– Слезу с лошади – убью! – прошептала я.
– Надеюсь, в районе лошадиного стойла еще будут какие-то бандиты, – обеспокоенно сказал Зяма, совершенно правильно оценив выражение лица сестры.
– Надеешься, что еще будут бандиты? – непонятливо повторил Горин. – Это еще зачем?
– Чтобы Индюхе было кого убить, когда она слезет с лошади!
– Ясно, – Ванька хихикнул и бросил внимательный взгляд в зеркало заднего вида. – Слушай, а это не за нами гонятся?
Зяма тоже посмотрел в зеркальце. Увидел синюю иномарку, которая выскочила из-за поворота, как идущая по следу гончая, и сначала пролетела место ДТП с участием трактора и фургона, а потом резко затормозила, осадила назад, развернулась поперек шоссе и с места в карьер рванула по следам тракторных гусениц.
– Нет, не за нами! – успокоился Горин.
С крейсерской скоростью тридцать километров в час мини-караван из верховой лошади и легкового автомобиля сопровождения двигался в сторону города, близкие огни которого красиво загорались в сиреневом небе.
– Затормози на минутку! – смущенно попросил доктор Васильич, беспокойно ерзая в кресле.
– В кустики? – понимающе спросил водитель, останавливая машину.
Не ответив, Васильич распахнул дверцу и вывалился за борт «Скорой» в быстро сгустившуюся темноту, как в черную воду.
– Фонарик возьми! – водитель-санитар Трубкин перегнулся через сиденье и протянул доктору миниатюрный осветительный прибор.
– Не надо, так обойдусь, – застенчиво отказался Васильич.
– Может, и обойдешься, – хмыкнул Трубкин. – А все же советую тебе сначала посветить вокруг! Один мой приятель, царство ему небесное, вот так пописал впотьмах на оголенный электрический кабель…
Васильич молча взял фонарик, включил его и отошел. Через некоторое время луч фонарика хаотично заметался – должно быть, доктор потерял дорогу обратно.
– Мы здесь, – сообщил Трубкин.
И для лучшей ориентации товарища нажал на клаксон.
– А, е-мое! – послышалось из темноты.
Через пару секунд у открытой дверцы возник Васильич.
– Сема, вылезай! – предательски подрагивающим голосом сказал он Трубкину. – Я один не справлюсь!
– В каком это смысле? – удивился водитель.
– Тяжело мне будет! – нервно оглянувшись, пояснил доктор.
– Ты хочешь, чтобы я помог тебе облегчиться?! – недоверчиво спросил Трубкин, тоже начиная волноваться. – Васильич, ты чего? Ты же вроде нормальный мужик?
– Я вам, Трубкин, не мужик, я врач! – срывающимся голосом заявил доктор, переходя со свойского тона на официальный. – И как врач бригады «Скорой помощи» приказываю: выйдите из машины и помогите мне перенести больного!
– Что, опять?! – Трубкин схватился за голову.
Васильич дождался, пока он выберется из машины, направил на придорожные кусты приплясывающий луч фонарика, и в рассеянном желтом свете Трубкин увидел на обочине дороги два больших грязных сапога. Их расположение в пространстве однозначно говорило о том, что обладатель грубой обуви в буквальном смысле протянул ноги.
К счастью, после быстрого медицинского осмотра выяснилось, что тип в сапогах жив и даже не имеет внешних повреждений, за исключением шишки на голове.
– Похоже, ему грамотно по кумполу звезданули! – пробормотал утомленный приключениями доктор, от волнения сформулировав диагноз в далеко не медицинских терминах.
– Значит, тоже наш человечек, – вздохнул Трубкин. – Пойду разворошу кучу на полу: придется нашим пассажирам еще чуток потесниться!
Выражая покорность своей причудливой судьбе незлыми матерными словами, Васильич и Трубкин затолкали парня в сапогах в свою переполненную машину и поехали дальше. Обычно разговорчивый, Трубкин озадаченно молчал, только крутил головой, словно у него болела шея. Васильич внимательно смотрел на обочину шоссе, точно грибник, высматривающий на мшистых пригорках молодые сыроежки.
Очередное распростертое тело медики подобрали на отметке «10 км» за городской чертой.
– О, да это баба! – непонятно чему обрадовался Трубкин. – Чинно лежит, как газета на крыльце!
Упоминание о газете всколыхнуло в памяти крепко обалдевшего Васильича воспоминания детства, и он без выражения пробормотал, ситуативно исказив известный стишок про почтальона:
– Кто валялся на крыльце
с белой тряпкой на лице?
Дальше у поэта были слова про ленинградского почтальона. Васильич не придумал, как их переврать, и замолчал. Эстафету стихотворчества неожиданно подхватил Трубкин, провозгласивший:
– Вот она, вот она!
Заболела вся страна!
И без паузы поинтересовался:
– Слышь, Васильич, ты как думаешь – это, часом, не эпидемия какая? Одиннадцатую жертву подбираем! Прям чума! Сколько работаю – такого вызова не помню, чтобы почти дюжину человек разом везти!
– Типун тебе на язык! Дюжину! – испуганно перекрестился доктор. – Накаркаешь еще!
Словно услышав его слова, простуженной вороной закаркала рация.
