«Напрячь» редакторов, занимавшихся вопросами политики времен администрации Рейгана и Буша…
НАДО БЫЛО ЗАСТАВИТЬ ЛЮДЕЙ НАБРАТЬСЯ СМЕЛОСТИ И НАЧАТЬ ГОВОРИТЬ. КОГДА НАЧИНАЕТ ГОВОРИТЬ ОДИН ЧЕЛОВЕК, ЭТО ПРИДАЕТ СМЕЛОСТИ И ДРУГИМ. ВОТ ТАК ВСЕ РАБОТАЕТ»[1266].
Таким образом, в ситуации, когда было уже не до мягкой и вежливой критики, ее книга не имела никакого значения и последствий. Один из ученых писал, что «не существует никаких доказательств того, что издание «СПИД и его метафоры» было использовано гей-активистами или в борьбе против СПИДа, несмотря на то, что это издание наиболее близко к вопросам движения за права геев»[1267]. Следовательно, в целом реакция общественности на эту книгу была нулевая.
Глава 32Взятие заложников
Осень 1989 года Сьюзен провела в Берлине, где начала писать роман «Любовница вулкана». Она мечтала написать эту книгу, и это был ее первый роман после «Набора смерти». Но от работы ее отвлекали драматические события на международной арене. 9 ноября они с Карлой были в кинотеатре, принадлежавшем другу Сьюзен Алфу Бонду. Выйдя из здания после сеанса, они попали в облако слезоточивого газа. Пока они были в кино, власти ГДР объявили, что разрешают проход в Западный Берлин. После 28 лет того, как Берлинская стена разделяла город на две части, полиция ГДР не совсем понимала, как себя вести. «Люди были слишком счастливы, поэтому полиция решила привести их в чувство слезоточивым газом, – говорила Карла. – Сьюзен нашла все эти события очень веселыми»[1268]. Для тех, кто стремился к миру без стен, это были хорошие новости.
Вскоре в лучшую сторону изменилась ситуация, в которой раньше у Сьюзен был сильный провал, а именно ситуация с деньгами. Деньги появились из трех источников. Во-первых, 8000 долларов по контракту с FSG. Во-вторых, она получила стипендию фонда Мак-Артура в размере 250 000 долларов и медстраховки. Деньги должны были выплачивать частями в течение пяти лет, начиная с 1990 года. Не было никаких обязательств по поводу того, что она должна сделать за эти деньги. И в-третьих, Энни Лейбовиц стала богатой.
Впервые за свою жизнь Зонтаг смогла купить себе квартиру. После пожара покупка квартиры стала очень актуальной, и даже до получения стипендии фонда Мак-Артура она приняла принципиальное решение о приобретении жилья. Она уже давно надеялась на то, что ей присудят эту стипендию, и слышала, что ее кандидатура рассматривалась несколько раз. Позднее она узнала, почему этого не произошло ранее – против ее кандидатуры выступал член выбиравшего лауреатов комитета Сол Беллоу, который лично ненавидел Зонтаг и выступал против присуждения премии женщинам и «воинствующим черным»[1269].
Вместе с Питером Перроном Сьюзен посмотрела несколько квартир, после чего это дело ей наскучило. «Это какой-то шопинг кислого молока», – пожаловалась она Карле. Питер продолжил поиски без Сьюзен, и в конце концов выбор остановился между двумя квартирами. Одна квартира была гигантским лофтом в Сохо, в том же районе, где тогда жила Зонтаг. Площадь лофта составляла 2500 м2, а значит, места для библиотеки было вполне достаточно. Вторая квартира была пентхаусом в Лондон-Террас в районе Челси, в огромном здании на целый квартал с видом на Гудзон и Эмпайер-стейт-билдинг. Здание было облицовано мрамором, и в квартире с высокими потолками были камины. Выбор между этими квартирами, как поняла Сьюзен, был в первую очередь между двумя стилями жизни.
«Не знаю, какую выбрать. Лофт в Сохо – это выбор жизни монаха или ученого-затворника, а вот место на Лондон-Террас – совсем другая история», – говорила она Перрону. Лофт не был особо стильным. «Там просто много места, – говорил Перрон. – Жизнь в лофте была бы посвящена работе, внутренней жизни и книгам. Лондон-Террас – гламурное место, там жизнь была бы совершенно другой»[1270]. Это был выбор масок, который не так легко давался, но в конечном счете было ясно, какую маску она выберет.
До самой смерти Зонтаг прожила в квартире на Лондон-Террас. Спустя несколько месяцев в здании освободился еще один пентхаус, и в него въехала Энни. В то время район был еще не окончательно мажорным, и в округе располагалось несколько зданий с социальными квартирами, заселенными бедовой публикой. Здания были старыми, из трещин на асфальте тротуара и на балконах росли сорняки[1271]. Однако переселение Сьюзен и Энни показало, в какую сторону будет развиваться район, а также направление, куда будут развиваться их отношения. «Я читаю «Против интерпретации» и улыбаюсь от того, что ты всегда со мной, я читаю и чувствую тебя, ты у меня особенная, – писала Энни с борта самолета в июне 1989-го. – Как я могу любить тебя сильнее. Как я могу любить тебя больше»[1272].
