Вилли, однако, прощаться не собирался.
– Что касается Ханны, эта тощая пролетарка не утратила дар человеколюбия. Ссудила меня на поездку в Берлин. Надо бы отдать, да нечем, так что закажи еще пиво.
После того, как кельнер поставил кружки, Вилли обратился ко мне.
– Ты, верно, думаешь, что я свихнулся на поражении и на ненависти к плутократам? Это не так, Вольфи. Мне все равно, какого цвета сволочью быть, лишь бы платили.
– Если хочешь, я могу помочь тебе со средствами, – предложил я.
Вилли отпил пиво, откинулся на спинку кресла и презрительно усмехнулся.
– Нет, Вольфи. Я пока с голода не дохну…
Он неожиданно перешел на русский.
– И до милостыни не докатился. Вот миллион я бы взял.
– У меня нет миллиона. Разве что марок.
– Кому теперь нужны марки. В цене доллары. Ты не отчаивайся, у тебя скоро будет миллион. Я видал тебя в «Винтергартене». Знакомая дама пригласила. Высший класс, Вольфи. Это говорю тебе я, Вилли Вайскруфт, сын владельца развлекательного и, учти, когда-то не последнего в Берлине заведения. Это говорю я, неудачливый солдат, угодивший в пятнадцатом году в плен и познавший Россию. Ты не поверишь, но мне посчастливилось видеть Распутина. Я сразу почувствовал, у него есть сила, но ему далеко до тебя, дружище. Этот славянский недоносок жрал, пил, махался с женщинами, одним словом, тратил свою силу на что угодно, только не на полезное дело.
– Что ты считаешь полезным делом? Повисеть на дереве Игдрасиль? Овладеть тайной рун?
– Ты запомнил? Это радует. А почему бы и нет, Вольфи. Ты можешь относиться ко мне, как к сумасшедшему, но в следующей войне многое будут определять такие, как ты.
– Тебе мало одной войны?
– Войны не может быть мало или много. Она перманентна, как и революция, которая в каком-то смысле тоже война. По крайней мере, так утверждает товарищ Троцкий.
Он вновь замолчал. У Вилли появилась странная манера обрывать разговор на полуслове, можно даже сказать, на полумысли.
Вайскруфт неожиданно засмеялся.
– Ты знаешь, мне удалось сделать на тебе неплохой гешефт.
Далее по-немецки:
– Ja, ja, natürlich. Я предложил пари, что ты умеешь предсказывать будущее.
Теперь я пожал плечами. Мой кислый вид никак не смутил заметно повеселевшего Вилли.
– Возможно, ты помнишь, как на одном из твоих выступлений в Винтергартене какой-то усатый прощелыга потребовал от тебя ответ, на чем ему надежнее добраться до Мюнхена. На поезде или на машине?
– У него усики вот так? – я провел пальцами две черты под ноздрями.
– Точно. Ты подсказал, что лучше отправиться на машине.
– Да-да, что-то припоминаю.
– Ты не читаешь газеты? – удивился Вилли.
– Вообще-то нет. Они пачкают руки.
– А «Роте Фане»?
Я промолчал, а Вилли как ни в чем не бывало продолжил:
– Даже в этой паршивой газетенке написали, что шестнадцатичасовой поезд на Мюнхен сошел с рельс возле Регенсбурга. Есть погибшие. Я показал эту заметку своему дружку, и он с ходу выложил проигрыш. Так что если не хлопать ушами, прожить можно. А то, что я вырядился так непрезентабельно, так это маскировка. Тут подвернулось неплохое дельце – проследить за одной красной сволочью, да вот встретил тебя. Так что сволочь подождет.
Он погрустнел, а я задался вопросом – кто мог быть этой красной сволочью? Уж не Вольф ли Мессинг? Мне стало не по себе. Я мысленно прислушался к Вайскруфту, однако выудить что-то более ценное, чем надоедливый мотивчик какого-то брутального фокстрота, мне не удалось. Эта мелодия настолько прочно засела в мозгах Вайскруфта, что я удивился, каким образом он ухитряется одновременно беседовать со мной.
– Мы давно не виделись, Вольфи, – погрустнел Вилли.
– Считай, семь лет, – подтвердил я.
Вилли вновь перешел на русский язык.
– Нам есть о чем поговорить. Например, мы могли бы работать в паре. Подумай, нельзя ли ввести в твой номер некий элемент случайности? Ты ищешь предметы, но один предмет найти не можешь. Я принимал бы ставки…
Я ответил ему по-немецки:
– Нет, Вилли, смысл моего выступления в том, что я нахожу все предметы. До единого! Мне нельзя ошибиться, это условие контракта. К тому же я и не могу, потому что вижу их.
– Предметы?
– Да.
– Верю, – он попросил заказать еще пива. – За мной не пропадет. Вилли Вайскруфт всегда оплачивает счета. Тогда, возможно, тебя заинтересует информация, которой я владею. Твои дружки могут выложить за нее кругленькую сумму.
– Кого ты имеешь в виду под моими дружками?
– Шуббеля, дружище!
Фокстрот в его голове зазвучал на пределе слышимости. Он даже начал выстукивать пальцами забористый ритм, а у меня начался ступор – я никак не мог припомнить название этой разухабистой танцушки.
– Какое тебе дело до Шуббеля, до моих дружков и до меня?
