— Ррррр!.. — прерываю я тихим рычанием эту нескончаемую лекцию.
Тим и его родители удивленно смотрят на меня.
— Что это с Освальдом? — спрашивает отец. — Он, наверное, — чего-то хочет?
— Представления не имею, — отвечает Тим, но это явное вранье. Мое рычание, конечно, напомнило ему про колбасу.
Я подхожу к нему, раскрываю рот и жду. И жду. И жду.
— Апчхи! — раздается вдруг опять. — Апчхи! Апчхи!
И эта болтовня про аллергию начинается сначала. Я закрываю рот, склоняю голову набок, смотрю на своего хозяина грустными глазами и тихонько скулю. Но Тиму жаль для меня даже взгляда, не говоря уже о вареной колбасе. Прямо хоть реви (что я и сделал бы, если бы мог реветь)!
Вскоре в гостиной и вправду потекли слезы — но не у меня, а у матери Тима. Я тут же вскакиваю к ней на колени и облизываю ей щеки.
— Ффффу! — кричит она.
— Он же хотел тебя утешить, — говорит Тим.
Чушь! Просто в слезах содержится соль, а соль — важное питательное вещество. То есть мое лизание щек — всего лишь забота о собственном здоровье.
Мать корчит недовольную гримасу.
— Мне не нужны никакие утешения! — говорит она раздраженно. — Я же не плачу. Эти слезы у меня от чихания. Пошел вон, Освальд!
Я уже собрался было спрыгнуть на ковер, как вдруг вижу: мне улыбается со стола вареная колбаса! Во рту у меня сразу образуются сто литров слюны. Что же делать? Схватить колбасу и удрать и нажить себе огромную кучу неприятностей? Или схватить вареную колбасу и лежащие рядом ветчину и салями и удрать и нажить себе огромную кучу неприятностей?
Мой желудок принимает решение за меня: он желает и вареную колбасу, и ветчину и салями.
— Ну давай-давай, слезай, — торопит меня в рифму мать Тима.
Я охотно выполняю приказание — предварительно набив рот всеми этим яствами и опрокинув на скатерть полбутылки красного вина. Чавкая, я вылетаю из гостиной, а вслед мне несутся ругань и злобное чихание.
Совсем они себя не жалеют! Ведь это ужасно вредно для здоровья, особенно для пищеварения — так волноваться и раздражаться во время еды.
ГЛАВА 4, в которой речь идет о какашках
Прошло уже два часа, а отец Тима все еще никак не успокоится.
— Только попробуй мне еще раз выкинуть такой номер! — лает он, пристегивая мне поводок. — Это же надо — испоганить красным вином совершенно новый ковролин!.. Ну что это за свинство?
Очень даже вкусное свинство. А вкуснее всего была ветчина.
— И чтобы вел себя прилично на прогулке, понял? Иначе ты узнаешь меня поближе!
Чего? Я же тебя уже знаю. Ты хозяин Тима, консультант по налоговым делам и носишь бородку. И в данный момент у тебя на меня огромный зуб. Согласен: эта история с колбасой, прямо скажем, не делает мне чести. Но почему бы тебе не проявить великодушие и не вспомнить два удивительных слова: прощение и забвение?
На улице отец Тима продолжает ныть по поводу моего бандитского налета на колбасу. Из-за него я никак не могу сосредоточиться на инвентаризации своих объектов — мне же надо все обнюхать и описать. Он не дает мне покоя даже в самый ответственный момент: когда я отправляю свою большую нужду.
Как только я заканчиваю, он украдкой оглядывается по сторонам, и мы быстро сматываемся. Вообще-то отец Тима должен был бы устранить следы моей жизнедеятельности, но несмотря на то, что я всегда честно стараюсь оставить после себя самые большие и самые ароматные кучи, он терпеть не может прикасаться к ним. Странно!
Через пару метров отец Тима опять заводит свою пластинку про колбасу, но вдруг резко замолкает и останавливается.
— Смотри-ка, Освальд! — говорит он тихо. — У этой дамочки явно не все дома!
С чего это он взял? Если человек стоит на коленях перед собачьей кучей и фотографирует ее, то у него обязательно не все дома? Другие красоты природы ведь тоже фотографируют.
— Хотя скоре всего, она никакая не чокнутая, а просто сотрудник службы городского порядка, — бормочет отец Тима с тревогой в голосе. — Она охотится на хозяев собак, которые оставляют дерьмо на улице. Сматываемся!
— Не бойтесь, я не из службы городского порядка! — кричит нам женщина и смеется. Вот это слух! С десяти метров она смогла расслышать бормотание хозяина моего хозяина. — И не чокнутая. Во всяком случае не более чокнутая, чем остальные художники. Хотите знать, чем я занимаюсь?
— Неужели искусством? — спрашивает отец Тима, подходя ближе.
— Угадали. Я фотографирую жизнь Леонардо. Потом я издам о нем книгу, фотоальбом, состоящий из таких вот фотографий. — Она показывает на собачью кучу.
Она что, смеется над нами? Кому нужна такая дерьмовая книжка?
— А кто такой Леонардо?
— Самая умная собака Дюссельдорфа.
Минутку! Тут какое-то недоразумение. Имя самой умной собаки Дюссельдорфа начинает вовсе не на «Л», а на «О».
Отец Тима задумчиво чешет бороду.
— Так значит, фотографии собачьего дерьма — тоже искусство?..
— Все, что имеет отношение к жизни, — искусство, — заявляет дамочка, смахивая муху со своей почти наголо стриженой головы. Вот вы, например, — почему вы живете?
