Она написала признание, очень напоминающее то, которое сделала Швабу: «Мое желание «признаться» матери совершенно не заслуживало никакой похвалы, оно показывает меня не честной и прямой, а, во-первых, слабой, стремящейся укрепить единственные любящие отношения, которые у меня есть, и, во-вторых, садисткой, так как мои неправедные поступки являются выражением протеста, они не продуктивны, если о них не знают!»[285]
В ноябре в конце письма матери с подробностями о своей жизни Сьюзен писала: «Ты можешь подумать, что я очень занята, но ни на минуту не забывай о том, что я чувствую себя такой же несчастной, как и всегда»[286]. Вскоре, чувствуя себя одинокой и неуверенной, Сьюзен бросится в одни из самых сложных отношений, которые ей суждено пережить. Меррилл советовал ей послушать лекции по социологии, которые читал молодой преподаватель Филип Рифф. Его курс не был обязательным для Сьюзен, но она все-таки решила его пройти, и когда в конце лекции Рифф спросил, найдутся ли добровольцы для одного исследования, по словам Джойс Фарбер, «она подняла руку. Именно так они и познакомились».
Глава 8Мистер Кейсобон
Филип Рифф мрачно шутил, что его эпитафией должны стать слова: «Книга умная, жизнь глупая»[287]. Это было признанием фиаско его жизни. Но в отличие от сломленных героев Диккенса и Бальзака, Рифф совершенно не был неудачником: он ушел из жизни с титулом заслуженного профессора социологии Пенсильванского университета и профессора. У него был роскошный дом в Филадельфии, в котором он жил со своей второй женой, адвокатом Алисон Нокс. У него была большая коллекция британского искусства, и его обхаживали верные обожатели из среды бывших студентов[288].
Рифф вырос в бедной семье. Он покинул мир нищеты, но когда оказался в мире, о котором мечтал, то нашел последний точно таким же неудовлетворительным, как и тот, от которого бежал. Сьюзен, которую, как известно, интересовали «только те люди, кто работает над проектом самоизменения», считала Риффа олицетворением этого идеала. Рифф родился в трущобах. На машине или на трамвае легко добраться с севера города, из района Роджерс-парк на юг, в район Гайд-парка, где расположен университет. Чтобы поспасть из одного места в другое, надо всего лишь проехать по Лейк-Шор-драйв. Рифф совершил это «путешествие», как в географическом смысле, так и в смысле принадлежности к социальному классу. Это был прыжок из бедного Ист-Сайда до богатого и зеленого Грейт-Некка, прыжок, сравнимый с тем, который в свое время сделал Джек Розенблатт, и сделал его Рифф приблизительно за то же время, что и отец Сьюзен.
Он окончил один из университетов «Лиги плюща» и был известен своим экстравагантным стилем одежды. Как настоящий английский денди, он носил костюм, котелок, золотые карманные часы и ходил с тростью. Рифф говорил с акцентом собственного изобретения, на диалекте чуть боле восточном, чем «среднеатлантический» английский американских патрициев. В демократически одетой среде университетских студентов он выглядел и слыл настоящим реакционером и не имел на этот счет никаких возражений. Однажды он заметил, что территорию Пенсильванского университета надо обнести стеной, чтобы не пропускать внутрь тех, кто, в отличие от него, одет некорректно[289]. Если Сьюзен Зонтаг многие обвиняли в том, что она является всего лишь популяризатором, против Риффа никто подобных обвинений никогда не выдвигал. В рецензии на одну из его книг было отмечено: «Он однажды заявил, что во всем мире существуют всего лишь 17 его настоящих читателей, и иногда, кажется, что он пишет так, словно хочет уменьшить их количество»[290].
Рецензент, замечу, был большим почитателем Риффа. Те, кто не любил Риффа, считали, что его заинтересованность статусом и классом, то есть всем тем, что он позднее стал называть «порядком», является такой же предосудительной, как и стиль его одежды. Но надо учитывать, что такое обожествление порядка, которое Рифф позднее поднял до высот социологического принципа, могло родиться в уме человека, в высшей степени неуверенного в своем собственном месте на земле. И именно стремление Риффа к этому самому порядку оказалось в глазах Сьюзен Зонтаг качеством совершенно неотразимым.
