м к сумасшествию от сознания, что надобно прервать поцелуй. Так он долго не выдержит.
– Вино? – спросила Аннабел. – Вино?!
Эван подобрал картофелины по пути к кровати. После чего нагнулся и извлек на свет божий большую плетеную корзинку.
– Корзинка для пикника!
– Она всегда полна, – поведал ей Ардмор. – На случай, если в дороге у нас отвалится колесо. – Он поднял ее и водрузил на стол, задев почерневшую, потерявшую форму картофелину, которая скатилась с края стола и запрыгала по полу.
Аннабел, счастливо мурлыча, разбирала содержимое корзинки.
– Целый цыпленок – чудесно, хлеб и…
– Бутылка вина, – докончил Эван, вынимая штопор.
– Но мне не нужно было делать скатерть! – воскликнула Аннабел с явным сожалением в голосе. – Здесь есть льняная скатерть.
– Твоя мне нравится гораздо больше. – Он не был горазд на описания, поэтому просто неуклюже взмахнул руками. – Дом с виду весь такой красный и уютный.
Она выглядела такой счастливой, что он нарушил свой недавний запрет на поцелуи. А потом они ужинали, и Эван ел картофель со свежим маслом, уверяя, что в жизни не едал ничего вкуснее.
Аннабел уселась на табурет и смотрела, как Эван ест.
Но она не могла удержаться от того, чтобы не поглядывать украдкой на кровать, которая, казалось, за последний час увеличилась вдвое.
– У Пегги нет подушки-валика, – наконец вымолвила она.
– В таком разе нам придется спать без нее, – сообщил Эван. Он не смотрел на нее, но голос его был хриплым и нежным.
Желание молнией пронеслось по ногам Аннабел, и из ее легких, казалось, исчез весь воздух. Она открыла было рот, чтобы ответить… ответить… Отказом? Но почему? Они были женаты, насколько это было возможно для пары, не произнесшей обеты перед священником.
– Аннабел? – спросил он. В голосе его был вопрос, который не требовалось произносить вслух.
На один быстротечный миг Аннабел задумалась о том, чем она намеревалась поступиться. Она всегда с презрением относилась к девицам, которые оказывались втянутыми в семейного рода отношения, не имея при этом мужа. Но все это не имело никакого отношения к Эвану, к жгучему желанию в его глазах и прерывистому звуку его голоса. Да и к тупой боли, которую она ощущала, это, похоже, тоже не имело отношения.
Ей больше не нужны были поцелуи – или по крайней мере не только поцелуи. Она устала отходить ко сну с колотящимся сердцем, ерзая под простынями, чувствуя себя неудовлетворенной, сгорая от любопытства и желания одновременно.
Аннабел потянулась губами к его шее и нежно поцеловала его, но, ощутив его вкус, содрогнулась от волнения.
– Да, – прошептала она. – Да, Эван… Да, пожалуйста.
Глава 22
Они сидели во внутреннем дворике гостиницы «Поросенок и котел», ожидая, когда им подадут легкий ужин, прежде чем забраться обратно в карету еще на три часа. Джоузи, не побоявшись получить нагоняй от Гризелды, сняла капор и теперь сидела в последних лучах вечернего солнца, уткнувшись в книгу. Мейн, к своему удовольствию, обнаружил, что у хозяина гостиницы есть недавний экземпляр «Новостей скачек», и теперь читал, не пропуская ни строчки. Естественно, Имоджин предавалась своему излюбленному занятию – допекала его.
– Дрейвен любил Шотландию, – разглагольствовала она, слава Богу, без той острой печали, что зачастую сквозила в ее голосе. – Он всегда говорил, что лошадей лучше тренировать там. Он думал, что воздух там бодрящий, и когда лошадей отвозят обратно в Англию, то они скачут быстрее, поскольку объем их легких увеличился, оттого что они дышали шотландским воздухом. Вы согласны, Мейн?
– Анахронизм выиграл скачки в Ньюмаркете – невероятно! Если Анахронизм находится на пике формы, то он наверняка обскачет своего соперника в Аскоте.
– Одно можно сказать о Дрейвене с уверенностью: он всегда вкладывал в дело, которым занимался, всю свою душу, – произнесла Имоджин.
– О чем это вы?
– О вас, – язвительно молвила Имоджин. – О вас и вашем романе с лошадьми. Кто угодно скажет, что вы совершенно на них помешались, в точности как когда-то Дрейвен.
Мейн метнул на нее раздраженный взгляд.
– Я не намереваюсь принимать скачки так близко к сердцу, чтобы самому вскочить на лошадь, если вы на это намекаете.
– Вы несправедливы, – заметила Имоджин, постукивая по столу ногтем и устремив на него взгляд, который ему не нравился. – Пусть Дрейвен совершал ошибки, но он не был дилетантом. Он серьезно относился к изучению лошадей.
Продолжая просматривать газету с новостями скачек, Мейн метнул в нее раздраженный взгляд.
– Благодарю за совет, – изрек он, усилием воли придав своему голосу спокойное выражение.
– Я просто подумала, что вы могли бы получать больше удовольствия от жизни, если бы попробовали интересоваться лошадьми по-настоящему, – заявила Имоджин, никак не отреагировав на его отповедь.
Мейн склонил голову, чтобы прочитать коротенькую заметку о Берлингтонских конюшнях в Рейби.
– Думаю, вам скучно. Вам уже полных… Сколько? Тридцать семь лет?
– Тридцать четыре! – огрызнулся он.
