большевиков. Потом добавил – в этом деле нельзя спешить. Без пяти двенадцать фюрер извлечет на свет «молот Тора», и тогда посмотрим, на чьей стороне будет победа.
Я не узнавал дядю Людвига. Друг отца запомнился мне как веселый, способный подшутить над собой, господин, один из немногих, кто снисходительно относился к блажи отца отправиться в Советский Союз. Впрочем, так же он относился к любой блажи, вплоть до самой тевтонской. Ранее он никогда не использовал такие слова как «заядлый пацифист», «закрутить гайки», «обнаглевшие англосаксонские плутократы» и прочую, обычную для того времени галиматью. Мне казалось, поймать его на такой шелухе, как «чудо-оружие», было невозможно.
Как говорится, никогда не говори «никогда».
Мне ничего не оставалось, как горячо согласиться с ним. Правда, для донесения жидковато.
Домой я добрался поздним вечером. Анатолий ждал меня. Он сидел в моем кресле и потягивал мой коньяк, которым я незадешево обзавелся на черном рынке в Копенгагене. Напиваться перед дальней дорогой – это так по-русски! К тому же на столе стояла еще одна рюмка.
Пустая.
Увидев меня, Первый спросил:
– Что у Майендорфов?
– Кажется, все прошло чисто. Насчет Бора дядя Людвиг сам предложил сослаться на него.
– Что Магди?
– Очень выросла. Мне показалось, она обо всем догадалась, но будет молчать.
– Почему?
– Ты произвел на нее сильное впечатление. Да что мы все о девицах!.. Как прошла встреча?
– Без проблем. Подтверждено прежнее задание – полноценное внедрение в структуру Дорнбергера, а также поиск подходов к урановому проекту. Товарищ Вилли подчеркнул – Центр интересуют любые сведения по этому вопросу. От тебя ждут результат. Но это не все.
– Что еще?
– Центр передал пожелание вплотную заняться Майендорфом. При этом Москва предупреждает, спешить запрещается. Ни в коем случае нельзя рисковать добытой с таким трудом выигрышной позицией. Работай на перспективу, но упускать из виду материалы, которые проходят через группенфюрера Людвига фон Майендорфа, ты не имеешь права.
Неожиданно голос Первого дрогнул.
– Прости, дружище, у меня очень мало времени. Я должен исчезнуть из Берлина до полуночи.
После паузы он прибавил:
– Отзывают в Москву, – затем Толик помялся и развел руками. – Не знаю, как и сказать.
– Говори прямо.
Анатолий поднялся, налил коньяк в обе рюмки, поднял свою.
Мне тоже пришлось встать – отчего не выпить перед дальней дорогой. Я взял соседнюю рюмку.
– Крепись, Алекс.
Рука у меня дрогнула.
– Давай не чокаясь. За Тамару.
Я выпил, не сразу осознав, что он сказал, потом у меня внутри все затрепетало, но я не выдал себя.
Я сел.
– Как это случилось?
– В медсанбат попала бомба. Весь персонал, раненые – всех разом.
Что мне оставалось, как не крепиться, но, даже укрепившись, мне трудно было отделаться от мысли, что судьба порой очень гнусно поступает с человеком.
Я дал волю антимониям.
Я заплакал.
Я плакал и вытирал слезы.
– Насчет задания… – тихо выговорил Толик.
– Что еще?
– Ты очень любил ее?
Я пожал плечами.
– Какое это имеет отношение к делу?
– В Москве рассудили, что самый верный путь к Майендорфу лежит через женитьбу на Магди.
– Я всегда был уверен, что в НКВД сидят железные люди. А может, это идея твоего папаши? Он всегда мечтал сделать тебя единственным наследником. Что с Петькой?
– Он с бабушкой. О нем позаботятся. Так как насчет Тамары, очень любил?
– Зачем тебе это?
– Чтобы поддержать, помочь напоследок.
– Я не собираюсь плакаться в жилетку.
– И правильно! Я на твоей стороне, но не буду скрывать, Майендорф – жирная утка. Поверь, Алекс, я с тобой.
– Вот и женись на Магди, а я отправлюсь в Москву. Неужели мы не сумеем их развести?
– Трущева не обманешь. Этот умеет читать мысли. Что касается Магди, в ней нет двуличного фанатизма папочки, но она не по мне.
Я промолчал.
– Еще просили сообщить, что крах фашистской Германии неизбежен. Песенка Гитлера спета, его наступление под Курском провалилось.
– Решили подсластить пилюлю?
Первый промолчал, затем добавил:
– Трущев просил передать соболезнования, а также соболезнования его непосредственного начальника и непосредственного начальника его непосредственного начальника.
Я был благодарен Толику за то, что он пустил «пилюлю» мимо ушей – мало ли что может сорваться с языка в трудную минуту.
– Что я должен ответить? – спросил я. – Служу Советскому Союзу? Скажи как брат.
– Как брат, прошу, крепись, Алекс. И запомни, я с тобой.