ависит — выполнит дивизия задачу или оскандалится.
Возвращаясь в часть, Прохор старался угадать, какое участие в предстоящей операции отведено лично ему. Только бы не оставили в резерве! Обидно сидеть сложа руки, в то время как твои товарищи ведут бой. Если раньше Прохор и не тешил себя надеждой, что приведется увидеть Варвару и сына, снова услышать утренний призыв «петушка», войти в проходную родного завода навстречу привычному шуму и грохоту, то теперь, когда не за горами освобождение родного города, он думал об этом чаще и чаще.
Прохор надеялся: счастье улыбнется ему. Он даже мысленно представлял, как, ломая яростное сопротивление колчаковцев, пробьется к тому самому перекрестку, где вместе с Лохвицким поднял людей в последнюю отчаянную атаку. И первое, что спросил Прохор у своего начальника штаба, не успев даже с ним поздороваться после такой долгой отлучки, — получен ли из дивизии какой-нибудь пакет? Лицо его осветила по-детски радостная улыбка, когда начштаба протянул ему бумагу с расшифрованным приказом вверенному ему полку: выйдя к берегу Камы, переправиться через реку севернее Левшино и, перехватив горнозаводскую железнодорожную линию, двигаться к заводскому поселку и дальше к городу.
18
Несмотря на весеннюю распутицу, наступательные действия Красной Армии с каждым днем становились активней. Как мощный ледоход, двигались на Восток красные полки и с ними полк Прохора Пылаева.
Напрасно Колчак требовал от своих генералов, чтобы, закрепившись на заранее подготовленных позициях, они задержали противника. Директивы верховного правителя не выполнялись. Напрасно одного за другим смещали и отдавали под суд провинившихся командующих корпусами и назначали взамен новых — положение на фронтах катастрофически ухудшалось. В бессильной ярости Колчак приказал ничего не оставлять большевикам.
Ночью рабочий поселок встревожился. В небе полыхало огромное зарево, разгораясь все больше и больше. Но где и что горело — никто толком не знал, хотя предположений высказывалось немало. Только днем, наконец, стало известно: возле Левшино, в устье Чусовой, колчаковцы выпустили из складов керосин и нефть и подожгли их. А еще позже вниз по реке поплыли пылающие пароходы и баржи.
Ляхин вместе со всеми стоял на берегу и смотрел на страшное зрелище. На глазах гибло ценное добро, умело и любовно созданное рабочими руками. И столбы жирного дыма, как черные руки, вздымались горестно к небу, взывая о помощи. Медленно кружился на одном месте объятый пламенем красивый двухпалубный пассажирский пароход.
Ляхин думал о многих человеческих жизнях, отданных ради будущего счастья людей. Вспомнились ему многие из тех, кого он знал и кого уже не было… Подумал с болью и нежностью о Варваре, умершей от тифа в колчаковском застенке. И сразу представилось, какой впервые увидел ее на веселой гулянке и запомнил на всю жизнь: в цветастом, ярком платье, красивой и молодой.
Ох, тяжко будет Прохору узнать о потере! А легко ли Пташке Певчей утешать старинного дружка, когда собственное сердце терзается безысходным горем? Теперь, когда нет Варвары в живых, можно не стыдясь признаться: трудно было привыкать к тому, что Варвара — жена Прохора Пылаева! Так и остался он, Алексей Ляхин, бобылем, затаив безответную любовь.
И Таганцева нет. Хоть и печатали в газетах, что старого инженера убили бандиты, — не верил! Нет, Ростислав Леонидович, как и Варвара, погиб в бою. Погиб за народное дело, как погибали большевики.
В свой номер в Доме Советов Сергей последние три недели заглядывал редко, буквально днюя и ночуя на одном из московских заводов, куда его направили на временную работу. В вестибюле навстречу ему выкатился комендант в своей неизменной голубой бархатной толстовке и зеленых галифе и закричал, что не обязан торчать на службе по двенадцать часов, в то время как другие шляются бог знает где, а он, пожилой человек, закончив трудовой день, вместо того чтобы отдыхать в кругу семьи, ждет, когда можно будет, наконец, передать распоряжение секретаря председателя Совета Народных Комиссаров!
— Немедленно отправляйтесь в Кремль. Пропуск вам заготовлен. Ну что вы на меня уставились? — Комендант вдруг рассмеялся: — Вы родились в сорочке, счастливый юноша. Шутка ли, вторично встретиться с Лениным!
Но комендант ошибся. С Лениным на этот раз встречи не состоялось.
Сергея провели в кабинет управляющего делами Совнаркома. Бонч-Бруевич встретил Сергея, как старого знакомого.
— Сегодня колчаковцев выгнали из Перми. Если не ошибаюсь, вы коренной уралец?
— Да. Это мой родной город.
— Тем более радостно для вас это известие. Товарищ Ленин послал горячий привет освободителям Перми… Теперь на очереди Екатеринбург, а там и весь Урал!
Бонч-Бруевич поинтересовался: догадывается ли Сергей, зачем его вызвали в Кремль? Сергей чистосердечно ответил, что нет.
Бонч-Бруевич, улыбнувшись, сказал, что по рекомендации товарища Ленина Сергей назначен главным инженером казенного завода. Выезжать надо незамедлительно.
Сергей сперва растерянно молчал. Потом стал отказываться от такой важной должности. Ну как он возьмется за это дело? У него нет инженерского диплома. Он простой недоучка!..
