Личный состав был из местных жителей – точнее, дряхлых стариков. Ни боеприпасов, ни горючего, ни тяжелого вооружения, кроме гранат для фауст-патронов. Этих гранат у нас были горы, но беда в том, что самих пукалок было раз-два и обчелся. Кроме того, применять это оружие имеет смысл на закрытой территории или в городе, а на открытом пространстве, да если тебе под семьдесят и ты несколько часов сидишь в окопе зимой на свежем воздухе, попробуй попади в надвигающуюся русскую громадину.
Одним словом, полная ерунда…
Командир дивизии отправился в Бреслау за разъяснениями, а я дал приказ «спрямить линию фронта» и отойти к городу. Укрыться за постройками. Местный крайсляйтер счел этот приказ предательством и прислал команду эсэсовцев. Не стану рассказывать, как мои старики отбили меня у этих мерзавцев, которые первыми дали деру, как только заслышали грохот советских танков.
Затем, словно извиняясь, признался.
– Плена сумел избежать. Не хочу в Сибирь, – он развел руками. – Сначала прятался у знакомых, потом добрался до Берлина и укрылся у жены. Мы тут живем неподалеку, в Альт-Трептове. На нашей улице сохранилось несколько домов, нам повезло – мы проживаем в одном из них. Чтобы легализоваться, воспользовался документами отца. Ему было далеко за шестьдесят, когда он попал под артобстрел. Больше его никто не видал. Мне повезло, мы с ним очень похожи, да и за эти месяцы я так постарел, что красные до сих ни разу не придрались ко мне.
Скоро освоился. Нашел работу, чиню все, что приносят. Бежать пока не собираюсь, пусть по документам я числюсь Вильгельмом, а не Хайнцем.
Не вижу смысла.
Как-нибудь и здесь все наладится. Русские, по крайней мере, в концлагерь не сажают и за пустяки не расстреливают. Наоборот, привлекают… Пора, говорят, господин Радке, налаживать электроснабжение, а специалистов нет. Вы, господин Радке, нам электропроводку, а мы вам – талоны на питание…
Он замолчал, потом философски подытожил:
– Если комиссарам нужно электропитание, значит, они здесь всерьез и надолго. Женщины, старики и дети разбирают развалины, значит, когда-нибудь разберут? Или не разберут?.. Если открываются пивные, значит, это кому-то нужно?
Пауза.
– На Западе у нас родственников нет, а здесь у меня твердый кусок хлеба. Дети пошли в школу, – голос у него дрогнул. – Нет, я не жалуюсь. Я испытываю сомнения, тем более что появился здесь один такой… старый знакомый. Подзуживает – скоро комиссары наведут здесь свои порядки… тебе не миновать Сибири, Хайнц… соглашайся, Хайнц, втирайся в доверие, а мы поможем тебе. Спрашиваю, кто мы? Это те, отвечает, кому ненавистно «большевистское иго», кто решил бороться за новую «демократическую» Германию. Он так и заявил: «Долой «коммунистический огрызок Советов!..» «Надо сражаться, Хайнц!..»
Алекс, опять сражаться?
За что?
За то, чтобы вновь угодить в лапы к новоявленным «демократам», перекрасившимся из бывших эсэсовцев?
А этот жужжит – нам нужны свои люди в советской зоне. Пугает – у тебя семья, дети. В случае чего поможем перебросить их на Запад или еще куда подальше, где их не смогут достать «бандиты из Кремля». Спрашиваю – в случае чего? Мало ли, отвечает, вдруг комиссары что-то заподозрят.
Послушай, Алекс, а ты не хочешь помочь новой «демократической» Германии? Хочешь, я тебя сведу с этим парнем? Мало ли?.. Вдруг он в силах помочь тебе убраться куда подальше?..»
Из отчета А. Закруткина:
«… когда Николай Михайлович услыхал, что я дал согласие на встречу с «добрым парнем, который будто бы имеет возможность помочь Алексу убраться куда подальше» – Трущев вышел из себя…»
«…Прикинь, дружище, как я должен был поступить? Неужели я должен был отказаться от такого выгодного предложения?»
«…Алекс поддержал меня. Он начал доказывать полковнику – Радке можно доверять, здесь даже не пахнет подставой, а выгода, которую можно извлечь из его предложения, куда как весома.
В конце концов, он спросил – чем мы рискуем, Николай Михайлович?
О встрече Радке сообщит по телефону. Она состоится не завтра и не послезавтра, значит, у нас будет зазор, который позволит принять взвешенное решение. Если наша контрразведка выяснит, кем на самом деле является этот незнакомец, риск будет сведен к минимуму. Если даже и не выяснит, большой беды не случится. Намеченную встречу проведем на нашей территории, что позволит надежно обеспечить безопасность.
Что для этого нужно, Николай Михайлович? Санкция? Так добудьте ее!
Трущев огрызнулся – по оперативным вопросам я сам вправе принимать решения».
«…Вопрос, кому идти на встречу, решился в последний момент. Алекс настаивал, чтобы именно он первым познакомился с неизвестным вербовщиком. Это дело касается нас с Магди, мне и толковать! Все равно для подстраховки мы оба надели одинаковые штатские костюмы и добились предельного сходства.
