Уже после его первых слов я сказал: «Постой, Олег, пойдем в маленькую комнату. «Ведь в моей большой комнате стоял телефон. А я исходил из того, что телефон служит также подслушивающим устройством. И, знаете, что я сделал, когда он ушел. Я собрал все мои запрещенные книги и закопал их. «В тот же день Лейла Гордиевская в Лондоне безрезультатно ожидала звонка своего мужа из Москвы. До сего дня он ничего не сообщал о себе. Неужели что-то случилось? Она позвонила в посольство и спросила, не получали ли они известия от Олега. Секретарша сказала, что нет. Через полчаса ей позвонили в дверь. В коридоре стоял Никитенко из резидентуры. «Лейла, знаете, у Олега Анатольевича возникли проблемы с сердцем и поэтому он решил провести отпуск в Москве. Он просит Вас вылететь к нему в Москву. «У Лейлы Гордиевской не зародилось никакого подозрения. Как жена офицера, она привыкла быстро менять решения. Она упаковала легкие вещи для жаркого московского лета и поехала на следующее утро с детьми в аэропорт. Это был четверг, 30 мая. «Мы буквально летели с «ручной кладью». Меня привезли к самолету. А я, такая тогда наивная, сказала: «Вы можете идти, я сама дойду до самолета.» Но они сопровождали меня до самого кресла и покинули самолет только когда я и дети пристегнули ремни. Что это означало, я поняла лишь много позднее. «Примерно в то же время, когда его жена садилась в самолет, Гордиевскому в Москве приказали прибыть к Грушко.
В кабинете заместителя начальника ПГУ находились кроме него генерал Голубев и начальник отдела Гордиевского Николай Петрович Грибин, выглядевший еще мрачнее, чем обычно. Грушко начал беседу в официальном тоне:«Что касается Вас, товарищ Гордиевский, то мы уже давно знаем, что Вы ведете двойную игру. Мы знаем об этом из одного особого источника. Из какого — Вы никогда не узнаете. «Трое офицеров взглянули на него, как будто на воплощение дьявола. Гордиевский заставил себя сохранить спокойствие. Могут ли они слышать стук его сердца?» Вчера вечером, — продолжил Грушко, — мы с Владимиром Александровичем Крючковым очень долго обсуждали Ваше дело. Он решил, что Вы должны немедленно прервать Ваше пребывание в Англии. Ваша семья сейчас возвращается в Советский Союз. Но Вы и дальше можете работать в КГБ, только, конечно, без командировок в Англию или Сканднавию. Ну, что Вы думаете об этом? «Гордиевский молча кивнул. «Пусть они думают, что ты глуп, — подумал он. Если они уже знают или предполагают, что я работаю на британскую разведку, то дальнейшая работа в КГБ для меня совсем немыслим.» Это все было трюком, направленным на то, чтобы он выдал себя. Они и дальше будут следить за ним. Они надеялись, что он в отчаянии совершит какие-то действия, которые помогут его разоблачить, например, попытку контакта с британской разведкой. Они хотели сыграть с ним в кошки-мышки. Он решил вести себя так, будто не понимает, в чем дело. «Что касается упреков в мой адрес, то я действительно не знаю, о чем Вы говорите. Все это, видимо, какое-то недоразумение. Но как офицер, я, конечно, выполню Ваше решение. «Сцена эта не была трибуналом, она граничила с абсурдом — прежде всего тогда, когда Гордиевский извинялся за то, что «заснул» во время «разговора» на даче. «Видимо, что-то не в порядке было с едой,» — сказал он. Голубев возмущенно возразил: «Нет, это не так. Еда была в полном порядке!