Бонч-Бруевич вынул из папки заготовленный мандат о назначении Сергея.
— Берите!
Но Сергей продолжал упрямо отказываться.
— Прикажете позвонить товарищу Ленину и доложить: вы не выполняете решения партии? Так, что ли? — строго спросил Бонч-Бруевич и протянул руку к телефону, но Сергей задержал ее:
— Я согласен!
И, облизнув пересохшие губы, взял мандат.
Бонч-Бруевич, выйдя из-за стола, подошел к Сергею.
— Конечно, сперва будет нелегко. Но не вешайте головы и смело смотрите вперед, в будущее. А оно принадлежит нам. И еще один, самый важный совет: берите пример с товарища Ленина — всегда и во всем! Счастливого пути, товарищ главный инженер! Да, чуть не позабыл… — Бонч-Бруевич достал из нагрудного кармана старенького френча вчетверо сложенную бумажку. — Когда вы были у Владимира Ильича, он заметил, что ваши сапоги, как говорится, просят каши. По этой записке получите новые сапоги. Пока мы бедны и большего, к сожалению, дать не можем.
Поезд, в котором Сергей возвращался домой, проходил через те же станции, разъезды, полустанки, что и семь месяцев назад. Но тогда он подолгу задерживался возле них, и было неизвестно, двинется ли он дальше. Происходило это внезапно. Без всяких сигналов и звонков. Во время частых многочасовых стоянок редко кто из пассажиров покидал вагоны. Страшил лютовавший мороз, да и не хотелось рисковать потерять место, добытое с таким трудом.
Теперь, после долгого безмолвия, вновь ожили станционные колокола. Как радостно слышать их солидный звон, а после третьего удара — веселую трель свистка, на которую сразу откликался гудок паровоза! А едва поезд останавливался — возле него на перроне сразу становилось многолюдно и весело. Шла бойкая и шумная торговля. Меняли старые гимнастерки и сапоги, махру и соль на пышные шаньги и горячую картошку.
На этот раз Сергей ехал в мягком вагоне. Старый вагон выкрашен в желтый цвет, обозначавший ранее, что это первый класс. С диванов содран нарядный малиновый плюш и торчат пружины. Во всех купе нет дверей. Широкие окна — без стекол. Как видно, вагон побывал во многих передрягах. И все же, по сравнению с тем, в каких условиях пришлось ехать зимой, это был подлинный комфорт. И Сергей наслаждался им в полную меру. Прежде всего он отоспался за все те ночи, что пришлось последнее время бодрствовать в Москве, работая на заводе.
Его попутчики не на шутку встревожились. Кончились вторые сутки, а Сергей продолжал спать непробудным сном на своем не очень удобном ложе.
Вятку проехали рано утром.
Сергей весь день стоял возле окна. Недавно по всем этим лесным краям прошли щедрые ливневые дожди. Не было обычной дорожной пыли. Лицо обдувал встречный ветер, смягчая жар летнего солнца.
Стыдно признаться, но первые дни, когда он еще полностью не осознал, что, назначая его главным инженером казенного завода, партия верит в него, Сергея мучили сомнения и страх: хватит ли сил, умения? А теперь сам лихорадочно подстегивал радостное нетерпение поскорей приступить к работе.
Думая, с чего начать свою работу, Сергей не обманывался. Трудностей впереди немало. И как сейчас ни старайся — всех не предусмотришь, не подготовишься заранее. Решать лучше на месте. Ведь столько планов! А выполнить их возможно при одном условии: они должны быть близки и понятны каждому рабочему. Стать его кровным делом. Ведь именно об этом как о самом главном говорил ему Владимир Ильич Ленин.
И вот, наконец, серебряной полосой блеснула вдали Кама. Сергей обрадовался: еще немного и покажутся ажурные контуры железнодорожного моста!
Но что это? Поезд замедлил ход и вскоре остановился. Сергей высунулся в окно. Впереди, возле паровоза, будто крикнули, чтобы пассажиры выходили из вагонов. Немного погодя закричали уже рядом:
— Выходи! Дальше не поедем!
В те годы громоздких вещей в дорогу не брали. Ехали налегке. Заплечный мешок, саквояж или солдатский сундучок — вот и весь багаж. Пассажиры быстро выпрыгивали из вагонов.
Выяснилось — отступая на Восток, к Екатеринбургу, белые взорвали мост.
Пассажиры, весело переговариваясь, спускались к берегу, где на переправе их ждали лодки.
Сергей, забыв о своей солидной должности, по-мальчишески лихо сбегал с крутой насыпи. А в это время навстречу, от реки, поднимались вверх другие пассажиры — те, что должны были ехать тем же поездом в Москву. Взбирались они медленно, толкаясь и мешая один другому.
Сели в лодку.
Медленно приближался левый берег. Невольно вновь вспомнилось все, что пришлось пережить за прошедшую зиму. Отец и мать… Таганцев и Вадим… Бормотов и Пташка Певчая… Валек… Товарищи… Ася…
Когда лодка вышла на середину реки, на высоком берегу открылась панорама города. Сергей рассмотрел вдали едва различимые заводские трубы. Над ними обычно и день и ночь темной шапкой клубился дым. Но сейчас в той стороне светлело чистое небо. Дыма не было. Завод не работал.