– Хороший вопрос, – кивнул Вилли и помрачнел. – Деловой. Это выдает в тебе, Вольфи, ищущую, пытливую душу. (Накал изводившего меня шлягера резко спал.) Полагаю, ты тоже не обходишь корысть стороной. Не обижайся, но иногда я приглядываю за тобой. Это для твоей же пользы, Вольфи. Неужели ты всерьез полагаешь, что в этом мире можно прожить, и хорошо прожить, без помощи влиятельных друзей?
– Ты имеешь в виду господина Цельмейстера?
Вилли, совсем как его отец, презрительно наморщил переносицу.
– Кто такой господин Цельмейстер? Плутократ из самых ничтожных. Использовать такое чудо, как Вольф Мессинг, для того, что сытно жрать и спать со шлюхами, способен только мелкий мошенник.
– А крупный?
– Вот к тому я веду. Ты, кажется, упоминал о влиятельных друзьях? Они не привыкли швырять пфенниги попусту. Они платят за товар, за результат, за преимущество, а какой товар в грядущую эпоху будет в особой цене? Такие, как ты, Вольфи.
– Почему ты решил, что я могу связаться с Шуббелем?
– Потому что спишь с его сестрой.
– Ты и это знаешь.
– Ненароком, Вольфи. Случайно встретил вас возле «Континенталя». Ханна – замечательная девушка здоровых народных кровей. Ты знаешь, я тоже заглядывался на нее. Но не сложилось…
– Зачем тебе иметь дело с красными, если у тебя на рукаве эта эмблема?
– А если красные победят, Вольфи? Поверь, я знаю, о чем говорю. Я видал этих… – он перешел на русский, – очумелых. Разгром на Висле ничего не значит, дружище. Просто война перешла в новую фазу, и на этот раз я не хочу оказаться в числе побежденных. Я хочу жить на широкую ногу, ездить по миру, носить такую же куртку, как ты, такой же фрак, в котором ты выступаешь в Винтергартене. Почему это можно какому-то еврейскому мальчишке и недоступно мне, Вилли Вайскруфту?
Увидев, что я нахмурился, он поморщился.
– Не надо обижаться, Вольфи. У вас, евреев, есть странная привычка толковать каждое слово как намек, а каждый намек как оскорбление. Мне в голову не приходило презирать тебя за происхождение. Разве что за дар… Но это воля небес, и бороться с ней – безумие. Я не скрываю, что хочу попользоваться твоим даром, погреться в лучах твоей славы. Задумайся вот над чем – в том мире, где твердят о «чистоте крови», господину с русскими корнями вряд ли позволят выбиться в люди. Скоро начнется заварушка, Вольфи, и кое-кто попытается сделать твоим красным дружкам вот так, – он чиркнул ногтем большого пальца по горлу. – Но твои дружки тоже не промах. Вот тебе мой совет, Вольф, уезжай куда подальше.
– Спасибо за совет.
Он допил пиво.
– Ты стал обидчив, Вольфи. Это плохо, дружище. Поверь, я знаю, что говорю. Итак, ты передашь Шуббелю мое предложение? Если да, приходи в эту пивную в четверг. Моя цена – тысяча долларов. Если твои дружки сочтут цену завышенной, тогда Auf Wiedersehen!
Признаюсь, предложение Вилли Вайскруфта ошеломило меня. Оказалось, что всякого рода «идеалы», сплоченные в ряды «измов», железные батальоны лозунгов, призывающих свернуть башку «реакционерам» и построить «наш, новый мир»; вопли, требующие «пустить кровь плутократам, вонзившим нож в спину Германии», – тоже имеют цену. В изложении Вилли спасение отчизны, классовая борьба, а также социальная, национальная и всякие другие революции приобретали какой-то неожиданный криминально-базарный привкус, тем не менее я счел своим долгом рассказать о нашей встрече Шуббелю.
О чем они совещались в своем комитете, не знаю, только на следующий день Гюнтер предложил мне встретиться с Вилли.
– Передай Вайскруфту, что я жду его в Моабите, в пивной «У тетушки Хелены». Ни в какие объяснения не вступай. – После короткой паузы Гюнтер как бы нехотя поинтересовался: – Ты сам как считаешь – это провокация или серьезный разговор?
Я сразу догадался, что он имел в виду, однако что я мог ответить? Станцевать привязавшийся ко мне фокстрот, отстучать ритм ладонями по столу? Черт возьми, я так и не вспомнил название этой прилипчивой мелодии! В памяти возникло что-то вроде ментального барьера, с которым мне еще не приходилось сталкиваться. Это мешало мне, требовало разгадки. Вот какая мысль пришла мне в голову – может, старый дружище таким странным образом выстраивал самозащиту? Или с помощью этого прилипчивого мотивчика он надеялся подчинить меня, оседлать и помчаться в сторону неведомой мне цели? Неслыханная самонадеянность, и все же – что имел в виду Вилли, рассуждая о том, что мы могли бы отлично работать в паре? Интерес донимал меня. Я упросил Гюнтера, чтобы тот позволил мне присутствовать при разговоре.
Гюнтер предупредил:
– Ты берешь на себя большую ответственность, товарищ.
Мы встретились с Вайскруфтом на пересечении Фридрихштрассе с Унтер-ден-Линден. На этот раз он явился одетым вполне в духе Рот Фронта – в гимнастерке, но без красной звезды на фуражке. Армейские штаны заправлены в сапоги. Когда я передал ему предложение Гюнтера, Вайскруфт на мгновение испытал страх, затем взял себя в руки и коротко кивнул. О гарантиях даже не заикнулся.
Вилли настоял шагать порознь. Как он выразился, в «целях собственной безопасности». Я уточнил: