— Йовица, Йовица, посмотри, как он, подлец, смеется! Только что не говорит.
В ответ на эти Николины вопли Йовица только сердито вскидывал карабин и бурчал себе под нос:
— А мне плевать, как фашист смеется.
Не слушая его ответов, Николетина сообщал:
— Смотри ты, уже разговорился, осмелел. Человек — он человек и есть! Что итальянец, что наш. Слышишь, Йовица?
— Ты бы дал ему прочитать надпись на своем заду, — ядовито отвечал Йовица. — Он, надо быть, к этим делам причастен.
Но и эта отравленная стрела просвистела мимо Николина уха. Всецело занятый своим подопечным, он слышал и видел только то, что этот еще несколько часов назад непонятный и далекий чужестранец, с того берега моря, принадлежащий к иной вере и к иному народу, неприятель с другой стороны фронта, у него на глазах превращался в близкое и родное существо. Еще чуть, казалось ему, еще немножко, и пленный заговорит простым и понятным языком паренька, возвращающегося с чужбины домой.
Так и довел его Николетина до теткиного дома. Остался добрый маленький Николо с невысказанными словами дружеской нежности, вертевшимися на кончике языка, а отделенный, купаясь в шумной пене радости, пустился в обратный путь по зеленеющему плоскогорью.
— Видел, Йован?
Йовица шагает молча, будто не слышит. Николетина закидывает руку ему на шею широким жестом, словно обнимая Грмеч.
— Да разговорись ты, Йовец, чего жмешься, будь ты неладен!
Йовица только сердито фыркнул, сбросил с плеча Никелину руку и отстранился.
— Да ну же, Йовица, чего ты?
— Тебе есть теперь с кем обниматься. Иди к своему фашисту.
— Брось ты, Йовандека… — начал Никола, раскрывая объятия, но Йовица прервал его каким-то хриплым, прерывистым голосом:
— Забыл ты Йовандеку, будто его никогда и не было, теперь у тебя есть компания получше.
— Гляди-ка, вон оно что, — прищурился отделенный, точно внезапно напал на подозрительный след. — Тут вроде кому-то жалко стало, что несчастного мальчишку…
— Жалко не жалко, а только теперь перед нами расходятся две дороги, и ты ступай себе одной, а я пойду другой! — решительно и непримиримо прервал его Йовица. — До штаба можем и порознь дойти. И никогда-то мы не были бог весть какими друзьями, а теперь и тому конец.
Йовица свернул влево, на тропинку, и, не оглянувшись, исчез в зарослях. Николетина мрачно посмотрел на последнюю качающуюся ветку, огляделся вокруг и отогнал голубого мотылька, порхавшего перед самым его носом.
— Кыш! Или и ты из-за итальянца злишься?
Назойливый мотылек снова вернулся и сел ему на рукав. Николетина затаил дыхание, разнеженно поглядел на притихшего летуна и прогудел:
— Ладно, ладно, сиди уж. Найдется у Николы место для тебя. Не такой уж я порох, как этот взбалмошный Йовица… Эх, приду — изругаю же я его как собаку. Верь слову, друг-мотылек!
Расчет с богом
Николетина Бурсач, партизанский отделенный командир, завернул на ночевку к матери. Сидит он у окна, барабанит пальцами по столу и со строгим лицом слушает, что говорит старуха.
— Сынок ты мой, только бы оборонил тебя господь бог и святая Троица, только бы ты жив остался, а о другом я и не думаю.
Николетина фыркает в ответ и молча протягивает табакерку пленному итальянцу, который теперь живет и работает у Николиной матери.
— Не поможет ли милостивый господь, чтоб эта война поскорее кончилась? — Старуха вопросительно поворачивается к Николетине. Но он только курит, мрачно уставившись в угол. Рядом с ним, на скамье, итальянец гладит кошку и ласково приговаривает:
— Добро, добро [16].
Из сербских слов итальянец быстрее всего выучил слово «добро» и, хоть он знает теперь изрядное количество других, охотнее всего пользуется этим, уверенный, что уж оно-то его не подведет. Для него «добро-добро» и когда начинается гроза, «добро» — когда ему предлагают поесть, «добро» — когда выгоняет свинью и когда откликается на ребячий зов.
Николетина, незлобиво насупясь, смотрит на итальянца, на кошку, а потом обращается к матери:
— А как твой-то… кошек ест или это так просто, пропаганда?
— Да что ты! — испуганно отмахивается старуха и, усмехаясь, глядит на итальянца. — С чего это крещеный человек станет кошек есть, бог с тобой!
— Добро, добро! — на всякий случай поддакивает пленный и улыбается обоим.
Николетина снова хмурится, молчит, жует губами, а потом выпрямляется на стуле и откашливается. Мать, насторожившись, поднимает голову от очага и ждет: что-то парень скажет?
— Мать! — торжественно начинает Николетина и ударяет ладонью по столу. — С сегодняшнего дня знай: бога нет!
Старушка, пораженная, так и застывает с кочергой в руке. Она не верит своим ушам.
— Что ты сказал?
— Бога, говорю, нет, слышишь?
— С каких это пор, сынок? Что ты?
— С сегодняшнего дня, так и знай…
Старая крестится и вздыхает.