Как сам понимаешь, приятель, мастерства в таких делах нам было не занимать.
Тревожный момент – незнакомец, о котором говорил Радке, оказался человеком опытным. Контрразведке за те несколько дней которые у нас были, так и не удалось идентифицировать его.
Все равно мы решили рискнуть».
«…Кафе, расположенное неподалеку от Александерплатц, обложили за час до назначенного срока.
Обложили плотно.
Я, Алекс и Трущев поджидали в машине, каждый следил за своим сектором. Для меня время в подобных случаях обычно останавливается – привычка! Не забудь, приятель, отметить этот факт в наших общих воспоминаниях. Напиши так: «Анатолий Закруткин, как обычно, держался непринужденно, с неподражаемым спокойствием. Начало большой игры он всегда ощущал нутром, поэтому вполне естественно, что он первым обнаружил объект».
Ну, и далее в том же духе…»
«…Я дернул Трущева за рукав.
– Это же Штромбах!!
Алекс вздрогнул…»
«…Штромбах вальяжной походкой двигался по улице.
Ничего не скажешь, этот вымогатель из вымогателей был красавец-мужчина!.. Правда, костюмчик дрянной, местами потертый, но такие пустяки никогда не мешали Августу выглядеть внушительно.
Не глядя на столики, выставленные на тротуаре, он миновал место назначенной встречи, прошел с десяток метров по направлению к автобусной остановке, устроился на скамейке и некоторое время, профессионально вентилируя окружающую местность, изучал газету. Наконец поднялся и занял место за указанным столиком.
Сомнений не было – он явился на встречу.
Мы все трое помалкивали. У нас было несколько минут, чтобы принять решение. Все зависело от Трущева. Ему, как никому другому, была известна цена ошибки. Так бывает, дружище, когда одна малюсенькая ошибочка способна перечеркнуть годы беспорочной службы. Ему было чем рисковать. Три звезды на погонах – это в то время было очень даже немало.
Наконец я прочистил горло и спросил:
– Кто пойдет?
– Я, конечно, – встрепенулся Шеель.
Алекса никак нельзя было выпускать на негодяя. Только я сохранил присутствие духа и подготовился к встрече. Только мне Штромбах не сможет отказать в танце согласия. В моем присутствии он робел.
Трущев молчал.
Мне нестерпимо хотелось заглянуть Штромбаху в глаза – увидеть в них оторопь, ужас, желание раскаяться за все свои преступления.
Мне не хватило мальчишки-эсэсовца возле вагона. Я знал, как обращаться с жаднюгой-абверовцем!
Я этих гадов!..
Трущев продолжал хранить молчание.
Его мысли были ясны, как день. Штромбах – это перспективно… Не по собственной же инициативе он сватал Радке. Значит, за его спиной стояли солидные люди… Наш вымогатель был из тех абверовцев, которые были неплохо осведомлены о том, что творилось на верхних этажах нацистского дурдома… С такого добротного крючка, на котором он сидит, не сорвешься!.. В любой момент НКВД может вытянуть его из воды и, подержав на солнышке, напомнить, кому он в сорок четвертом году сбыл немалую часть архива абвера…
Не говоря об информации, которую поставлял Шеелю…»
«…если бы в тот момент кто-нибудь из жителей поверженного Берлина случайно заглянул в салон легкового автомобиля, приткнувшегося к обочине неподалеку от уличного кафе на Александрплатц, – он, вероятно, решил, что имеет дело с отъявленными мошенниками либо с бездарными киношниками. В машине сидел благообразного вида старикан и два похожих друг на друга человека.
Похожих не только внешне, но и до самых мельчайших деталек в костюмах».
Я решительно сказал:
– Пойду я! Алексу еще придется иметь с ним дело, так что пусть приглядывается. Потом я объясню что к чему.
– Почему ты?! Это мой клиент!..
Трущев повысил голос:
– Прекратите перепалку! Возьмите себя в руки!.. Оба!
В этот момент к автомобилю подошел старший группы внешнего наблюдения и сделал знак, что вокруг Штромбаха чисто.
– Что ж, Толик, ступай. Только не зарывайся. Насчет твоей ведомственной принадлежности строй из себя дурачка – ты знать не знаешь, кому Артист слил свой архив».
«…жаль, у меня не было киноаппарата, чтобы заснять на кинопленку глаза Штромбаха, когда он увидал клиента, с которым его свел Радке. Впрочем, фотографии тоже достаточно. Их нащелкали столько, чтобы убедить Серова, как следует обращаться с военными преступниками, по совместительству работавшими на чужие спецслужбы».
«…Я непринужденно сел за столик».
«…разговор передаю почти дословно. По памяти, с короткими комментариями.
Штромбах, увидев меня, в первое мгновение вскочил и попытался покинуть место встречи.
Я остановил его вопросом.
– Куда вы спешите, господин Штромбах? Разве нам не о чем поговорить? Мы так долго не виделись, и вот судьба вновь свела нас. Что вы стоите?! Сядьте!!
Штромбах машинально плюхнулся на прежнее место.
Я между прочим поинтересовался.
– Август, неужели гонорара, полученного вами от заинтересованных лиц, достаточно, чтобы обеспечить достойную старость?
Он огрызнулся:
– Ваши деньги пахнут серой.