– У вас столько денег, что вы не знаете, что с ними делать, никаких честолюбивых планов обзавестись женой или стать главой семьи, и особого интереса к имению у вас тоже нет.
– Я питаю к своему имению надлежащий интерес.
– Уверена, что так оно и есть, – сказала Имоджин успокаивающим тоном, который не обманул бы и ребенка. – Скорее всего крыши починены, но я не об этом. Оно вас не интересует.
– А что именно должно меня в нем интересовать? – спросил он, раздраженный до предела. – Вы предлагаете мне заняться фермерством?
Она пожала плечами.
– Бог свидетель, я не знаю, чем занимаются джентльмены. Некоторые из них находят все это довольно увлекательным.
– У меня полно дел, – ответил он, рассерженный донельзя.
– Нет у вас никаких дел. У вас превосходный управляющий, и мне случайно стало известно, что муж Тесс дает вам советы по поводу того, что продать и тому подобное, поэтому вам нет надобности принимать какие-либо решения в такого рода делах.
– Только дурак пренебрег бы советом Лусиуса, – сказал Мейн. – К чему вы клоните?
– Вам скучно. Вот к чему я клоню.
Мейн подумывал о том, чтобы пойти прогуляться. Что угодно – только бы избавиться от нее.
– Пожалуй, вам следует занять свое место в палате лордов, – предложила Имоджин.
Он попытался представить себя стоящим на трибуне и читающим всем и каждому лекции о Хлебных законах. И на этом воображение ему изменило.
– Нет.
– Трудно представить вас в подобном месте, – согласилась Имоджин. – Жаль, что вы прониклись такой неприязнью к любовным похождениям, поскольку они успешно обеспечивали вас занятостью последние десять лет.
Мейну не понравилось это утверждение, как бы небрежно оно ни было сказано. Ему не нравилось, что его воспоминания о последних десяти… нет, пятнадцати годах почти исключительно состояли из сверкающего потока интриг, сорванных поцелуев, тайных любовных свиданий и случайной дуэли с разъяренным мужем.
Губы Мейна скривились. Оглядываясь назад, он находил эти пропитанные запахом духов вечера утомительно однообразными, безвкусными и пустыми, подогретыми чересчур обильными возлияниями и ненасытной жаждой плотских удовольствий.
Покуда эта жажда плотских удовольствий не опустошила его… оставив ни с чем.
– Но похоже, вы утратили склонность к тайным амурным делам, – сказала Имоджин, словно прочитав его мысли. – Взять, к примеру, меня. Вы смотрите на меня с интересом кота, которого лишили мужского достоинства.
– Отвратительно! – выпалил Мейн одновременно с тем, как Джоузи поинтересовалась:
– А какое достоинство может быть у кота?
– Должно быть, вы самая бестактная женщина из всех, с кем я знаком! – сообщил он Имоджин, пропустив вопрос Джоузи мимо ушей.
– Вы и вправду так думаете? – осведомилась Имоджин, явно нимало не задетая его критикой. – А я-то считала, что мужчины водят весьма разнообразные знакомства.
– В моей жизни не было ничего столь уж авантюрного. Вообще говоря, я имел удовольствие знавать леди, чья речь была под стать их возвышенному уму.
– Ха! – воскликнула Имоджин. – Если вы в это верите, то не надобно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что у вас никогда не было по-настоящему задушевной беседы ни с одной женщиной!
Мейн ощутил вспышку почти убийственной ярости – чувство, которое уже становилось обычным, когда рядом находилась его мнимая любовница.
– У меня было много задушевных бесед, – ответил он. – Но подобного рода задушевность или отсутствие таковой были бы подходящим предметом для обсуждения в присутствии вашей юной сестры.
– Может, я и юная, но здравого смысла мне не занимать, – изрекла Джоузи, подняв глаза от книги. – Мне прекрасно известно, что Имоджин сделала вам несколько предложений отнюдь не достойного свойства и что вы их отвергли. Полагаю, этим и объясняется ее дерзость, ибо, как сказал Плутарх, нет ничего острее, чем жало отвергнутой любви. – И она без лишних слов вернулась к книге.
Очевидно, по достижении совершеннолетия Джозефина будет точно такой же сумасбродкой, как и ее сестра. При мысли об этом Мейна слегка передернуло.
– Почему бы вам не построить свои собственные конюшни? – спросила Имоджин.
– У меня есть конюшни. Сколько раз я говорил вам, что не успеваю на скачки в Аскоте и что я выставил там двух своих лошадей?
Гризелда появилась в дверях трактира, опираясь на руку своей горничной. Она выглядела чуточку лучше, чем час назад.
– Я собралась с силами и теперь могу вернуться в эту колымагу, – объявила она им с каменным лицом – точь-в-точь как у французской аристократки, стоящей перед гильотиной. – Джоузи, наденьте капор. Сколько раз вам говорить, что веснушки крайне непривлекательны? Извольте все зайти в дом: трактирщик говорит, что он приготовил легкую закуску.
– Я знаю, что у вас есть конюшни, – молвила Имоджин. – Но почему бы вам не попробовать отнестись к этому серьезно? Наймите приличную команду тренеров. Мой отец все уши нам прожужжал о своих конкурентах, о вас, равно как и о любом другом господине в Англии, которого можно уговорить приобрести у него лошадь. Вы же дилетант, покупающий лошадей то там то сям и продающий их, если они не выиграли свои первые скачки. Вы никогда не воспринимали свои конюшни всерьез. Впрочем, как вы могли? Вы же всегда были в Лондоне.