Сапожная мастерская Павла Петровича Тимофеева успела завоевать солидную репутацию. Одно то, что в ней ставили подошвы из крепкой спиртовой кожи и не драли втридорога, привлекало широкую клиентуру. Степенный хозяин и его помощник Лешка, немой, болезненный паренек, работали легко и споро. По всему видать, мастера своего дела.
В мастерскую, находившуюся в полуподвале каменного дома, вели крутые выщербленные ступени. Изнутри, на дверях, висел медный колокольчик, встречавший посетителей веселым дребезжанием, словно говоря: «Добро пожаловать!» А если кто не замечал иконы с теплившейся лампадкой, Павел Петрович сурово смотрел из-под лохматых бровей:
— Не в кабак пришли-с. Шапку снимите.
Павел Петрович жил тут же, в маленькой комнатушке, откуда узенькая дверь выходила во двор. Лешка, когда случалось много работы, оставался ночевать в мастерской, а не шел к себе в Цыганскую слободку.
Зимние сумерки опускались рано. В мастерской горели керосиновые лампы: одна из-под жестяного колпака освещала низенький стол со всем хозяйством, необходимым в сапожном мастерстве; другая, поменьше, висела возле двери.
Зазвенел колокольчик. В мастерскую вошел, окутанный морозным паром, солдат со свертком под мышкой и весело спросил:
— Задники поправить берете?
Павел Петрович и Леша оторвались от работы и посмотрели на его молодое раскрасневшееся лицо с едва заметным пушком вместо усов.
— Берем.
— А сколько возьмете за работу, папаша?
— Сколь положено.
Солдат бросил сверток на стол и улыбнулся.
— Здравствуйте, товарищи!
Лешка вышел проверить, что делается на улице. Вернувшись, стал спокойно заколачивать деревянные шпильки. Значит, все в порядке.
— Подожди малость.
Вытерев руки фартуком и взяв коробок спичек, Павел Петрович ушел к себе и зажег лампу, стоящую на табуретке.
На железной койке, укрывшись с головой теплым пальто, лежал человек. Это Антон Валек, по заданию ЦК приехавший в Екатеринбург под фамилией Богданова. Павел Петрович немного постоял: жаль его будить, но дело есть дело — и осторожно дернул край пальто.
Валек сразу сунул руку под подушку, где лежал браунинг, и сел, готовый к любой неожиданности, подстерегающей его на каждом шагу. Увидя Павла Петровича, почувствовал неловкость — не похожа ли эта осторожность на трусость? И, пряча браунинг, усмехнулся:
— Со сна померещилось.
— Пришел! — Павел Петрович кивнул в сторону мастерской.
Валек встал с койки.
— Товарищ Антон! — переступив порог слабо освещенной комнатушки, солдат рванулся в широко раскрытые объятия Валека.
— Здравствуй, Вася!
Они не скрывали радости, что видят друг друга. Сейчас перестала существовать разница в возрасте, как бы забылось то, что Валек — опытный революционер, еще в пятом году сражавшийся на баррикадах, а Вася Еремин — молодой парнишка с завода Ятеса.
В городе, захваченном колчаковцами, подпольщики, ежеминутно смотря смерти в лицо, особенно чувствовали, что связаны узами крепче тех, что связывают родных братьев.
Они сели на койку. Рука Валека так и осталась лежать на плече Васи.
— Приехал товарищ из Перми. Дали явку ко мне. А я велел прийти сюда.
— Кто такой? — строго спросил Валек, подумав, не допустил ли Вася ошибку, сказав адрес непроверенному человеку.
— Работает в конторе казенного завода.
— Из инженеров?
— Нет, рабочий! Был студентом.
— Он все это сам тебе рассказал?
— Да. Фамилия Пылаев. Сергей.
— Пылаев? — Валек прищурился. — Сын Прохора?
Память у Валека удивительная. В 1907 году, приехав в Пермь из Надеждинска по партийным делам, он жил в доме Пылаевых. За два дня подружился с их сыном, двенадцатилетним серьезным вихрастым пареньком-гимназистом. В беседах с мальчиком Валека не раз удивляло, как Сережа — ну да, Сережа! — по-взрослому разбирался в житейских вопросах. И Валек тогда же шутя объявил: мальчишку можно принять в партию социал-демократов! Выходит, что шутка-то через много лет по-серьезному обернулась. Но может, случайно та же фамилия? Пылаевых на Урале много…
Зазвенел колокольчик. Они настороженно прислушались. В мастерской кто-то громко произнес условную фразу:
— Задники поправить берете?
— Берем, — ответил глуховатый басок Павла Петровича.
И снова незнакомый голос:
— А сколько возьмете за работу, папаша?
— Сколь положено.
В комнатушку вошел молодой человек. Одного взгляда достаточно, чтобы узнать: сын Прохора!
— Рад вас видеть, товарищ Пылаев, — приветливо улыбнулся Валек. — Вы меня, конечно, не узнаете… А я вас помню таким. — И Валек ладонью показал, какого роста от полу был тогда Сергей. — Зовут меня сейчас Яков Семенович, фамилия Богданов. Понятно?
— Понятно. — Сергей сразу почувствовал к этому человеку большую симпатию.
— А где Прохор?
— На фронте с рабочим отрядом.
Колокольчик опять дал знак.
Они замолчали.
Вопрос, берут ли поправить задники, задал женский голос. Валек улыбнулся.
