— Алексеич! — крикнула Ася Ляхину, внимательно наблюдавшему всю эту сцену. — Скорей! Солдаты!!
Вадим выпустил Асину руку. Ляхин, отшвырнув доску, побежал предупредить товарищей. Ася стала торопливо собирать рассыпавшиеся листовки.
— Ну, что стоишь смотришь? — зло сказала Ася. — Помоги!
Вадим машинально, не понимая, зачем, собственно, он это делает, нагнулся, собирая листовки.
— Не могу поверить! Ты разносишь это… Ты?
Ася резко выпрямилась, с ненавистью посмотрела на Вадима.
— Да. Я храню большевистские листовки. Донеси!
Вадим вздрогнул, как от удара, но ничего не сказал. Едва они успели спрятать в коробку последнюю листовку и, положив сверху шляпку, закрыть крышку, — на улице показались солдаты. Они спешили… Впереди, рядом с офицером, запыхавшись, семенил Пятишин.
— Тута, ваше благородие! — угодливо прохрипел он, трусливо оглянувшись и проверив, не заметил ли кто из заводских, как он привел отряд к дому Пылаевых. Убедившись, что, кроме инженера Соловова и его жены, никого нет, успокоился и спросил офицера, можно ли ему уйти.
— Без меня управитесь…
Поручик Ландышев кивнул головой, и Пятишин с неожиданной резвостью побежал обратно.
Офицер приказал солдатам арестовать всех находящихся в доме и произвести самый тщательный обыск.
— Не только в доме, но и в сараях, погребах! Всюду!
Ася понимала: надо уходить. И чем скорей, тем лучше. Но имела ли она право это сделать, когда неизвестна судьба товарищей? Успел Ляхин их предупредить или нет?
— Вторичная встреча с вашей очаровательной супругой! Уверен, вы не ревнивец! — Ландышев фамильярно обнял Вадима. — А судя по этому, — поручик похлопал по шляпной коробке, которую Вадим держал, прижимая к груди, — покорный слуга!
Вадим посмотрел на Асю. Она улыбалась. Быстро же она научилась такому притворству, такому хладнокровию, выдержке! О! Нетрудно догадаться, кто ее учит притворству.
— Вы угадали! Мой муж — идеал всех мужей! — весело сказала Ася. — Разве не правда, Вадик?
Вадик! Он не ослышался? Еще ни разу она не называла его ласкательным именем. Всегда только Вадим… Вадим… И вдруг — Вадик.
— Да. Любая просьба жены для меня закон, — медленно ответил Вадим и не узнал собственного голоса. Это говорил чужой человек и где-то далеко, далеко.
Распахнулась калитка. Первым на улицу вышел усатый унтер-офицер, потом Варвара, а уж за ней солдаты. Ландышев изменился в лице:
— Ременчук! Где остальные?!
— Ваше благородие! — откозыряв, рявкнул Ременчук. — Кроме бабы, никого не обнаружили.
Поручик, не обращая внимания на Асю, громко выругался.
— Ваше благородие, в бане на огороде табаком пахнет и на столе окурки. А на полке́ постель…
Офицер подскочил к Варваре:
— Сынок жил! А?
Варвара молчала.
— Где он? Кто предупредил? — взвизгивал поручик.
Варвара смотрела прямо перед собой, полная достоинства, не замечая ни побагровевшего лица офицера, ни его яростных глаз, не слыша его крика. Только пальцы судорожно сжали концы теплого платка, наброшенного на голову.
— Не хочешь разговаривать?.. — Ландышев замахнулся кулаком.
— Поручик! — крикнула Ася, бросаясь вперед. — Вы на улице!
Офицер опустил руку.
— Мерси, мадам. — Ландышев щелкнул каблуками, — Вы правы. С этой красной ведьмой продолжим разговор в другом месте! Язычок развяжем.
— Ременчук, отправить арестованную в город под конвоем. Остальные к поезду — шагом-арш! До свидания, господин Соловов! — офицер небрежно приложил два пальца к лакированному козырьку фуражки и, повернувшись к Асе, прошептал: — Завтра. Жду!
17
Армия Колчака двигалась к Волге. Положение осложнялось. К большому контрнаступлению красные войска еще не были готовы. Надо было остановить продвижение белых, помешать им захватить важнейшие волжские переправы, тем самым вырвав у них инициативу.
Для выполнения такой широкой операции вооруженные силы Восточного фронта были разделены на две группы — южную, возглавляемую Михаилом Васильевичем Фрунзе, и северную, во главе с Шориным.
Фрунзе, до этого командовавший Четвертой армией, видел не только успехи противника. Он учел, что линия наступления колчаковцев все более и более растягивалась. И вот, после бессонных ночей, пришло решение: ударить по растянувшемуся левому флангу белых из района Бузулука. Фрунзе понимал — успех смелого плана зависит от быстрых, решительных действий. Вместе с членами Реввоенсовета южной группы Куйбышевым и Новицким Фрунзе приступил к практической разработке операции.
23 апреля началось наступление.
Получив сообщение, что под ударами красных его армия откатывается к Бугуруслану, Колчак срочно созвал в ставке совещание. Верховный правитель разгневанно потребовал, чтобы большевистские войска в районе Самара — Оренбург — Уральск были немедленно окружены и уничтожены. На основе такой директивы начальник штаба Лебедев разработал план разгрома группировки Фрунзе и продолжения прерванного наступления к Волге.
Но пока этот план дошел до командующего западной армией генерала Войцеховского, Фрунзе перерезал Самаро-Златоустовскую железную дорогу, лишив белых путей отхода на Уфу. В панике командир 6-го корпуса генерал Сукин послал вышестоящему начальству донесение: «Потери полков граничат с полным уничтожением. Одиннадцатую дивизию нужно создавать заново».
Но не только огромные потери подрывали боевую мощь колчаковской армии. Если раньше только отдельные солдаты переходили на сторону большевиков, то ныне перебежчики насчитывались десятками и сотнями. А у селения Кузминовская, перебив офицеров, сдался полк, сформированный из украинцев и носивший громкое наименование «Курень имени Тараса Шевченко». Солдаты бывшего куреня в телеграмме Ленину заявили, что с честью умрут на холмах Урала за Советскую власть.
Слухи о крупном наступлении большевиков дошли и до Парижа. Сперва этому не поверили, а потом не на шутку встревожились. Французский посол Реньо получил шифрованную радиограмму: «Надо выяснить обстановку, заверив правительство Колчака, что оно может по-прежнему рассчитывать на всемерную помощь Антанты. Взамен этого Колчак должен подтвердить, что после победы он сохранит в России демократические свободы и оплатит долги, сделанные ранее царским правительством».
Надев фрак и цилиндр, тучный Реньо отправился с официальным визитом в резиденцию верховного правителя. Реньо был маленького роста. Все в нем — и фигура, и жесты, и фразы — округло. Рядом с высоким сухопарым адмиралом Реньо казался еще ниже и толще. Произнося заранее подготовленную речь, посол, чтобы не задирать головы, приподымался на носки.
Колчак поблагодарил великие державы за их любовь к русскому народу и заявил, что еще раз готов, даже публично, подтвердить данные им обещания. Далее адмирал заверил посла, что тревоги в Париже необоснованны. Успехи большевиков временны и опасности не представляют.
— Летом, дорогой месье Реньо, мы будем в первопрестольной матушке Москве!
Реньо, прикинувшись простачком, как бы между прочим спросил, справедливо ли утверждение некоторых влиятельных парижских газет, будто Фрунзе и Блюхер — переодетые немецкие генштабисты, нанятые Лениным и получающие огромное жалованье золотом.
— Трудно представить, чтобы полуграмотные люди, не имеющие военного образования, так… — Реньо замялся, но потом закончил: — били ваших генералов.
Колчак отлично знал, кто такие Фрунзе и Блюхер. Но, желая поддержать пошатнувшийся престиж своего генералитета, ответил послу, что такое утверждение соответствует истине.
Когда Колчак и Реньо в конце аудиенции обменивались дружеским рукопожатием, вошел управляющий военным министерством барон Брудберг.
Обычно несколько флегматичный барон был взволнован. На тщательно выбритом испитом, но красивом лице выступили багровые пятна. Застав в кабинете Колчака французского посла, барон сладко улыбнулся и, застыв возле двери, с поклоном пропустил мимо себя месье Реньо. Но только за ним закрылась тяжелая дверь, лицо барона вновь приняло трагическое выражение.
— Армия катится назад. Большевики берут на пополнение старых солдат… Мы боимся этого, как черта… Призываем зеленую молодежь… Фронт трещит…
Лицо барона сморщилось, и он заплакал. Всхлипывая, он вытянул из кармана скомканную листовку:
— Летучая газета красных. Найдена у нашего солдата.
— Сукин сын!
— Уже расстрелян… Почитайте, ваше высокопревосходительство!
Колчак взял смятую грязную бумагу. Она, как видно, побывала во многих руках. Адмирал брезгливо разгладил ее. Сразу бросилось в глаза жирно напечатанное: «Ура! Город Бугульма — наш!!!» Листовка, носящая название «Красный отклик», заканчивалась такими словами: «Трепещи, Колчак, тебя настигает карающая рука!»
Колчак засмеялся, швырнул листовку в плетеную корзинку. Да и как отнестись ему, верховному правителю, облеченному всей полнотой власти, имеющему на своей стороне могущественную Антанту и многочисленную армию, к бахвальству красных агентов? Какую они запоют песенку, когда их самих настигнет его карающая рука? А что это произойдет очень скоро, — он не сомневался, особенно после визита Реньо.
— Мы будем в Москве! — И, похлопав барона Будберга по плечу, добавил: — Выше голову, старина!
Мог ли Колчак в этот весенний день предугадать, что пройдет немного времени — и он, верховный правитель, преданный покровителями, брошенный на произвол судьбы теми, кто еще недавно раболепно сгибали перед ним спины, будет арестован сибирскими партизанами.
Жизнь человека длится годами. За прожитые годы человек успевает сделать многое, хорошее и плохое. А вспомнить обо всем содеянном, оглянуться на прожитую жизнь, посмотреть на нее с вершины, откуда видно все и ничто не скроется, и оценить сделанное мужественно, не обманывая ни себя ни других, — можно в несколько часов. Особенно, если эти часы — последние и жизнь завершится ружейным залпом, и будет этот залп справедливым возмездием за горе, слезы, бедствия и разорение, принесенные родине.