«Я НИКОГДА НЕ БЫЛА РЕБЕНКОМ!» – ВОСКЛИЦАЛА СЬЮЗЕН В СВОЕМ ДНЕВНИКЕ.
Теперь с Энни она получило детство, которого у нее не было. В своих многочисленных «феодальных» связях и отношениях Зонтаг в большей степени искала родителя, а не любовницу. «В душе она была очаровательным, красивым ребенком, – говорила Энни. – Она так радовалась жизни и всему»[1273]. В описаниях Сьюзен тех времен часто встречается слово «ребенок». Когда Карла Иофф не появлялась в офисе в выходные, то, возвратившись утром в понедельник, удивлялась тому, как Сьюзен была не в состоянии позаботиться о себе. «Она была все в той же одежде, не мылась, не чистила зубы. Совсем как ребенок»[1274].
Энни оказалась идеальной «матерью». К концу 80-х она заработала миллионы на фото для Vanity Fair и съемках рекламы, поэтому могла обеспечить Сьюзен уровень жизни, который казался недосягаемым всего за несколько лет до этого, когда она ютилась в квартире с натянутым вместо потолка брезентом. Энни была не просто богатой, она была еще и исключительно щедрой. Она хотела заботиться о Сьюзен. «Я хотела, чтобы ей было доступно все, что ей необходимо. Я чувствовала себя человеком, который заботится о великом памятнике»[1275].
Она хотела купить ей время для спокойной работы. «Я любила Сьюзен, – говорила Энни. – Я считала ее великой творческой личностью и была счастлива делать все это»[1276]. Энни обеспечила Сьюзен уровень комфорта, которая сама Сьюзен никогда бы не смогла себе позволить. В начале отношений она дарила Сьюзен цветы, а потом поразила окружающих своей щедростью. Она покупала авиабилеты первого класса, развозила на лимузинах, направляла в ее квартиру личного повара, оплачивала уборку. Вскоре Энни начала платить за Сьюзен и квартплату: сперва 3500 доларов ежемесячно, а потом еще и выплаты по кредиту. Энни платила за снятую для Сьюзен студию в красивом Полис-билдинге на Сентер-стрит со своим личным входом и лифтом, чтобы в этой студии Сьюзен могла работать над романом. «Она начала писать свой фикшн после того, как ее поддержали, – говорила Энни, – и это здорово»[1277]. Потом Энни сняла для Сьюзен офис в здании на Вандам-стрит, в котором у нее была своя студия. Потом Сьюзен получила доступ к недвижимости, которой владела Энни, – дому в долине Гудзона и чудесной квартире на берегах Сены. Энни оплачивала ее отдых, обновляла гардероб и осыпала подарками[1278].
Энни финансово поддерживала не только саму Сьюзен, а напрямую или опосредованно всех, кто ее окружал. Она платила зарплату ассистентам Сьюзен. Через Сьюзен много денег Энни утекло к Давиду, «включая оплату серебряных браслетов индейцев навахо, которые тот каждое Рождество дарил матери»[1279]. Энни финансово помогала Николь, обедневшей после смерти мота-отца в 1984 году, Карла рассказывала: «Я звонила Энни и говорила: «Николь нужны деньги», и она их отправляла»[1280]. Одной из обязанностей следующего ассистента Сьюзен по имени Грег Чандлер было обналичивать чеки Энни. После того как закончились деньги стипендии МакАртура, Энни выдавала Сьюзен 1500 долларов в неделю. Их общий бухгалтер предполагал, что Лейбовиц дала Зонтаг как минимум 6 млн долларов[1281].
Многие наблюдавшие со стороны отношения Сьюзен и Энни удивлялись языку, который использовала Сьюзен в этой самой долгой любовной связи в своей жизни. Уже с самого начала отношений складывалось ощущение того, что Сьюзен не желает этих отношений и хочет их избежать, часто на людях выражая недовольство Энни. Ричмонд Бертон говорил, что Сьюзен ругала Энни, словно стреляла из «маленького пулемета»[1282].
«Тон ее голоса был снисходительным и слегка раздраженным», – говорил Кох. Ричард Говард вспоминал, что Сьюзен постоянно «наезжала» на Энни: «Ты такая глупая, какая же ты глупая». После этого Говард чуть было не закончил дружеские отношения со Сьюзен, которые продолжались несколько десятилетий. Когда Карла в первый раз услышала из уст Сьюзен слово «глупый» (а это было ее главное ругательство), «слезы тут же полились из глаз. Это напоминало отношения злой матери и ребенка»[1283]. В 2000 году Джоан Акоселла писала про Сьюзен в The New Yorker так:
«Людям ужасно не нравилось, что во время ужинов отношение Сьюзен к Энни было таким подлым, унизительным и садистским. В этих случаях плохо выглядела, конечно, не Энни. Сьюзен могла сказать что-нибудь про Арто и потом добавить: «Ну, тебе не понять, что это за человек». Это было что-то из ряда вон выходящее. И такое поведение повторялось каждый раз, когда они были вместе»