– Ждет вас в коридоре, – ответил Расбах и коротко улыбнулся. – Это не займет много времени, – сказал он мягко. – Пожалуйста, расслабьтесь.
Она слабо улыбнулась ему в ответ.
Расбах указал на камеру под потолком.
– Допрос будет записываться.
Энн в ужасе посмотрела на камеру.
– А это обязательно? – спросила она и перевела тревожный взгляд на детективов.
– Мы всегда записываем допросы, – ответил Расбах. – Это нужно, чтобы обезопасить всех участников.
Энн нервно поправила волосы и попыталась выпрямиться на стуле. Полицейская неподвижно стояла у двери, как будто они все боялись, что Энн попытается сбежать.
– Принести вам чего-нибудь? – спросил Расбах. – Кофе? Воды?
– Нет, спасибо.
Расбах приступил к допросу:
– Хорошо, тогда давайте начнем. Пожалуйста, укажите свое имя и дату рождения.
Задавая тщательно сформулированные вопросы, детектив помогает ей заново пережить события того вечера, в который пропал их ребенок.
– Что вы сделали, когда увидели, что ее нет в кроватке? – спросил Расбах. Его голос звучал ободряюще, по-доброму.
– Я уже говорила. Кажется, я закричала. Меня вырвало. Потом я позвонила в «911».
Расбах кивнул.
– Что сделал ваш муж?
– Пока я звонила, он обыскивал второй этаж.
Расбах смотрел ей прямо в глаза, его взгляд стал пристальнее.
– Какой была его реакция?
– Он был в ужасе, в шоке, как и я.
– Вы не заметили, чтобы что-нибудь еще пропало, кроме ребенка, или было не на своем месте?
– Нет. Перед приездом полиции мы обыскали весь дом, но ничего не нашли. Единственное, что было не так – помимо исчезновения Коры и ее одеяльца, – это открытая входная дверь.
– И что вы подумали, когда увидели пустую кроватку?
– Я подумала, ее похитили, – прошептала Энн, опустив взгляд на стол.
– Вы сказали, что разбили зеркало в ванной, после того как обнаружили пропажу, до приезда полиции. Зачем вы его разбили? – спросил Расбах.
Энн сделала глубокий вдох, прежде чем ответить.
– Я разозлилась. Я разозлилась, потому что мы оставили ее дома одну. Это мы виноваты, – ее голос был лишен выражения, нижняя губа дрожала. – А вообще-то, можно мне воды? – попросила она, поднимая глаза.
– Я принесу, – вызвался Дженнингс, вышел и вскоре вернулся с бутылкой, которую поставил на стол перед Энн.
Она с благодарностью открыла ее и отпила глоток.
Расбах возобновил допрос:
– Вы говорили, что выпили вина на вечеринке. Вы принимаете антидепрессанты, а с алкоголем их эффект усиливается. Вы считаете заслуживающими доверия свои воспоминания о случившемся?
– Да, – ее голос был тверд. Казалось, что вода ее оживила.
– Вы уверены в вашей версии произошедшего? – спросил Расбах.
– Уверена, – ответила она.
– А как вы объясните, что розовое боди нашлось под подстилкой на пеленальном столике? – голос Расбаха звучал уже не так мягко.
Энн почувствовала, что самообладание ее покидает.
– Я… я думала, что бросила его в корзину, но я так устала. Наверное, оно само как-то туда запихнулось.
– Но вы не можете объяснить, как?
Энн понимала, к чему он ведет. Как он может доверять ее версии событий, если она даже не может объяснить, почему боди, которое, по ее словам, она положила в бак для белья, оказалось под подстилкой на пеленальном столике?
– Нет. Я не знаю, – она принялась выкручивать руки под столом.
– Есть ли вероятность, что вы могли уронить ребенка?
– Что? – она резко подняла глаза и встретилась глазами с детективом. Под его взглядом она чувствовала себя неуютно: ей казалось, что он видит ее насквозь.
– Есть ли вероятность, что вы могли случайно уронить ребенка и девочка пострадала?
– Нет. Ни в коем случае. Такое я бы запомнила.
Расбах был уже не так дружелюбен. Он откинулся на стуле и недоверчиво склонил голову набок.
– Возможно, вы ее уронили, и она ударилась головой, или вы стали ее трясти, а когда снова вернулись проверить, она не дышала?
– Нет! Такого не было, – в отчаянии воскликнула Энн. – С ней все было в порядке, когда я ушла от нее в полночь. И когда Марко проверял в двенадцать тридцать, тоже.
– Вы не можете знать наверняка, было ли с ней все в порядке, когда Марко проверял в двенадцать тридцать. Вас там, в детской, не было. Вы знаете это только со слов мужа, – возразил Расбах.
– Он бы не стал врать, – выкручивая себе запястья, ответила Энн.
Расбах промолчал, и в комнате воцарилась тишина. Наконец он спросил, наклоняясь вперед:
– Насколько вы доверяете мужу, миссис Конти?
– Я ему доверяю. Он бы не стал о таком врать.
– Не стал бы? Что, если он пошел проверить ребенка и обнаружил, что девочка не дышит? Что, если он решил, что это вы сделали – случайно уронили или намеренно прижали к лицу подушку? И договорился, чтобы тело увезли, потому что пытался защитить вас?
