— Но твой брак освящен церковью!
Ася махнула рукой.
Варвара Лаврентьевна посмотрела на мужа, ожидая, что он скажет веское слово. Но Ростислав Леонидович не скрывал удовольствия:
— Ася возвратилась в родные пенаты!
Варвара Лаврентьевна окончательно растерялась:
— Где же ты будешь спать? В твоей комнате больной… Придется пока устроиться в нашей спальне.
— Я теперь лицо свободной профессии, — улыбнулся Ростислав Леонидович, — и кабинет мне не очень нужен.
Он понес Асин чемодан в кабинет…
В тот же день вечером Ася, торопясь на ночное дежурство, встретилась с Сергеем. Он поднимался на крыльцо как раз в то время, когда она открыла дверь.
— Ты уходишь? — Сергей задержал ее руку.
— Да… На этажерке между книжками спрятана твоя тетрадь. Та, что ты оставил у матери.
— А я считал ее пропащей! Там записаны расчеты. Они могут пригодиться для модели Ростислава Леонидовича.
— Знаю.
— Ты? Откуда!
— Читала.
— Все?
— Все. Пусти… Я опаздываю…
— К мужу? — Сергей выпустил Асину руку. — Понятно…
Ася рассмеялась:
— Ничего не понятно!
— Ты смеешься?! — Сергей рванулся к двери, но Ася успела его остановить. Она теперь не смеялась. Лицо ее стало серьезным.
— Я ушла от Вадима… И никогда — слышишь, никогда! — не вернусь.
Ася обхватила шею Сергея и несколько раз быстро-быстро поцеловала его. Потом, спрыгнув с крыльца, побежала…
Еще прохожие с трудом пробирались по неровным узким тропкам, протоптанным в сугробах, сплошь покрывших тротуары и улицы заснеженной Москвы, а апрельское солнце пригревало все жарче. С крыш и балконов свисали разнокалиберные сосульки. Все суматошнее звучала разноголосица птичьего хора.
Ленин перестал писать и прислушался. Через открытую форточку доносилось щебетание птиц, весело возвещавших окончание зимы.
Ленин встал и подошел кокну. Вдыхая свежий утренний воздух и любуясь весенней голубизной неба, Ленин вдруг захотел очутиться сейчас в автомобиле, рядом с Гилем…
Уехать от Москвы верст за девяносто и весь солнечный погожий денек пробродить с ружьем по лесу, забираясь все дальше в глухую чащобу.
Но тут же сам себе запретил даже думать о подобном удовольствии. Не до того!
Колчаковская армия приближалась к Казани, Симбирску, Самаре. Каждый час можно ждать падения этих городов. Белые захватили богатые продовольственные районы. Весна! Крестьянам скоро выезжать в поле, а плодородные земли в руках Колчака…
Ленин стоял у окна, раскачиваясь всем корпусом, погруженный в невеселые думы. Правда, на юге дела улучшились. Интервенты оставили Одессу… Тревожные мысли вновь вернулись к Восточному фронту. Там решаются судьбы революции.
Мало остановить Колчака, надо погнать его назад, не теряя буквально ни одного часа. Колчак — главный козырь в колоде империалистов, с его потерей они выйдут из игры. И тогда — конец войне!
Конец войне… Скорей бы. Пора по-настоящему, засучив рукава, приступить к самому главному — строительству социализма… Но оружие должно быть всегда наготове. Пока жив капитализм.
Да, идет весна. Все ближе и ближе. А вот Свердлов этой весны не увидит…
В кабинет вошла Фотиева. Зная своего секретаря, Ленин безошибочно угадывал, какие известия она сообщит. Быстро взглянув, понял: приятные! Глаза у Фотиевой блестели, на лбу разгладились морщинки.
— Лидия Александровна, чем обрадуете?
Фотиева улыбнулась:
— С Южного фронта. — И положила телеграмму на стол.
— Симферополь? — быстро спросил Ленин.
— Освобожден. И Евпатория тоже!
— Великолепно! — Ленин захлопал в ладоши.
— Звонил товарищ Гиль: когда вы поедете на пленум профсоюзов?
Ленин взглянул на часы. Не было еще девяти.
— В половине одиннадцатого. Заедем за Надеждой Константиновной.
— Хорошо.
Ленин сел за письменный стол и внимательно просмотрел исписанные листы бумаги. Это «Тезисы Центрального Комитета РКП(б) в связи с положением Восточного фронта», начатые вчера вечером. Дописать осталось немного. Ленин взял ручку и стал торопливо писать своим характерным почерком:
«Мы можем победить Колчака. Мы можем победить быстро и окончательно, ибо наши победы на юге и ежедневно улучшающееся, изменяющееся в нашу пользу международное положение гарантируют нам окончательное торжество.
Надо напрячь все силы, развернуть революционную энергию, и Колчак будет быстро разбит. Волга, Урал, Сибирь могут и должны быть защищены и отвоеваны».
Ленин высоко поднял голову, взглянул в сторону окна. Весна!
И в конце страницы крупно написал: «ЦК РКП(б)».
В среду, 16 апреля, на первой странице «Правды» самым крупным шрифтом было набрано:
«Колчак наступает на Волгу! Трудовая Россия не прошла мимо этой угрозы. Она встрепенулась, она забила тревогу. Красный тыл мобилизует своих лучших сынов. Они идут на фронт для победы. Они вырвут победу из рук Колчака!».
А ниже, в рамке, напечатано: «По всем московским фабрикам и заводам во время работы, по гудку, состоятся митинги, посвященные вопросу мобилизации».
Вслед за Москвой митинги прошли во всех губерниях, уездах, волостях Советской России, на шахтах и рудниках, в типографиях, железнодорожных депо и мастерских. И повсюду сотни, тысячи рабочих тут же добровольно записывались в армию.
Были срочно отпечатаны и разосланы на места агитационные плакаты; их расклеили на заборах и стенах домов, на рекламных тумбах, по учреждениям и в станционных залах. На одном — в гневном порыве бежит в атаку красноармеец, сжимая в руках винтовку с примкнутым штыком. Вверху напечатано: «Вперед, на защиту Урала!» Другой — красочный, как старинные лубочные картинки, изображает колесницу. На ней восседает Колчак, украшенный царской короной и горностаевой мантией. Рядом с Колчаком — зловещая виселица с надписью: «Рабочим и крестьянам веревка». Впрягшись в колесницу, ее дружно везут толстопузый буржуй во фраке и цилиндре, гривастый бородатый поп и кулак в картузе и жилетке. Над рисунком напечатаны стихи:
Богатей с попом брюхатым
И с помещиком богатым
Из-за гор, издалека
Тащат дружно Колчака.
Радость сытым, радость пьяным,
Кнут рабочим и крестьянам.
Пыль вздымая сгоряча,
Тащит тройка палача!
Неонила Никифоровна сомлела и долго не приходила в себя, когда в ее квартире устроили обыск и она узнала, что тихий, обходительный Савелий Тимофеевич — совсем не Савелий Тимофеевич, и никакой не коммивояжер, а один из главарей антихристова племени. Уходя, офицер приказал богобоязненной старушке держать язык за зубами. Но сие было свыше ее сил. Вскоре весь квартал ахал и охал, обсуждая страшную новость: квартирант почтенной вдовы оказался опасным большевиком!
Узнал об этом происшествии в тот же день от верных людей и подпольный комитет партии. Надо было принимать меры, чтобы сохранить подполье от разгрома.
Сергею позвонили по телефону в контору. Незнакомый голос поинтересовался, какой портной шьет ему костюм. Отвечая на этот заранее обусловленный вопрос, Сергей назвал фамилию: Вайсман. Тогда ему сказали, что Вайсман опасно заболел и примерка не состоится. Сергей понял: надо уходить!
В это же время в городе из здания контрразведки выбежал Елистратов и, вскочив в ожидавший его экипаж, крикнул кучеру: «Скорее к заводу!» Испуганный кучер изо всех сил стегнул лошадей.
Как получилось, что его, прошедшего такую школу, как царское охранное отделение, обвел вокруг пальца негодяй Сергей Пылаев? Капитан Плешивцев, объявив, что в дневнике арестованного в Екатеринбурге Еремина среди прочих фамилий подпольщиков обнаружена фамилия Пылаева, язвительно сказал Елистратову: «Ваш протеже». Показалось, что рухнул лепной потолок или чем-то непомерно тяжелым ударили по затылку. Елистратов так побагровел, что Плешивцев встревоженно предложил ему стакан воды.
Итак, Сергей Пылаев — большевик! Значит, все — конфликт с отцом, осуждающие разговоры о жестокости красного террора, радости по поводу побед колчаковских войск и, наконец, почтительное уважение к нему, Елистратову, — ловкое притворство. Маска, скрывавшая истинное лицо.
— Спешите на завод, лично арестуйте преступника и хоть этим исправьте свою ошибку! — сухо сказал Плешивцев, чуть-чуть кивнув головой.
Елистратов всю дорогу ругал себя самыми последними словами за то, что так непростительно глупо попался на удочку. Конечно, в конторе, подойдя к Пылаеву и сказав: «Следуйте за мной», придется при всех быть вежливым и даже постараться улыбаться. Но в камере Пылаев узнает, кто такой Елистратов! Там-то с ним, голубчиком, он поговорит по-настоящему!
Но как Елистратов ни торопил кучера и как кучер ни торопил взмыленных лошадей, они опоздали. Служебное место чертежника Сергея Пылаева было пусто.
Чувствуя себя лучше, Бормотов уже собрался выписаться, как он шутил, из частной лечебницы Таганцевых. Но неожиданный обыск у Неонилы Никифоровны заставил не только его, но и Сергея воспользоваться их гостеприимством.
Привычный распорядок в доме Таганцевых окончательно нарушился. Прежде всего, из осторожности, рассчитали прислугу. Варвара Лаврентьевна принялась хозяйничать сама. Чтобы восполнить скудные кулинарные познания, она одолжила у знакомых поваренную книгу Елены Молоховец. Изучая ее, Варвара Лаврентьевна записывала в тетрадку способы приготовления супов, жарких, соусов, приправ и гарниров. Но вскоре, махнув рукой на советы «чародея кулинарии», положилась на собственный вкус и изобретательность и сделала настолько крупные успехи, что, как заметил Ростислав Леонидович, утерла нос мадам Молоховец!
Таганцевы — как у них повелось, за редкими исключениями, когда ездили в театр или к знакомым, — ложились спать не позже десяти часов. Ныне, в нарушение этого правила, к Тагаицевым гости приходили по ночам, и не как положено — через парадную дверь с улицы, а все через ту же узкую щель в заборе, через которую три месяца назад протиснулись в сад Сергей и Бормотов. Тем же путем пришел и новый гость Ференц Габор.