«Акцент, на котором говорили окружающие, когда я был маленьким, был ужасным», – так сын Риффа представлял себе ответ отца на вопрос о его странном произношении. Ну, а что касается одежды – видимо, там, где он рос, «одежда людей была не самой хорошей»[291]. По обоим пунктам Давид был совершенно прав. Как и многие писатели еврейского происхождения поколения Зонтаг, Филип Рифф был ребенком folks-yidn – бедных евреев самого простого происхождения, выходцев из Европы, поселившихся в рабочих кварталах американских городов. Эти люди поддерживали тесную связь не только между собой, но и со своей родиной. Они говорили на идиш и создавали ассоциации (от синагог до погребальных обществ), которые даже в Америке были построены по территориальному принципу, на основе того, откуда они прибыли – из деревни в Украине, Польше или Румынии. Ирвинг Хоу в известной книге назвал это «миром наших отцов». Однако для Сьюзен этот мир казался очень далеким, скорее не отцов, а, в лучшем случае, дедов. В смысле ассимиляции в американское общество семья Риффа отставала от Зонтаг на два поколения.
Если дедушка и бабушка Зонтаг приехали в Америку маленькими детьми, то Филип Рифф родился сразу после приезда родителей в США. Его родители раньше жили в литовской деревне и добрались до Америки в ноябре 1921 года. Те, кто приехал из Восточной Европы сразу после окончания Первой мировой войны и во время гражданской войны в России, были скорее беженцами, чем иммигрантами. Филип родился 15 декабря 1922 года в Чикаго, а его брат Мартин двумя годами позже. Их мать звали Идой Хорвиц, отца до его прибытия на Эллис-Айленд звали Габриэлем. На этом острове один из иммиграционных служащих «торопился и записал его под именем Иосиф, – рассказывал Рифф в конце жизни. – Приехав в Америку, он получил совершенно новое имя, которое ему было не нужно. Его жизнь в Америке и поиски своего места начались с этого удара судьбы».
Новая родина отняла у отца Риффа старое имя и дала новое, словно подменила его личность. Любой иммигрант в любой стране неизбежно становится другим человеком. Некоторые спокойно это переносят, а некоторые с большими мучениями. По словам Риффа, изменение имени его отец «пережил очень болезненно. И часть недовольства собой он переложил на мои плечи»[292].
СЕМЬЯ ОКАЗАЛАСЬ В КВАРТИРЕ НАСТОЛЬКО МАЛЕНЬКОЙ, ЧТО ОДИН ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН БЫЛ СПАТЬ В ВАННОЙ[293].
Габриэль, ныне Иосиф, стал мясником, человеком низкого социального статуса. Никто в семье не испытывал желания учиться. «Они регулярно ходили в синагогу, – рассказывал Давид, – поэтому, возможно, могли бы что-то читать, но не читали, и книг дома не было». Амбиции Риффа членам его семьи были не свойственны. Его брат Мартин остался верен семейной традиции и всю жизнь проработал в мясном отделе местного супермаркета Safeway. Филип же начал заниматься научной работой в Чикагском университете.
Человеку, отягощенному чужой низкой самооценкой, университетское образование дало правильный путь развития, точно так же, как и самой Сьюзен. Позднее Зонтаг говорила, что ей «повезло» в том смысле, что она попала в «самую успешную авторитарную программу образования, когда-либо существовавшую в этой стране»[294]. Однако образование лишь усилило авторитарные черты характера Риффа. Тем не менее первое впечатление от знакомства с ним у нее были положительными – он показался ей хорошим гидом по творчеству автора, которое интересовало ее, по крайне мере, со времен старших классов. Этим автором был Фрейд. Рифф преподавал цикл статей Фрейда «Моисей и монотеизм» и трактат «Недовольство культурой».
25 ноября 1950 года она рекомендовала в письме своей 14-летней сестре посмотреть фильм «Всё о Еве» («прекрасная картина») и читать классическую мифологию («Это предмет, который каждый образованный человек должен хорошо знать»). Кроме этого, Сьюзен упомянула о своем новом проекте:
«Я стала научным ассистентом профессора экономики Филипа Риффа и помогаю ему в работе над книгой… Это для меня большая честь + возможность узнать что-то новое. Я буду помогать ему работать над книгой (исследовать + писать), а также буду писать рецензии книг, которые Рифф готовит для разных популярных и научных журналов. Я читаю книгу + пишу синопсис + пишу рецензию. Потом передаю синопсис + рецензию, он экономит время на том, что ему не надо читать книгу + он вносит правки + печатает это под своим именем. В общем, я стала писателемпризраком!»[295]
Через несколько дней после этого она писала в письме матери:
«Я много общаюсь с Филипом Риффом + неожиданно я поняла, что он очень интересный человек – с ним у меня сложились совершенно новые отношения – Не смейся! Он не очень красив – он высокий + тонкое, как у скелета, лицо + залысина на лбу – он совсем не похож на богему + уважаемый – НО он потрясающий умница + очень добрый + и еще много качеств, которые мне кажутся прекрасными – Ты можешь поверить в то, что твоя дочь с ледяным сердцем ощущает такие банальные чувства?»[296]