бы закончить книгу, ей нужна была беспрекословная поддержка Паоло. Но ее отвлекали действия последнего акта разыгрывавшейся по другую сторону Адриатического моря трагедии, а именно развязанной Милошевичем войны.
Боснийский конфликт закончился подписанием Дейтонских соглашений, после чего Милошевич решил «наехать» на албанцев в Косово. Во времена социалистической Югославии Косово имело статус автономного края. После распада Югославии начались репрессии против этнического большинства края – албанцев. Сперва международное сообщество не обратило внимание на разгорающийся конфликт, но после того, как сербы начали чистку, в результате которой миллион людей бежал с насиженных мест, в дело вступили силы НАТО, которые 24 марта 1999-го начали бомбить Сербию. Бомбежки продолжались 78 дней. Президента Клинтона критиковали те, кто ранее критиковал американскую администрацию за вмешательство во внутренние дела Вьетнама и Кубы в 60-х и Никарагуа, Ливана и Панамы в 80-х. Однако автор «Путешествия в Ханой» не оказалась в числе тех, кто обличал американского президента. 2 мая в New York Times появилось длинное эссе Зонтаг, посвященное конфликту в Косово.
Эссе под названием «Почему мы в Косово?» было написано в городе Бари, расположенном недалеко от базы ВВС, с которой самолеты НАТО вылетали бомбить территорию Сербии. Многие итальянцы выступали против этих бомбардировок. Зонтаг писала: «Правые против иммигрантов. Левые против Америки». В эссе она критиковала европейцев за то, что они забыли идеалы послевоенной Европы «Европа позволила Боснии умереть». Разочарование Зонтаг Европой прослеживается и в романе «В Америке». В книге она изобразила вульгарную и материалистическую Америку, однако в целом образ США был позитивен, и в эссе о конфликте в Косово писала, что Америка имеет полное право в него вмешаться[1530]. «Не все насилие в одинаковой степени достойно порицания. Не все войны в одинаковой степени являются несправедливыми», – настаивала она.
Это эссе, как и многие ее другие работы, посвящено вопросу о том, как надо видеть. В начале эссе она пишет о том, как ей в Италию звонят из Нью-Йорка и спрашивают, слышит ли она разрывы бомб в Сербии. Легко смеяться над «географически безграмотным представлением американского друга о том, что размеры европейских стран чуть больше почтовой марки». Однако сама география имеет к делу минимальное отношение. Все, кто следил за развитием конфликта в Косово, могли предугадать, куда все идет. Вопрос был не в том, где находится человек, а в том, куда он готов посмотреть, если у него возникает желание.
«Конечно, легко игнорировать то, что происходит не с нами. Или не там, где мы находимся. Я помню, как летом 93-го в Сараево боснийская подруга рассказывала мне, как спокойно в 1991-м смотрела по ТВ репортаж о том, что сербы сровняли с землей Вуковар, и думала: «Это ужасно. Но ведь это в Хорватии, здесь, в Боснии, ничего подобного никогда не произойдет…» – и переключила на другой канал»[1531].
ЭССЕ ЗОНТАГ НЕ ПРОШЛО НЕЗАМЕЧЕННЫМ В ВАШИНГТОНЕ. СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ЕЕ ПРИГЛАСИЛИ НА ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УЖИН В БЕЛОМ ДОМЕ.
Почетным гостем того ужина был президент Венгрии Арпад Гёнц. В социалистической Венгрии его приговорили к смертной казни, он выучил в тюрьме английский и после освобождения стал писателем и переводчиком. Среди переведенных им работ есть сборник A pusztulás képei («Воображение катастрофы»), в котором много написанных Зонтаг эссе, включая «Эстетику безмолвия» и «Заметки о кэмпе»[1532].
Шли бомбардировки Сербии, и президент Клинтон поднял тост за приверженность венгерского президента «европейским» принципам, о которых, по мнению Зонтаг, Европа позабыла во времена боснийского конфликта.
«Ваше видение того, как люди и нации живут вместе и сосуществуют, мирным путем решают свои споры, черпают силу в многообразии и уважают достоинство людей, все это заложит основу светлого будущего Европы и всего мира»[1533].
Зонтаг размышляла о том, как некоторые политики умеют вести себя так, что их собеседнику кажется, что он – самый важный человек в этом мире. В этом смысле она оценила поведение Клинтона – его улыбку, взгляд, его напряженное внимание, качества, которыми, по мнению многих ее друзей, обладала она сама. Зонтаг рассказывала Силверблатту о том, что в течение 30 секунд Клинтон мог создать иллюзию существующей между ним и собеседником тесной близости. Этот ужин прошел 6 июня 1999 года. Через два дня бомбардировки Сербии закончились, и сербские войска ушли из Косово.
