.
Сьюзен была недовольна тем, что ее влиятельные друзья не появлялись. Впрочем, двое друзей помогли, чем могли. Николь обзванивала знакомых во Франции. Когда она позвонила партнеру Ив Сан-Лорана Пьеру Берже, тот был в отпуске. «Сьюзен в Сараево и хочет поставить «В ожидании Годо», ей нужны деньги. Можешь помочь?»[1425] – спросила его Николь. Пьер сказал «да» и вскоре, как писала Сьюзен,
«Николь неожиданно удивила меня своим появлением в блокадном городе (куда добраться было не так просто). Вместе с ней приехали звукорежиссер и оператор. Они хотели снимать документальное кино о том, как мы с местными актерами ставим «В ожидании Годо» в разбомбленном театре… Как всегда, Николь была бесстрашна и полна энтузиазма, какой она, наверное, была в молодости, когда в Лондоне вступила в ряды французской армии и принимала участие в освобождении Парижа»[1426].
Миро Пуриватра, попросившего Давида привезти в город Зонтаг, не зная, что она – его мать, ждал еще один сюрприз. В конце своего первого визита в город Зонтаг спросила его, что еще она может сделать, и тот, опять же не подозревая о связях Сьюзен, ответил, что она могла бы привезти известного фотографа. «Может, нас здесь поснимают», – сказал он.
«Потом, где-то через пять месяцев, в дверь стучит Сьюзен Зонтаг. «Привет, Миро. Я привезла гостя». Это была Энни Лейбовиц»[1427].
Сразу же после прибытия Лейбовиц начала фотографировать. Она фотографировала в родильном отделении больницы Кесево, журналистов газеты Oslobođenje, работавших в непосредственной близости от передовой. Возможно, самая известная фотография Лейбовиц в Сараево – это фото лежащего детского велосипеда рядом с полукругом крови на асфальте, сделанное словно кистью японского каллиграфа. Насколько Энни помнила, та фотография не была ретуширована:
«Мы увидели эту картину, когда проезжали мимо. Разрывом мины из миномета убило троих, включая мальчика на велосипеде. Его положили в машину, но он умер по пути в больницу»[1428].
«Фотография, по сути, является актом невмешательства», – писала Зонтаг в эссе «О фотографии». Тогда она на деле убедилась в том, как важны фото для боснийцев. Эта фотография была напечатана в Vanity Fair, и о войне узнали те, кто не читал тексты Давида Риффа в The Nation или Джона Бернса в Times. В сочетании с другими фото на страницах журнала та фотография выглядела странно: «Неожиданно Сараево рядом с Брэдом Питтом». Вскоре Лейбовиц вернулась в Америку. «Мне надо помнить, с какой стороны снимать лицо Барбары Стейзанд»[1429], – говорила она.
Постановка «В ожидании Годо» отвечала на многие важные вопросы о пользе совриска. Она не спасла мальчика на велосипеде, не вызвала военную интервенцию и не изменила мир. Но Зонтаг сделала то, что могла сделать. Вот что говорил Владимир во втором акте:
«Давайте что-нибудь сделаем, пока еще есть шанс! Мы ведь нужны не каждый день. И нужны не лично мы. Другие тоже вполне сойдут, а может, и будут лучше. Эти крики о помощи, звучащие в наших ушах, адресованы всему человечеству! Но в этот момент, в этом месте все человечество – это мы. Так давайте максимально используем этот шанс, пока не поздно! Давайте хоть раз достойно покажем, на что способен этот «грязный выводок», к которому причислила нас коварная судьба!»[1430]
Если состояние современного художника или вообще современного человека подсказывает, что Годо не придет, то это совершенно не значит, что сам человек совершенно не нужен и не может что-либо сделать. Решимость Зонтаг изменить состояние вещей была исключительной. «Ее не воспринимали уникальной. Она была уникальной»[1431], – говорил Кенович. После ее смерти ее именем назвали площадь, на которой стоит Боснийский национальный театр. Адмир Гламорак говорил:
«Сьюзен Зонтаг сделали почетным гражданином города, она получила самую большую награду, которую в состоянии дать город. У меня такой награды нет. В честь меня площадь у театра не назвали. И это не только про меня, но и про других актеров. В честь старых актеров называют какую-нибудь небольшую улочку на окраине. Но я всегда думал так: Черт возьми, она же все-таки Сьюзен Зонтаг, она заслуживает того, чтобы в честь нее назвали площадь»[1432].
Глава 36История Сьюзен
Пьесу «В ожидании Годо» поставили в 1993 году, во время ее второго посещения Сараево. До конца 1995-го (когда на военной базе в Огайо подписали Дейтонские соглашения о прекращении огня) она еще семь раз побывала Боснии. После этого блокада Сараево была снята, Босния и Герцеговина получила четкие границы, но ее экономика была подорвана. Во время блокады жизнь Сьюзен была неразрывно связана с Сараево, и она продолжала героически помогать жителям.
КАЖДЫЙ РАЗ, ПРИЕЗЖАЯ В САРАЕВО, ОНА ПРИВОЗИЛА СВЕРНУТЫЕ В РУЛОН ПАЧКИ НЕМЕЦКИХ МАРОК, СЛУЖИВШИХ НЕОФИЦИАЛЬНОЙ ВАЛЮТОЙ.
Деньги она прятала в одежде и в городе раздавала их писателям, актерам и гуманитарным фондам. Она привозила и увозила из города письма. В 1994-м она получила денежную премию от Культурного фонда Montblanc и передала ее Сараево. Она пыталась организовать начальную школу для детей, которые не учились из-за войны, часто поднимала боснийский вопрос в Европе и США, просила своих высокопоставленных друзей помочь людям покинуть город.
Когда Атке Кафеджичу в посольстве США в Загребе отказали в выдаче визы, Сьюзен взяла телефонную трубку и сказала: «Дай мне полчаса и потом возвращайся в посольство». Виза была получена, и Зонтаг помогла всей семье Кафеджича (а это 14 человек) начать жизнь в Новой Зеландии[1433]. Через канадский ПЕН-клуб она помогла поэту Йорану Симичу, его жене Амелии и двум их детям переехать в Канаду. Ферида Дуракович писала: «Сьюзен даже организовала им вечеринку по случаю переезда на новую квартиру». Для самой Фериды, забеременевшей во время войны, Сьюзен привозила витамины для будущих мам. Она помогла Хасану Глухичу иммигрировать в США. Глухич работал ее личным шофером в то время, когда она руководила репетициями пьесы. «[Исламские] фундаменталисты были негативно настроены против Зонтаг и пьесы», – писал он в прошении о предоставлении ему убежища в США.
«3 января 93-го я вернулся с работы домой. Моя жена была в слезах, а дети дрожали от страха. На двери моего дома было написаны слова «предатель» и «еретик». На следующий день на своем столе на работе я нашел записку: «Глухич, помни, что случилось с Салманом Рушди. В исламской Боснии такие, как ты, не нужны»[1434].
Судя по документам из архива Зонтаг, она больше двух лет активно помогала Глухичу. Она писала всем, кто мог бы в данной ситуации помочь: от сенатора Патрика Мойнихэна, который поднимал этот вопрос, до частной школы Little Red School House с просьбой принять детей Глухича. Она нашла ему работу у Энни Лейбовиц.
«Я бы ни за что не поверил, если бы своими глазами это не видел. Сьюзен стала потрясающе популярной. Она вела себя необыкновенно спокойно и расслабленно, ни намека на превосходство»[1435], – говорил Джон Бернс. Пашович знал ее не только по Боснии и понимал, что в Нью-Йорке она должна была создавать дистанцию между собой и окружающими. «Она была человеком, к которому так просто не подойдешь. Она ставила определеннный фильтр. Но в Сараево это поведение исчезло. Она вела себя естественно, люди спокойно с ней общались»[1436], – говорил Пашович. Она отказалась носить бронежилет. Это заметили и запомнили десятки боснийцев как жест, говорящий о том, что она – такая же, как и они, и готова рисковать своей жизнью и здоровьем наравне с ними. Миранде Спилер, которая тогда работала у нее в Нью-Йорке, Зонтаг «рассказывала, что ей нравится, когда в нее стреляют. Она говорила о чувстве возбуждения, ощущении того, что ты можешь умереть»[1437].
Дуракович вспоминала чувство товарищества и многие приятные эмоции, вызванные войной:
«Она приносила алкоголь, и мы вели долгие разговоры. Одним из наиболее часто задаваемых ею вопросов были: «Что ты думаешь о жизни в осажденном городе? Ты расстроена, у тебя депрессия?» Я ей отвечала, что у меня нет депрессии (мне тогда было 36 лет) и я никогда раньше не чувствовала жизнь так интенсивно, как тогда. Я чувствовала себя замечательно. Я хочу жить, писать, видеть рассвет, общаться с людьми. Я испытываю страсть к жизни. И она сказала: «Интересно. Когда у меня обнаружили рак, то мне впервые показалась, что жизнь прекрасна»[1438].
КАСИЯ ГОРСКА ВИДЕЛА, КАК СЬЮЗЕН ИЗМЕНИЛАСЬ ПОСЛЕ ПОЕЗДОК В САРАЕВО. «ОНА ВОЗРАЩАЛАСЬ ПОЛНАЯ ЭНЕРГИИ.
От нее исходила сила, которой она зарядилась, побывав в эпицентре тех событий»[1439]. В середине войны, в 94-м, Зонтаг начала писать роман «В Америке», который вышел в 2000 году и был посвящен «Моим друзьям в Сараево». «В книге было очень много про Сараево, там была энергия Сараево. Она оживала в этом городе»[1440], – говорила Дуракович.
Однако точно так же, как от успеха и денег, она постепенно начинала чувствовать себя несчастной и становилась злой, новая цель в жизни тоже постепенно надоела и приелась. Зонтаг гневно обличала интеллектуалов, которые не сбежались под боснийские знамена после