— Ну, потому что… э… потому что…
— Потому что вы что-то едите, перевариваете пищу, усваиваете наиболее ценные вещества, а остальное выделяете в виде испражнений. Если вы перестанете это делать, вы умрете. Значит, кал для вас — жизненно важная вещь. Ведь так?
— Хм… С этой точки зрения, вы, конечно, правы, — соглашается отец Тима. — Но мне все равно никогда бы и в голову не пришло фотографировать собачье дерьмо.
— Ну, вы ведь не художник. К ноге, Леонардо! К ноге! Вот так, молодец!
С кем это она разговаривает? Никакой сверхинтеллигентной собаки я не вижу.
— Леонардо… Довольно странное имя для собаки, — говорит отец Тима.
— Я назвала его так в честь Леонардо да Винчи. Этот итальянец ведь тоже был гений. Вы не находите, что мой Леонардо с первого же взгляда поражает своим необыкновенным умом?
Чего? Я даже не нахожу самого Леонардо! Где этот несчастный вундеркинд? Странно: отец Тима, похоже, уже обнаружил его.
— В самом деле… — отвечает он. — Ваш Леонардо производит занятное впечатление.
Я смотрю во все глаза, озираюсь по сторонам и наконец замечаю нечто крохотное на четырех тоненьких ножках. Неужели оно тоже считает себя собакой? Это скорее какая-то крыса, случайно попавшая в собачью шкуру. Дамочка нагибается и гладит этого комара.
— Есть люди, которые терпеть не могут чихуахуа. Вы случайно не из их числа? — спрашивает она.
«Из их!» — крикнул бы я, если бы вопрос был адресован мне.
— Нет, — отвечает отец Тима, — чихуахуа — довольно милые создания.
Как называются эти насекомые? Чихухухихихаха?.. Это же не название собачьей породы, а какая-то скороговорка.
Тут этот Леонардо Недовинченный трогается с места и шкандыбает ко мне. Обнюхав меня со всех сторон, он останавливается прямо у меня перед носом и смотрит мне в глаза. И вдруг — что за диво? — прыгает в воздух и делает сальто назад.
— Кажется, ему понравилась ваша дворняжка, — говорит дамочка и смотрит на часы. — О, нам пора! Но сначала мы, конечно, уберем кучку Леонардо.
Она достает из кармана полиэтиленовый пакет, надевает его на руку, берет кучу и бросает в ближайшую урну для мусора.
— Я считаю, что это безобразие — что многие владельцы собак плюют на чистоту тротуаров.
— Э… я, собственно, тоже… — заявляет отец Тима.
Чтобы он тут же мог это доказать, я присаживаюсь и выдавливаю из себя еще одну кучку. Леонардо обнюхивает ее и делает еще одно сальто. Отец Тима явно не разделяет его восторга. Его взгляд обжигает меня крещенским морозом. Мне так холодно, что хоть надевай зимнюю шкуру.
— Ах, у вас нет пакетика? — спрашивает его дамочка. — Вот, возьмите, пожалуйста.
Она дает ему пакетик. Он, скорчив гримасу отвращения, задерживает дыхание, быстро нагибается, хватает кучку и несется к урне.
Вот невежда! Как можно испытывать отвращение перед произведением искусства?
ГЛАВА 5, в которой много вздыхают
Любовные муки — такая скучища! Этот супермен Дэнис превратил моего хозяина в мокрую курицу. С тех пор как Тим увидел его три дня назад в парке с Марушей, толку от него — ноль. Он больше не ходит на пляж, а вчера даже прогулял свою футбольную тренировку. Он теперь только и знает что валяться на кровати, читать комиксы, таращиться в пустоту и тяжело вздыхать. Или сидеть перед компьютером, играть в какие-нибудь дурацкие игры, время от времени «зависая» и опять же таращась в пустоту и тяжело вздыхая. Наверное, в этот момент он видит перед собой Дэниса, как тот с дебильной улыбкой откидывают свою каштановую гриву назад.
Я тем временем лежу в гостиной на ковре, зажав между лап пульт дистанционного управления, и пялюсь в телевизор. Особенно я люблю рекламные ролики про собачий корм. Еще мне нравятся клипы с Майклом Джексоном, потому что он так здорово воет — прямо как кастрированный пекинес. А вот ток-шоу я терпеть не могу, если это, конечно не ток-шоу на тему «Моя кошка — чудовище» или «Усыпить всех питбультерьеров!»
Сейчас как раз идет немой фильм, в котором артисты постоянно носятся друг за другом, как угорелые, и каждые пару минут по воздуху летают торты. Класс! Я люблю фильмы, в которых больше действия, чем болтовни.
Вот в комнату входит фрау Дёллинг, которая каждый день свирепствует здесь в качестве экономки. В руке у нее тряпка для вытирания пыли. Ее руки словно созданы для того, чтобы убирать мои кучки — это же не пальцы, а настоящие сардельки! Да и вообще все ее тело не страдает от недостатка жира.
Смахивая пыль с книжных полок, фрау Дёллинг зло поглядывает на меня своими свиными глазками. Она меня терпеть не может. Она считает, что я лодырь и даром ем свои хрустелки. Много она понимает! Да я, можно сказать, вкалываю в поте лица в качестве плюшевого мишки, которого поминутно кто-нибудь берет на руки, тискает или гладит. Кроме того, если бы не было меня, родители Тима должны были бы командовать друг другом, а это мало способствует укреплению мира в семье.