— Ах ты, беда какая, да от кого ты это слышал?
— Слышал в роте, от комиссара. На днях он нам сказал.
Старуха качает головой и горестно цокает языком.
— Кто ж нам пошлет дождичка, если бога нет?
— Никто не пошлет. На что нам дождь? — с сердцем отвечает детина. — Как освободимся, пахать будем на характере. Дождя тогда вовсе не понадобится.
— Что это за харахтер такой, родимый?
— Характер… это машина такая, едет сама собой и пашет горы и долы.
— Эх, сынок мой, сынок! — пригорюнивается старуха и обращается к итальянцу: — Слышал, родимый?
— Добро, добро! — встревоженно, со смиренным видом подтверждает итальянец, примечая, что разговор идет о чем-то важном.
Николетина откашливается, будто проверяя свое ораторское оснащение, и переходит в новую атаку:
— Какой еще там бог! Где это ты видела бога, что так в него веришь?
— А где ты видел этот твой харахтер, что уж пашешь им горы и долины?
— Нам комиссар рассказывал. Пятьдесят человек это слышали.
— Так и я слышала бога. Как загремит он на небесах — слышат его все державы от Боснии до Лики, не то что твои пятьдесят человек. Ну-ка, скажи, кто это тогда наверху гремит и сверкает, коли бога нет?
Парень ерзает на лавке и невнятно бубнит:
— Гм, гремит! Что ты меня все спрашиваешь, тут тебе не школа. Известно, что гремит.
— Ну, а что все-таки, что? — наседает старуха, нащупав слабое место Николетины.
— Да что ты ко мне пристала как банный лист? — ворчит парень. — Раз тебя так заело, спрошу у комиссара, тогда и узнаешь.
— Спроси, спроси! — ободрилась мать и уже начала было посмеиваться: — А нас кто сотворил, дорогой сыночек, коли бога нет?
— И это известно.
— Все тебе известно. Ну, раз ты такой умный, скажи-ка, кто создал солнце, если не бог?
Николетина, видя, что продолжение разговора поставит его в весьма затруднительное положение, прибегает к высшим авторитетам:
— Бог с тобой, мать, ведь не я это выдумал, пришел приказ из штаба отряда. Раз командование говорит, что бога нет, значит, нет его, и точка!
— Что ж ты сразу не сказал, дурень этакий?! — говорит старушка и перестает сердиться на сына, Она родом из Лики, граничарка [17] и еще родителями приучена почитать войско и его приказы. Потому она не собирается спорить и против этого приказа насчет бога. Раз войско говорит, что бога нет, значит, надо слушаться — войско знает, что делает.
Примирившаяся с судьбой старуха поворачивается к своему итальянцу и пожимает плечами.
— Вот какие дела, итальяша, слыхал? Нету его, бога-то. Приказ такой вышел, что тут будешь делать? Храни господь нас и дом наш.
— Добро, добро! — соглашается пленный.
Николетина тем временем скручивает новую цигарку, он молчит, вконец недовольный собой. Говоря по совести, старуха приперла его к стене своими каверзными вопросами. Надо было бы — он прекрасно понимает — объяснить ей все толком, но что поделаешь, если он и сам в этом не разбирается.
И как же, ты думаешь, он поступил? Увильнул, брат, увильнул самым трусливым образом: укрылся за авторитет штаба и командования. Нечего сказать, герой! Если мы и дальше так станем действовать — давить на людей страхом и приказом, тогда и его самого, Николетину, чего доброго кто-нибудь возьмет да и провозгласит богом! Поглядим тогда, кто посмеет сказать, что это не так.
Николетина помрачнел при мысли, куда могла бы завести его только что взятая линия, и проворчал:
— Ну нет, комиссар, так дело не пойдет. Сначала ты мне разъясни, и отчего гром гремит, и откуда человек произошел, и мало ли что там еще, а когда я все это буду знать, тогда и насчет бога рассуждать смогу. Тогда я и старухе объясню, да и сам разберусь, верно ты мне сказал или нет.
Он посмотрел на мать и пробормотал:
— И откуда только у нее эти ехидные вопросы? Она бы и самого политкома бригады поколебала, а не то что меня, простого отделенного, так сказать, самый младший командный состав. Эх, мать, а я и не знал, какой у нас в доме агитатор за господа бога!
Пулеметчик с голубиным сердцем
Однажды утром по лагерю разнеслась необыкновенная новость: в роту прибыло пополнение — девушка-санитарка.
— Ах ты, черт подери! — воскликнул Николетина, будто случилась бог весть какая беда.
В роте даже началось волнение. Бойцы то и дело сновали мимо ротной канцелярии и заглядывали в окошко.
— Эх, мать честная, и видная же девушка!
Завтракали торопливо, в возбуждении. После завтрака одни сразу же разбежались по лагерю в поисках бритвы, другие латали одежду и чистили башмаки. Николетина укоризненно ворчал:
— Когда вам комиссар велит соскоблить щетину, вы — ноль внимания, а тут какая-то девка вас на голове ходить заставляет! Да, хороши, нечего сказать!
Но все-таки и сам, проходя мимо окошка, сунулся поглядеть и, увидев в стекле свое косматое, носатое отражение, чуть не плюнул.