Через четыре с половиной месяца, 26 октября, Сьюзен снова оказалась в Белом доме. На этот раз ее пригласила Хиллари Клинтон в связи с выходом альбома Энни Лейбовиц «Женщины», состоявшим из фотографий женщин самых разных профессий. Выпуск альбома был идеей Зонтаг, и в своем предисловии она рассматривала излюбленные ей феномены наблюдения и того, как за кем наблюдают. «Мужчину в первую очередь видят. На женщину смотрят», – писала она. Она рассуждала на тему того, что женщин хвалят и осуждают за их красоту. «Одной из главных причин сохранения фотографий известных красавиц является возможность спустя много лет посмотреть, хорошо или плохо они переживают старение»[1534]. Зонтаг вспоминает финальные кадры картины «Королева Кристина» и пишет о том, что пустота дивы является источником ее силы:
«Гарбо спросила режиссера Рубен Мамуляна, о чем ей думать во время съемок этого дубля. «Ни о чем, – ответил тот. – Не думай ни о чем. Пусть в голове будет пусто, а лицо ничего не выражает». В результате появились одни из самых эмоционально заряженных кадров во всей истории кино. Камера приближается и застывает в долгом близком плане, и зрителю ничего не остается, как наблюдать, как невыразимо красивое лицо героини с отсутствующим на нем выражением и сухими глазами охватывает отчаяние. Лицо-маска, на которую зритель может проецировать любые чувства, является высшим идеалом женщин, на которых смотрят»[1535].
Самым последним портретом в альбоме стоит фотография Зонтаг. На фото она изображена с короткими седыми волосами, отросшими после лечения. На обложке фамилии Зонтаг и Лейбовиц напечатаны одинаковым размером шрифта. Размер шрифта и содержание эссе свидетельствовали о том, что Энни наконец добилась успеха на двух фронтах. Во-первых, она «избавилась от репутации фотографа, который заставляет людей раздеваться». Во-вторых, перешла в лигу серьезных художников, о чем свидетельствует соавторство Зонтаг. Сьюзен постоянно что-то советовала Энни. Иногда эти советы были совершенно излишними или даже слегка унизительными, как, например, когда во время круиза по Нилу Зонтаг постоянно просила посмотреть на пирамиды («Это было немного неловко», – говорил Говард Ходжкин). Иногда она выражала восхищение визуальным талантом Энни, как, например, когда впервые появилась в ее квартире. «У нее действительно потрясающий глаз!»[1536] – воскликнула она тогда.
«Какой же я все-таки тиран, – думала иногда Марина. – Но он, кажется, не возражает. Он такой добрый, терпеливый, просто идеальный муж. Ведь в этом-то и есть настоящая свобода, настоящее наслаждение от брака, верно? В том, что ты имеешь полное право попросить человека видеть все таким, каким видишь ты. Точно так же, как видишь ты»[1537].
И, как муж Марины, Энни делала все возможное, чтобы видеть все так, как видела Сьюзен.
«Мы ходили с ней в музей, она видела что-то, что ей нравилось, и заставляла встать в то место, где стояла она, чтобы увидеть именно то, что видела она. Нельзя было встать чуть левее или чуть правее. Надо было встать точно там, где до этого стояла она сама»[1538].
«Она сказала мне, что я молодец, но могу быть еще лучше, – говорила Энни. – Благодаря ей я изменила свои цели и расширила их список. Благодаря ей я поехала в Руанду, в Сараево и начала относиться к ряду вещей гораздо серьезнее»[1539].
«Она была очень, очень суровой. Ей было очень сложно угодить. Я пыталась ей угодить с тех пор, как мы познакомились, и мне это далеко не всегда удавалось. Она постоянно поднимала планку… Она была очень суровым критиком, но она также была моим величайшим почитателем, самым большим поклонником»[1540].
Сьюзен с большим удовольствием выступала в защиту Энни и ее идей. Однажды благодаря вмешательству Сьюзен выбрали одну из самых запоминающихся журнальных обложек 1990-х. Энни попросили сфотографировать актрису Деми Мур на обложку августовского номера Vanity Fair 1991 года. Мур была на восьмом месяце беременности. Лейбович сфотографировала ее голой в профиль, в косметике и огромных бриллиантах. «Фотограф, который заставляет людей раздеваться», взялась за старое. Однако Тина Браун не хотела ставить фотографию на обложку. Ее смущало то, что изображение беременной женщины было слишком эротичным, а подобные фотографии не появлялись на обложках массовых и модных журналов. Сьюзен поговорила с Браун по телефону и убедила ее поставить фото на обложку. Порядка 100 млн человек увидели эту фотографию, а номер стал самым продаваемым за всю историю публикации издания[1541].
После постановки диагноза во второй раз отношения Сьюзен и Энни улучшились. Энни могла заботиться о больной Сьюзен, а та могла помочь ей стать фотографом, чьи фотографии экспонируют в музеях. Каждая из женщин могла, как мать, заботиться о партнерше. Питер Перрон рассказывал: «Лейбовиц всегда старалась устроить на день рождения Сьюзен что-то особенное. Сьюзен становилась маленькой девочкой – кто-то помнил о ее дне рождении и заботился о ней»