Скромная обстановка комнатушки показалась еще беднее, когда вошла невысокая женщина в богатом каракулевом саке, шляпке с пестрыми птичьими перышками и воздух наполнился ароматом тонких духов.
— Оскаровна! — воскликнул Валек. — Не могу! Разреши приложиться!
Женщина подчеркнуто важно стянула тугую лайковую перчатку. На ее пальцах переливчато заиграли камешки колец. Валек галантно шаркнул ногой и, ловко изогнувшись, поцеловал ее руку. Это так здорово получилось, что все рассмеялись.
— Как в театре! — воскликнул Вася.
— Откуда сие великолепие? — поинтересовался Валек.
— Друзья одолжили у опереточной артистки… Ненастоящие. Тэтовские. Дешево и сердито!
Оскаровна не спеша, несколько лениво сняла сак и шляпу — и тут же исчезла богатая модница с жеманными манерами и капризно оттопыренной губой. В тусклом свете трехлинейки стояла скромная и милая Маруся Авейдэ.
Трудно было представить, что за ней почти год охотились шпики и провокаторы, пока арестовали отважную подпольщицу в Самаре, куда Мария Оскаровна приехала к заболевшему ребенку. Брошенная в «поезд смерти», Авейдэ по пути в Уфу бежала и добралась до Екатеринбурга.
Казалось, после таких испытаний имеешь право на отдых, но не такова Оскаровна.
Ей удалось установить связь с подпольным комитетом. Получив паспорт на имя Марии Петровны Матвеевой, вдовы расстрелянного чекистами казанского домовладельца, она снова начала беспокойную жизнь, полную опасностей и лишений.
Строго соблюдая конспиративную дисциплину, каждый подпольщик имел дело только с членами его «пятерки». В случае провала это сохраняло организацию от полного разгрома.
Валек познакомил Оскаровну с Васей Ереминым, секретарем Союза социалистической молодежи Урала, которому удалось попасть в отряд личной охраны Гайды. Авейдэ по-матерински ласково посмотрела на зардевшегося от смущения юношу, выполняющего опасное поручение без напускного героизма, а просто, обстоятельно и добросовестно, как делал он каждое дело.
Валек рассказал Авейдэ, кто такой Сергей.
В свою очередь Оскаровна представила товарищам пришедшего с ней венгерского друга Ференца Габора, скромно стоявшего в дверях. Прикрывая со своим интернациональным отрядом отход Камышловского полка, он был ранен и взят в плен. Генерал Редигер, овладев станцией Азиатской, торжествовал: наконец-то уничтожен полк «красной сволочи», доставивший столько хлопот и неприятностей! Но, выяснив, что станцию защищали мадьяры и китайцы, а подлый изменник Лохвицкий вновь избегнул неминуемой кары, Редигер, в бессильной ярости, приказал расстрелять и бросить, как падаль, большевистских наемников.
Получив три пулевых раны, Ференц, однако, остался жив. Он дополз до домика стрелочника, но постучать в запертую дверь уже не хватило сил… Две недели Ференц не приходил в сознание. Но смерть вторично отступила от маленького Габора, и через месяц, поблагодарив своих спасителей, он уже был в Екатеринбурге, где устроился на работу в депо.
Валек крепко пожал руку Ференца.
— Ну, теперь к делу!
Он объявил товарищам, что Центральным Комитетом партии создано Урало-Сибирское бюро. Бюро будет руководить партийной деятельностью на территории, временно захваченной колчаковцами, посылая подпольщикам и партизанам оружие и деньги.
— Очень важно, чтобы ЦК знал, каково настроение населения в городах и деревнях, настроение белых солдат, особенно мобилизованных.
Вася Еремин доложил, что Гайда выезжал в Челябинск на совещание. В нем участвовали Нокс и Жанен. Председательствовал сам Колчак, откровенно заявивший: «Кто первым войдет в Москву, тот будет господином положения». На совещании решено было возобновить наступление в сторону Вологды.
— Молодец Вася! Срочно перешлем информацию в Москву. Там скажут большущее спасибо. — Валек хлопнул покрасневшего Еремина по плечу. — И подготовят хорошую встречу. Покажут такую Вологду, что Гайда по гроб не забудет…
— Ну, а как работают пермяки?
Сергей рассказал, что сделано подпольной организацией за два месяца.
— Как на заводе, что там? — поинтересовался Валек и, услыша, что орудия после ремонта вскоре портятся, обрадовался.
Валек спросил, выпускает ли подпольный комитет листовки.
— Регулярно, — ответил Сергей и рассказал о скандальном случае на благотворительном вечере мадам Пепеляевой. — Весь праздник буржуям испортили. Контрразведчики с ног сбились. Арестовали рабочих, приглашенных самой же Пепеляихой повеселиться на ее балу. Ну, продержали трое суток и выпустили, ничего не узнав.
Валек взял пальто, лежавшее на койке. Распоров подкладку, вынул несколько листиков папиросной бумаги и начал читать:
— Центральный Комитет РКП большевиков в полном сознании своей ответственности перед рабочими всего мира, перед трудящимися России зовет вас… — Голос Валека стал торжественным, в нем зазвучали металлические нотки: — Бросьте дома, забудьте о своей маленькой жизни и идите на помощь борющейся Красной Армии. Если можешь достать ружье — стреляй в спину офицерам, белогвардейцам, если у тебя есть бомба — бросай в их воинские эшелоны, разворачивай гайки, снимай рельсы, рви связь, прячь продукты, порти и взрывай их боевые склады!