«Чем (же он) страшен?»
«Вы никогда (не бывали) в лагерях?»
«Нет».
«И не советую. Кормежка (паршивая, обычно ее) вовсе нет. Вы (там и месяца) не протянете».
«Говорите вслух. Только (думайте, что) говорите. О лагерях ни слова».
– Две недели назад меня самолетом доставили сюда и предложили искупить вину.
«Так не бывает!» – не поверил я.
«Я тоже (так считал). Какой (дурак возьмет на себя) ответственность вручить мне оружие и (отправить) на передовую. Я же (по идее сразу) перебегу на ту сторону».
«А вы (не перебежите)?»
«Нет!»
«Не верю. Вы (что-то не) договариваете. Говорите вслух!!! Нельзя (делать слишком) длинные паузы».
«(Если) я скажу, (вам) не выйти отсюда».
«Обо (мне не) беспокойтесь. (Подумайте) о себе. На той стороне (вас тоже ждет) расстрел или лагерь».
«Не скажите. У меня есть (чем поделиться с) дядями из фатерлянда!»
«(Говорите) вслух. (Говорите) что угодно, (только) не молчите!!!»
Он не произнес ни слова, поэтому мне пришлось заполнить опасную паузу.
– Зря надеетесь, Еско. Я знаю фашистов. Так с какой целью вас доставили в Москву?
– Человек на той стороне оказался или скоро окажется на грани провала. Следователь утверждает, что это случилось по моей вине.
– Это правда, Алекс. Я знаю, что это правда. Расскажите все. Что вы утаили от чекистов?
Он сделал вид, что задумался, долго курил, снабжая меня с помощью табачного дыма грубыми и оскорбительными для всякого честного медиума мыслями.
«Вы провокатор. Scheiβe, scheiβe!!! Вы красный (провокатор)!!! Зачем (вам рисковать) головой? Шайзе!!»
«Не (спешите с) выводами. Я согласен (с вами), выбор труден. Чтобы спастись, (попробуйте) отказаться от романтических настроений. Что-то в Германии и что-то в России враждебно вам. Но что-то настроено дружественно».
«Если вы имеете (в виду исход) войны, я более склоняюсь (к победе) красных. Если Гитлер (не смог сразу раздавить) их, ему каюк! На стороне красных (право) на жизнь. Они (будут драться до) конца. У (них есть) Сталин. Этот кого (угодно в бараний рог) согнет!»
«Согласен. Хотя (это не бесспорно). Не отвлекайтесь! Но выбор (вовсе не означает), что можно (предать живого) человека на той стороне».
«Я (не собираюсь никого) предавать. В том числе (Германию). В том числе (и своих) соотечественников.
Я спросил вслух:
– Вы знаете, что творят наши соотечественники на оккупированной территории?
– Разве вы немец?
– Я вырос в Германии, там стал человеком. Мне было одиннадцать лет, когда я сбежал из иешивы. Вы не любите евреев?
– Глупости! Среди моих друзей в Краснозатонске были евреи. Прекрасные ребята.
– Этих прекрасных ребят расстреливают без суда и следствия. Только за обрезание, а их родственников сгоняют в гетто.
Он задумался.
Сердце у меня дрогнуло. Я ни в коем случае не стал бы доверять антисемиту, но чувствовалось, у Еско нет камня за пазухой. Он вспомнил, как его отец по поводу гонений, распространившихся при Гитлере, заметил, что не одобряет преследований по расовому принципу. В первую очередь, объяснил старший Шеель, это бесполезно, во-вторых, примитивно, но это его страна, и он вынужден исполнять долг. Он воистину был старый имперский барон!
Я напомнил Еско:
– Один умный человек, живший в восемнадцатом веке, сказал, что верность долгу относится к тем опаснейшим заболеваниям, которыми мечтают заразиться многие.
– Хорошо сказано, но это не мой случай.
«Это (именно тот) случай. (На одной чаше) верность долгу (неизвестно перед) кем и неизвестно по какой причине, (на другой) жизнь человека, который борется (с фашизмом). Расскажи (все). За свои (грехи отвечу) сам. О чем (ты) умолчал?»
– Итак, в чем причина, что вас так срочно привезли в Москву?.. – я был настойчив.
– Перед отъездом отец перевел все свои средства в валюту и положил на счет в один из швейцарских банков. Мы съездили в Цюрих, там у меня как у наследника взяли отпечатки пальцев. Человеку на той стороне теперь предложено получить деньги. Если он не в состоянии добраться до счета, следовательно, он не Шеель. Мне предлагают отправиться в Швейцарию и снять ключ. За это мне обещана амнистия и восстановление в правах советского гражданина.
«Они (боятся, что ты) сбежишь?!»
«Я сам (боюсь, что) сбегу!»
«Я верю (тебе, Алекс). У тебя (в сердце нет) ненависти к тому (человеку, который сейчас) находится в Германии?»
– У меня нет к нему ненависти.
Я испугался – ах, какой прокол! Я же не спрашивал о ненависти вслух. Хорошо, замнем.
– Ты полагаешь, что стоит тому человеку добраться до твоих денег, и ты останешься гол как сокол?
– Нет. Отец так распределил вклад, что до тридцати пяти лет я могу снять одновременно только твердо назначенную сумму. Она велика, но это мизер по сравнению с общим состоянием.
– Кто следит за исполнением этого условия?