«Конечно, он был прав; наркотики были не в икре, а в коньяке. Грушко с облегчением отметил, как спокойно Гордиевский, казалось, воспринимает свое отстранение от службы. «Вы получите отпуск до 3 августа, — сказал он, — затем сообщите мне. И никаких звонков в Лондон, понятно?» После этих слов Гордиевского отпустили. Перед дверью он хотел еще попрощаться со своим старым начальником отдела Грибиным, но тот не подал ему руки: «Я не знаю, что сказать. Несите свой жребий с самообладанием. «Гордиевскому предоставили служебную машину с водителем, чтобы забрать свою семью в Шереметьево. Там ему пришлось прождать почти три часа, пока он не встретился снова с Лейлой и девочками. Они прошли не через обычный таможенный коридор, а откуда-то сбоку, через какое-то бюро. В машине жена прошептала: «У меня отобрали паспорт. Что случилось? Что с твоим сердцем?»«Тише, — ответил так же тихо Гордиевский, — мое сердце в порядке.» Когда они были в квартире, и дети сидели перед телевизором, Гордиевский вывел свою жену на балкон. Он не был с ней откровенен, и Лейла ему этого так никогда и не простила. Но мог ли он действительно посвятить ее в правду? Не было ли это угрозой для нее?» Кое-что происходит, понимаешь,» — зашептал он. «Меня подслушивают. Они по какой-то причине меня подозревают. Я принадлежу к кругу претендентов на высокий пост, А так как кандидатов много, то против меня начали собирать материал. Они хотят сломать меня. Я чувствую, как затягивается петля. Они копают все вокруг. может быть, они бросят меня в Лубянку. Может быть, они будут меня пытать. Но все равно, что бы ни произошло, ты должна знать: я люблю тебя, я люблю детей. И если тебе будут говорить плохо обо мне — прошу, не верь им!»
Лейлу Гордиевскую это окончательно запутало: зачем эта мелодраматическая вспышка? Она подумала: «Почему он клянется мне в своей любви, как будто мы только что познакомились? Что это значит? Мы ведь семья. У нас есть дети. К чему эта излишняя болтовня? «Она не поняла, что хотел сказать ей Гордиевский, ведь она ничего не знала. Восемь недель спустя на допросе в КГБ ей пришлось вспомнить каждое слово, сказанное на балконе. Перед тем, как уйти в отпуск, Гордиевскому пришлось сдать все свои «антисоветские» книги в библиотеку Первого Главного Управления и подтвердить это своей личной подписью. Он не сомневался, что существование этих книг будет использовано на процессе против него. Затем последовали две сладко-горькие недели с Лейлой, Марией и Анной, омраченные для Гордиевского его знанием того, что ему предстоит разлука с семьей. Ведь ему уже было ясно: он должен бежать. «У меня был выбор: либо остаться в Москве, когда-либо подвергнуться аресту и быть расстрелянным, либо бежать, оставив семью. Я выбрал второй вариант. Ведь так у меня хотя бы оставался шанс, бороться извне за мою семью. Так я тогда думал. «Эта надежда, кончено, тоже присутствовала. Но сперва самым главным было желание спасти свою жизнь. В середине июня 1985 года Гордиевского направили на «отдых» в Семеновское, в санаторий КГБ. Обычно он остался бы с семьей, но КГБ хотел держать его под наблюдением. После посещения Гордиевского Любимов позвонил его начальнику отдела Грибину, которого хорошо знал, и спросил: «Послушай, Коля, что вы сделали с Олегом? Он совершенно потерял голову! Он почти спятил, он просто болен!» Грибин выкрутился: «Не беспокойся, он едет в Семеновское. Мы думаем, там он приведет в порядок свое здоровье. А когда вернется, все пойдет как по маслу. «В санатории Гордиевский так же круглые сутки был под колпаком, как и в Москве. Это начиналось с соседа по комнате, офицера погранвойск, а заканчивалось библиотекарем КГБ, который должен был следить за книжными интересами Гордиевского. Чтобы не вызывать подозрений, Гордиевский изучал карты областей, через которые он собирался бежать, стоя у полок. «Это было очень трудно. Советские карты обычно бесполезны. Они, как правило, содержат много неправильных данных. И я не мог брать их с собой в комнату. Потому что тогда библиотекарь, наблюдавший за мной как наседка, сразу сообщил бы куда следует, что я изучаю карты. Так что я смог делать это только в библиотеке. «Но Гордиевский готовился к возможному побегу из Москвы еще в 1977 году.
Тогда, когда он уже шпионил на англичан, и приближался конец его второй датской командировки, он начал думать о своем исчезновении. Он делал зашифрованные заметки, непонятные для любого другого читателя. План побега был давно известен британской разведке. Перед своим отъездом из Лондона Гордиевский еще раз обсудил его с англичанами — для страховки. Было решено, что он в центре Москвы подаст определенный сигнал о том, что план пора приводить в действие. Но пока он был вне города, в Семеновском. Туда из осторожности он не брал своих заметок для побега. Недалеко от его московской квартиры в доме, населенном сотрудниками КГБ, он снял гараж. Там его чертежи были спрятаны в щели между двумя кирпичами. Мысль, что КГБ может обыскать его гараж, усиливала его нервозность. Конечно, заметки были зашифрованы, но если их найдут, все равно возникнет вопрос: какой цели служили эти исписанные мелким почерком блокнотики, спрятанные в стене гаража? Гордиевский молился, чтобы КГБ оставил вне внимания такое примитивное место, как гараж. Тем более не мог он позволить себе уничтожить заметки. Он все еще был слишком взволнован, чтобы уяснить себе полный план побега. Так что ему приходилось ждать, пока окончится недобровольное пребывание в Семеновском.
Побег из Советского Союза оказался сложной и рискованной игрой не на жизнь, а на смерть. До Гордиевского это не удавалось ни одному разведчику. В план побега входил многочасовый пеший марш через области СССР, граничащие с Финляндией. Нетренированный двойной агент должен был к этому подготовиться. Он начал совершать пешие прогулки и пробежки: сначала час в день, затем два, в конце — внимание! — целых четыре часа. Теперь для его филеров пришли трудные дни. Пока он гулял по парку санатория, он был в поле зрения слежки, которая стояла все время у одних и тех же кустов, делая вид, что занимается своими делами. Однажды Гордиевский специально простоял на месте пятнадцать минут, чтобы проверить, как будет реагировать «хвост». Он тупо стоял в одном и том же положении: спиной к «объекту», руки на животе. При пеших прогулках Гордиевский однажды через четыре дня увеличил скорость — и ему удалось отвязаться от преследователей! Но он всегда возвращался назад. Это успокоило следящих, так что они лишь изредка преследовали его при его пробежках.
Однажды ему удалось даже получить разрешение на выезд в Москву под тем предлогом, что его жена с детьми уезжала на дачу ее отца на Кавказ. Ему удалось оставить в Москве оговоренный сигнал, инструктировавший британскую разведку о его плане побега. Затем он встретился с женой. Мария и Анна вернулись в этот день с дачи матери Гордиевского. Супружеская пара купила в магазине одежды легкие летние вещи для путешествия. Затем настал момент прощания. Гордиевскому было ясно, что его жена очень долго больше не увидит его, если ей вообще удастся его увидеть. Она этого, естественно, не знала. Лейла Гордиевская на этой неделе была занята только тем, как бы снова приучить детей к жизни в СССР, что им нужно из одежды, в какую школу они пойдут. Оба и реагировали соответственно. Гордиевский надеялся на жест любви, который помог бы ему продержаться в последующие годы. Но ничего подобного не было. Лейла лишь одарила его легким поцелуем. Затем она сказала: «Ну, пока!» Гордиевский ответил: «Ты вполне могла бы вести себя понежнее.! Лейла удивлено посмотрела на него. Затем она повернулась и пошла. Она не видела с того момента своего мужа шесть лет. Еще болезненней оказалось расставание с детьми, которые смогли посетить его в санатории за день до их отъезда на Кавказ. Когда он посадил девочек на поезд, он их так крепко обнимал и прижимал к себе, что чуть было не поехал с ними, когда поезд тронулся. «Я чувствовал большую боль. Я ведь не мог сказать, что я собрался делать, потому что не хотел потерять детей. Несмотря на это, меня принудили к этому ужасные условия, решение о жизни и о смерти. Мне было невыразимо горько. Но у меня не было иного выбора. «10 июля Олег Гордиевский вернулся в свою московскую квартиру. День спустя в оговоренном месте он оставил второй знак для МИ 6. Теперь дата его побега была установлена. Отчет времени пошел. Днем побега должна была стать пятница, 19 июля 1985 года. В субботу и воскресенье его не скоро хватятся. И в КГБ служба начнется лишь в понедельник. Кроме того, на следующий день в Москве должен был начаться широко разрекламированный Всемирный фестиваль молодежи. Гордиевский надеялся, что спецслужбам