– Нет! Что вы такое говорите? Я убила ее? Вы действительно так думаете? – она переводила взгляд с Расбаха на Дженнингса, на женщину у двери и снова на Расбаха.
– Вашей соседке, Синтии, показалось, что когда вы вернулись на вечеринку, покормив ребенка в одиннадцать, вы как будто плакали и недавно умыли лицо.
Энн залилась краской. Об этой детали она забыла. Она действительно плакала. Когда в одиннадцать она кормила в темноте в своем кресле Кору, по ее лицу ручьем текли слезы. Потому что она была в депрессии, потому что она была толстой и некрасивой, потому что Синтия соблазняла ее мужа тем, чем она сама уже соблазнить не могла, и Энн чувствовала себя бесполезной и раздавленной. Вполне в духе Синтии заметить такое… и сообщить полиции.
– Вы говорили, что наблюдаетесь у психиатра. Доктора Ламсден? – Расбах выпрямился и, взяв со стола папку, открыл ее и начал просматривать материалы.
– Я уже рассказывала вам о докторе Ламсден, – ответила Энн, гадая, что в папке. – Я лечусь у нее от легкой послеродовой депрессии, вы это знаете. Она выписала мне антидепрессант, безопасный при кормлении грудью. У меня никогда и в мыслях не было навредить дочери. Я ее не трясла, не душила, ничего подобного. И случайно я ее тоже не роняла. Я была не настолько пьяна. Я плакала, когда кормила ее, потому что мне было грустно, что я толстая и некрасивая, а Синтия, которую я считала другом, весь вечер флиртовала с моим мужем, – Энн черпала силы в гневе, охватившем ее при одном воспоминании об этом. Она села ровнее и посмотрела в глаза Расбаху. – Может быть, вам стоит внимательнее изучить, что такое послеродовая депрессия, детектив? Послеродовая депрессия – это не послеродовой психоз. У меня совершенно точно нет психоза, детектив.
– Справедливо, – ответил Расбах. Он сделал паузу, отложил папку и спросил: – Вы бы описали ваш брак как счастливый?
– Да, – ответила Энн. – У нас бывают трудности, как у большинства семейных пар, но мы над ними работаем.
– Какие трудности?
– Неужели это так важно? Как это поможет найти Кору? – она беспокойно ерзала на стуле.
Детектив Расбах ответил:
– Все наши свободные сотрудники работают над тем, чтобы найти Кору. Мы делаем все, что в наших силах, – добавил он потом. – Может быть, вы нам поможете?
Она ссутулилась, утратив уверенность.
– Не понимаю, чем.
– Какие у вас трудности в браке? Деньги? Это серьезная проблема для многих семей.
– Нет, – устало ответила Энн. – Мы не ссоримся из-за денег. Единственное, из-за чего мы ссоримся, это мои родители.
– Ваши родители?
– Мои родители и Марко друг друга не любят. Они никогда его не одобряли. Они считают, что он недостаточно хорош для меня. Но это не так. Он идеален. Они не видят в нем ничего хорошего потому, что не хотят. Они всегда были такие. Им никто не нравился из тех, с кем я встречалась. Но Марко они ненавидят, потому что я влюбилась и вышла за него замуж.
– Вряд ли они так уж его ненавидят, – произнес Расбах.
– Иногда мне кажется, что так, – ответила Энн. Она опустила глаза и смотрела в стол. – Мать считает, что он недостаточно хорош для меня, потому что он из небогатой семьи, но отец как будто действительно его ненавидит. Он все время к нему придирается. Не понимаю, почему.
– У них нет никакой объективной причины его не любить?
– Нет, никакой. Марко не сделал ничего плохого, – она с несчастным видом вздохнула. – Моим родителям очень трудно угодить, они любят все контролировать. Они дали нам денег, когда мы только поженились, и теперь думают, что владеют нами.
– Дали вам денег?
– На покупку дома, – она вспыхнула.
– Вы имеете в виду в подарок?
Она кивнула:
– Да, это был подарок на свадьбу, чтобы мы могли купить дом. Сами, без помощи, мы его позволить себе не могли. Дома такие дорогие, особенно приличные в хороших районах.
– Ясно.
– Я люблю этот дом, – признала Энн. – Но Марко претит, что он у них в долгу. Он не хотел принимать подарок. Он бы скорее сам на него заработал – он очень гордый. Но он позволил им нам помочь ради меня. Он знал, что мне хотелось этот дом. Сам он был бы счастлив начать с маленькой клетушки. Иногда мне кажется, что я совершила ошибку, – она выкручивает руки, лежащие на коленях. – Может быть, стоило отказаться от свадебного подарка, начать с какой-нибудь обшарпанной квартирки, как большинство семей. Наверное, мы бы до сих пор жили там, но, может быть, мы были бы счастливее, – она начала плакать. – А теперь они думают, что он виноват в том, что случилось с Корой, ведь это была его идея – оставить ее одну. Они постоянно мне об этом напоминают.
Расбах придвинул коробку с бумажными салфетками ближе к Энн. Энн взяла салфетку и промокнула глаза.
– И что мне на это отвечать? Я стараюсь защищать его от них, но это действительно была его идея. Мне это не нравилось. До сих пор поверить не могу, что согласилась. Никогда себе не прощу.
– А как вы думаете, что случилось с Корой, Энн?
Она отвела глаза и смотрела невидящим взглядом в стену.