– Душеприказчиками отца являются его друзья по Дюссельдорфу Людвиг фон Майендорф и банкир Ялмар Шахт.
Я поперхнулся.
Вот он, момент истины!!
Я едва сумел прикурить от зажженной спички – руки дрожали. Человеку, проживавшему в Германии после Первой войны, не надо было объяснять, кто такой Ялмар Шахт. Стало ясно, какие ставки на кону. Я знал немцев – перед человеком, чьим душеприказчиком является Шахт, откроются многие двери, в том числе и на самом верху. Они не хотят терять такую возможность. Они все равно отправят Еско в Швейцарию, но Лаврентию Павловичу нужна подстраховка. Если этот молодчик сбежит, он свалит вину и на меня тоже. Одним выстрелом убьет двух зайцев! Лаврентий Павлович крепко повяжет меня неудачей. Ловок, черт!
– Это Шахт настаивает, – спросил я, – чтобы липовый фон Шеель отправился в Швейцарию и снял деньги?
Еско кивнул.
– Да, у моего визави есть примерно месяц, может, чуть больше. Я дал согласие отправиться в Швейцарию.
Каков нахал! Он дал согласие!.. Я бы тоже дал согласие. Надеется сбежать? Нет, что-то не так. Он был искренен, когда признался, что не хочет гадить.
Я еще раз лихорадочно прикинул условие задачи. Она была составлена таким образом, что Мессинг ни при каком раскладе не мог выйти сухим из воды. В случае измены Шееля мне придется телом искупать вину. Если я угадал, это еще сильнее обострит страхи наркома по отношению к ненароком свалившемуся ему на голову экстрасенсу. Точный прогноз лишь на короткое время поможет мне сохранить относительную свободу рук. Пока у Берии слишком много других забот.
Молодой человек с интересом разглядывал меня.
Я никак не мог отыскать решение, не было даже зацепки, что решение существует. Молодой Шеель был неплохой парень, но где гарантия, что, оказавшись в Швейцарии, он не даст деру? С другой стороны, ему хватало соображалки понять, что на той стороне его тоже вряд ли ждут с распростертыми объятьями. Рассчитывать, что соотечественники позволят свободно распоряжаться отцовским наследством – это уверовать в худший из «измов». Это было сверхглупостью! Красные тут же подбросят такой компромат, что ему не отвертеться.
Нашу беседу прервал скрип открываемой двери. Меня попросили выйти и сразу провели в кабинет Берии, где находились Трущев и неизвестный мне генерал. Он был в армейской форме.
Генерал, в отличие от наркома, представился:
– Алексей Павлович. Я слыхал, вы родом из Польши?
– Так точно, товарищ генерал.
– Вольф Григорьевич, у нас в стране под руководством генерала Андерса организуются польские части. Неплохо, если вы выступите перед ними, расскажете на родном языке о тайнах человеческой психики, о необходимости совместной борьбы с фашизмом.
– Я всегда готов, товарищ генерал.
– Вот и хорошо.
Берия постучал карандашом.
– Ближе к делу, – и, обратившись ко мне, пообещал: – С вами свяжутся по этому вопросу.
Затем нарком поставил вопрос ребром.
– Что ви, Мессинг, можете сказат о подследственном? Ему можно верит?
Я ответил честно:
– Не могу сказать наверняка, Лаврентий Павлович.
– То есть как не можете сказат?! Хотите увильнуть от ответственности? Не вийдет, Мессинг!
Алексей Павлович унял расходившегося наркома.
– Подождите, Лаврентий Павлович. Зачем пугать нашего гостя? Скажите, Вольф Григорьевич, как настроен ваш подопечный?
«Мой подопечный! – отметил я про себя. – Ишь, как завернул. Этот генерал еще тот крокодил, почище Берии. Призывать поляков воевать на стороне пшеклентых москалей?! Куда хватил!»
Вслух я отрапортовал:
– Подопечный настроен просоветски. Он готов помочь, но я бы не стал прогнозировать поступки того или иного человека исключительно на основе его мыслеобразов. Нужны более серьезные зацепки. В нашем случае я их не нашел, только общие рассуждения, фантазии, уверенность в правоте нашего дела.
– Действительно, – согласился генерал. – Этого мало. Что вы посоветуете?
– Немного подождать.
– Мессинг, ви соображаете, что говорите! – воскликнул Берия. – Дело на контроле Ставки, вы понимаете, что это означает?
– Нет, – признался я.
Алексей Павлович вновь пришел мне на помощь.
– И слава Богу! Не надо впутывать гостя в наши дела. Сколько прикажете ждать?
Я замешкался.
– Н-не знаю. День, неделю, месяц.
– Это слишком долго.
В этот момент в разговор вновь вмешался Берия:
– Послушайте, Мессинг, предупреждаю – вы не выйдете отсюда, пока не дадите четкий и определенный ответ, можем ли мы доверять Шеелю или нет.
– Как это? – удивился я.
– Вот так. Запрем вас в камеру. Посидите, подумаете. Глядишь, что-нибуд придумаете.
Затем он обратился в Трущеву:
– Это и тебя касается, Николай Михайлович.
– Так точно, товарищ нарком.
– Запомните, Мессинг, времени у нас в обрез.
Я ответил:
– Так точно, товарищ нарком.
Когда мы добрались до кабинета Трущева, светало. Николай Михайлович, подойдя к окну, так и объявил: