– Нет, милый, но от этого мне становится еще страшнее.
– Как ты считаешь, Ротте порядочный человек?
– Нет! – решительно заявила она. – Он занимает деньги с таким лицом, будто собирается когда-нибудь отомстить.
– Ты хотела бы помочь ему?
– Ни за что!!
– Ты хотела бы вывести его на чистую воду? Неужели ты до сих пор не догадалась, что вопли о сверхоружии несут гибель не только тебе, но и всем немцам? Я мужчина, солдат, мне положено пренебрегать опасностью, но я хочу, чтобы ты выжила. Очень хочу, чтобы ты была жива и, желательно, здорова. Вот так мне хочется!..
Магди заплакала, как всегда, беззвучно, тягостно, обильно.
Я не перебивал. Лежал, покуривал. Когда она успокоилась и вновь с редкой ненасытностью использовала меня, я продолжил:
– Поэтому я и хотел посоветоваться с тобой. Я делаю тебе предложение руки и сердца и настаиваю, чтобы ты отказала мне.
– Как это? – она даже села в постели.
– Не надо пафоса, – предупредил я ее. – Ты же немецкая женщина, у тебя храброе сердце. Ты не должна терять голову. Если будешь настаивать, мы немедленно сыграем свадьбу, но я прошу – не теряй голову.
После паузы я признался:
– Мне становится не по себе от одной только мысли, что я могу невольно утянуть тебя в могилу. Ты же знаешь, у меня опасная работа, я бы сказал, даже слишком опасная. Пока мы с тобой каждый по себе, у тебя есть шанс сохранить жизнь, хотя бы с помощью папочки. Я очень люблю тебя, моя защитница. Выбор за тобой.
Она долго молчала, наконец призналась:
– Я долго ждала, когда же ты наконец начнешь вербовать меня, принуждать к измене, грозить местью большевиков, если я откажусь выполнять их задания, а ты просишь меня задуматься. Я задумалась. Я верю тебе. Будь ты другой, ты никогда бы не полез спасать Пусси и не помог Бору сбежать в Швецию. У нас в университете многие шепотом говорят, что сам Бог помог ему унести ноги, тем самым сохранив его голову для мировой науки. Когда я в первый раз услыхала такие разговоры, меня переполнила гордость. Мне так хотелось крикнуть, что это не Господь Бог, а мой любимый мужчина спас этого физика! Но я не могу понять, зачем ты взялся спасать фюрера? Зачем большевикам спасать своего самого непримиримого врага?
– Это сразу не объяснишь.
– Ты считаешь меня дурочкой?!
– Нет, Магди. Просто мне кажется, что спасти Пусси и Бора – это хорошее и нужное дело, а фюрера и Ротте – скверное, и этим можно заниматься только по необходимости. Или по приказу. Но поговорим о нас с тобой. Мне бы в голову не пришло вербовать тебя.
– А этим… в Кремле?..
– Они оставили этот вопрос на мое усмотрение. Они безжалостные и суровые люди, но чего у них не отнимешь – они, как и ты, никогда не теряют головы. Мое решение такое – я никогда и ни за что не стану привлекать тебя к повседневной работе, если это не пойдет на пользу Германии. Это означает, что со свадьбой придется подождать. Я хотел бы представить тебя господину Шахту. Он мой поводырь в этом странном мире стягов и бомб. Ты спросишь разрешение у отца. Кроме того, скажешь, что я строго-настрого запретил тебе иметь дело с Ротте.
– Я догадалась. Тогда отцу придется обратиться к тебе.
– Умница, на это я и рассчитываю.
– Вот, а ты считаешь меня дурочкой, а я уже давно не дурочка и хотела бы выпить бокал вина в компании с тобой и… этим противным большевиком, так похожим на тебя. В поезде он повел себя благородно.
– Мы выпьем, но только после победы.
И добавил:
– Нашей победы!!»
«…Часы с кукушкой – продукт народного немецкого творчества – прохрипели двенадцать раз. Куковать они разучились лет тридцать назад, однако время показывали исправно. В Германии повсюду так – любой аппарат работает до изнеможения, и, поскольку немцы умеют заботиться о вещах, они нередко достаются их внукам и правнукам.
Итак, в права вступал четвертый день страшного июля 1944 года и начался он с воя сирен.
Над ночным Берлином кружили американские бомбардировщики.
В дверь постучали.
– Господин барон, – раздался голос хозяйки. – Вы опять не спуститесь в бомбоубежище?
– Да, фрау Марта. Я боюсь подземелий, особенно переполненных людьми».
… Алекс-Еско фон Шеель допил из своего стакана и закончил:
– Что касается материалов, добытых в сорок четвертом году у майора Штромбаха, их перешлют тебе по электронной почте. Ознакомишься и сам решишь, есть ли им место в будущих мемуарах. Я не хочу их комментировать. Это слишком трудно для меня.
На этом файл закончился.
Глава 6
Я выключил компьютер.
Голова гудела от истории.
Воспоминания распухали, как снежный ком. Сюда, как на мед, слетались герои, которых ранее в помине не было. Хронологические рамки раздвигались за всякие разумные пределы, в мемуары навязчиво стучался нелепый медицинский подтекст и ко всему прочему меня теребил назойливый, омрачающий душу вопросик – почему досье на старого барона мои кураторы пустили в ход только сейчас? Судя по хронологии, подтверждаемой рассказом Алекса-Еско, компромат на его отца хранился в НКВД с 1944 года, следовательно, Трущев вполне мог поведать историю этого фанатика в момент его появления на страницах наших общих мемуаров.
Возможно, кураторы хотели еще раз напомнить мне – не расслабляйся.
Держи хвост пистолетом!
В любом случае для подстраховки я решил хотя бы вкратце познакомить читателя с этими пережившими срок давности секретными материалами, тайком проскользнувшими на мой компьютер спустя несколько дней после виртуальной встречи с Алексом-Еско.
В случае чего, надеюсь, найдутся добросовестные читатели, которые не побоятся подтвердить на очнике – да, да, нет, да, ни в коем случае, нет, нет, ни за что; ой-ей-ей, не бейте меня по голове… и его тоже…
Помнится, в начальной версии, изложенной Трущевым со слов Вольфа Григорьевича Мессинга, одно время курировавшего мысли Алекса-Еско, указывалось, что поражение Германии, особенно унижения, которым победители подвергли рейх в 1918 году, а также испытания, грудой посыпавшиеся на Альфреда-Еско фон Шееля – увольнение из армии, трудности мирного времени, смерть жены, оставившей ему маленького сына, – основательно поколебали веру старого барона в прежние жизненные устои.
По словам Мессинга, разочарование, овладевшее отцом, закрепилось в детских впечатлениях Алекса-Еско на редкость странными поступками, которые отец после смерти матери начал нанизывать один за другим. Сначала он примкнул к фрейкорам[32]. Затем, разочаровавшись в господах офицерах, Альфред отправился в Мюнхен и год стажировался у профессора Хаусхофера, изучал всякого рода тайные географические знания. Особенно его привлекали древнегерманские легенды, связанные с культом всепожирающего огня, в котором суждено погибнуть миру. Его очень интересовали заклинания и ритуальные действия, с помощью которых древние германцы якобы управляли огненной стихией.
Через год барон вернулся в Дюссельдорф и повел себя еще более странно. Когда спустя несколько месяцев после возвращения он начал публично нахваливать красных, офицеры рейхсвера и местный высший свет в открытую начали поговаривать, не сошел ли Шеель с ума?
Вскоре Альфред-Еско продал поместье и землю и взялся возводить деревообрабатывающее предприятие. Как только фанерная фабрика начала приносить доход, свет перевел его из разряда умалишенных в разряд сумасбродов. Впрочем, Альфреду фон Шеелю было плевать на «этих напыщенных индюков». Он окончательно порвал с прежними знакомыми и окончательно спутался с «левыми». Однажды вслух заявил, будто Советы – страна молодых и здоровых людей. Там якобы занимается заря нового мира и всякий порядочный человек обязан оказывать им помощь. Чудачества кончились тем, что в разгар кризиса он обанкротился, бросил Вестфалию и по контракту отправился в Советскую Россию способствовать строительству социализма.
Обыкновенная история, не так ли?
Беда в том, что из документов, пересланных мне из Дюссельдорфа, вытекало – старый барон не продал фабрику, а спалил ее!
Ни больше, ни меньше!..
Я несколько раз перечитал материалы судебного заседания, а также заключения экспертов-медиков, вложенные в файл.
Чтобы довести дело до суда, прокуратуре хватило косвенных улик, однако прямых доказательств не было, особенно в части организации поджога.
На суде барон напрочь отрицал свою причастность к преступлению. В своих показаниях он всерьез и не без исступленной горячности доказывал, что пожар – это кара высших сил за пренебрежения древними германскими традициями. Якобы древние тевтоны, насылая священный огонь, таким образом когда-то наказывали заблудших. К сожалению, опровергнуть этот тезис прокуратуре было нечем – способ поджога так и не был установлен. Экспертные заключения противоречили одно другому, и никто из специалистов не мог толком объяснить, по какой причине пламя вспыхнуло моментально и с невероятной силой охватило производственные помещения.
Что могло стать причиной такого взрывного возгорания?
Поджог?
Никаких следов поджога следствием установлено не было.
К тому же возникла неувязка с мотивом. Действительно, кому придет в голову сжечь собственное доходное предприятие ради демонстрации всемогущества священного огня?!
Суд отправил дело на доследование, спустя еще несколько месяцев старого барона неожиданно оправдали, а в конце двадцать девятого года Шеель вместе с осиротевшим сыном отправился в СССР налаживать переработку древесины, без которой пролетариат якобы не мог успешно построить социализм.
С точки зрения абвера, это была наиболее приемлемая версия случившегося, ее и зафиксировали в документах. В представленной объяснительной записке указывалось на патологические изменения в психике подследственного, однако в приложенных справках и экспертных заключениях никто из врачей не отважился прямо объявить старого барона сумасшедшим.