– Третья бригада, мухи сонные, куда пропали? – без разбега заругался женский голос, стервозные интонации которого будили у чувствительного Васильича горячее желание выброситься из машины на полном ходу.
– Третья бригада возвращается на станцию, – веско ответил Трубкин.
– Больного-то хоть подобрали, лодыри? – ехидно поинтересовалась злобная тетка.
– Взяли, взяли! – тоже раздражаясь, ответил водитель. – И не больного, а больных: одиннадцать человек!
– Трубкин, ты напился за рулем?! – взвилась невидимая баба. – Ну, третья бригада! Ну, красавчики!
– У тебя все? – устало спросил диспетчершу Трубкин. – Тогда пока, целую крепко!
Он оборвал возмущенное сопение собеседницы на пронзительно высокой ноте, тихо чертыхнулся, помолчал немного, потом неуверенно ухмыльнулся и сказал Васильичу:
– По-хорошему, на этом наше с тобой дежурство нужно заканчивать: мы же за один-единственный рейс доставим в лазарет оптовую партию пациентов!
– Если так и дальше пойдет, проси себе под «Скорую» автобус «Икарус», – поддакнул Васильич.
Он демонически захохотал, а Трубкин оглянулся назад и, притопив педаль газа, фальшиво запел в подражание Шаляпину:
– Ой, полным-полна моя коро-обочка!
По самую крышу набитая увечным народом – как санитарный поезд времен Великой Отечественной, – «Скорая» полетела по ночному шоссе под задорный напев.
Итак, придуманный мною миф о загородном катании на лошадях воплотился в моей же собственной жизни! Не скажу, что это меня хоть сколько-нибудь радовало. Трясясь на спине резвой бандитской коняги, я мечтала поскорее вернуться к привычному амплуа пассажира более или менее комфортабельного колесного транспорта. Даже роль простого пешехода представлялась мне весьма завидной.
Лошадь оказалась весьма неудобным средством передвижения. Она была слишком высокой, с чрезмерно широкой спиной, и я никак не могла придумать, куда же мне девать ноги. Впервые в жизни я посетовала на нестандартную длину своих нижних конечностей! Зато место приложения рук я нашла сразу – туго обвила ими лошадиную шею. Не знаю, что подумала обо мне как о наезднице сама лошадь, но фыркала она откровенно неодобрительно и вела себя скверно: тряслась, как эпилептик, мотала головой и взбрыкивала задом. Вспомнив, что Ванька наказывал мне в случае чего пинать конягу в бока, я ударила ее пятками, но этот прием воспитательного воздействия возымел совсем не тот результат, на который я рассчитывала. Животина прыгнула вперед и помчалась, как лесной олень!
– Ма-а-ма-а! – испуганно запищала я, на манер большого горчичника распластываясь на тряской поверхности лошадиной спины от холки до крупа. – Сни-ми-те ме-е-еня!
– Сняли бы, да фотоаппарата нет! – с сожалением развел руками Зяма, высунувшийся в окошко конвоирующего меня автомобиля.
Я тихо зарычала. Если бы я знала, как управлять лошадью, то направила бы ее таранить «семерку» с двумя остолопами!
– Хорошо идешь, Инка! – восторженно проорал Ванька, не подозревающий о моих кровожадных мыслях. – Почти пятьдесят километров в час по моему спидометру!
– Стой, сволочь! Стой, гадина парнокопытная! – яростно зашипела я в шерстистое лошадиное ухо.
Вредоносная скотина, естественно, меня не послушалась и еще прибавила ходу.
– Уже пятьдесят два километра! – радостно сообщил мне Горин. – Пятьдесят три!
Фиолетовая «семерка» крепко приклеилась ко мне слева – благо, лошадь и машина помещались на одной полосе шоссе. Справа от меня мелькали придорожные тополя, кусты, редкие строения и дорожные знаки. Я почувствовала тошноту и зажмурилась.
– Эй, Инка! Сбрось ход! – обеспокоенно закричал Горин. – Ты разве не видишь – мы только что знак проехали, тут ограничение скорости до сорока километров!
– С чего бы это? – не открывая глаз, громко спросила я.
– С того, что дальше уже город и впереди пост ГАИ!
– Слава богу! – Я искренне обрадовалась и, не будь мои руки заняты лошадиной шеей, даже перекрестилась бы.
Я наивно полагала, что инспектор дорожного движения может повелевать всеми транспортными средствами, включая лошадей, так что мою конягу-нарушительницу категорическим образом остановят, а меня саму с нее снимут. Оказавшись на твердой земле, я бы даже с радостью заплатила штраф за превышение скорости!
Однако бандитское воспитание моей лошади сказалось в преступном наплевательстве на представителей закона. Коняга с пренебрежительным фырканьем промчалась мимо вытянутой в нашу сторону полосатой палки гаишника и вскоре зацокала копытами по булыжной мостовой предместья. Горинская «семерка» от нас отстала: Ванька и Зяма остановились, чтобы пообщаться с возмущенным инспектором дорожного движения. Одна-одинешенька – вражеская лошадь за компанию не считалась – я пересекла городскую черту и вскоре уже скакала по кривым узким улочкам на окраине.
Хоть в чем-то мы не ошиблись: коняга явно знала, куда бежит. Она шустро промчала по кривому коридору из грязных заборов и, резко затормозив у помятых и обшарпанных железных ворот, громко заржала.