[335]. В книге Зонтаг оспаривает многие идеи и выводы, которые были популярны в Америке в послевоенные годы, включая представление о том, что Фрейд символизирует некое освобождение. Зонтаг признает, что в идеях Фрейда есть определенный потенциал свободы, но, не оппонируя моралистическому подходу психоаналитика, подчеркивает, что он призывал людей склонить голову перед выдвигаемой им моралью.
ТВОРЧЕСТВО ТАКОГО МНОГОПЛАНОВОГО АВТОРА, КАК ФРЕЙД, ДАЕТ ОГРОМНОЕ КОЛИЧЕСТВО ВОЗМОЖНЫХ ОЦЕНОК, И ПОДХОД ЗОНТАГ (ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ИЗНАЧАЛЬНЫЙ В СОАВТОРСТВЕ С ФИЛИПОМ) ДАЕТ НАМ ВОЗМОЖНОСТЬ УВИДЕТЬ ТЕ ВОПРОСЫ, КОТОРЫЕ БУДУТ ИНТЕРЕСОВАТЬ ЕЕ В БУДУЩЕМ.
Подход Зонтаг характеризуется особенностями ее собственной непростой жизни, и в его основе наблюдается пессимистическое понимание человеческой личности, а также истории: намек на то, что, хотя и можно понять физические и психологические болезнь и боль, полностью избавиться от них не представляется возможным.
Книга начинается с рассмотрения отношений физического и психического недуга. Эти темы она будет активно разрабатывать в трудах о болезнях, где сила и убедительность этих работ будут происходить из пережитых физических и психологических страданий (чего она, замечу, напрямую не утверждает), переработанных в горниле ее интеллектуальной мысли. Многие из ее работ были реакцией на «общий тезис Фрейда о том, что корни болезни следует искать в истории»[336]. Для молодой женщины, которой она тогда была, такое понимание проблематики является наиболее близким, учитывая, что она уже тогда пережила много психологических страданий.
«Наши истеричные пациенты страдают от воспоминаний», – писал Фрейд. Сам Фрейд выделил эту фразу курсивом, хотя, впрочем, и Зонтаг имела полное на это право[337]. Даже без влияния идей Фрейда подход Зонтаг к проблемам всегда был в первую очередь ментальным, хотя фрейдистская концепция памяти трактует болезненные воспоминания гораздо шире, чем собственные болезненные воспоминания индивида. В конечном счете Фрейд расширил понимание проблематики индивидуальных «воспоминаний» травм теорией коллективного подсознательного всего человечества, накопленного с незапамятных времен.
Зонтаг пишет, что «я» – это далеко не только «неспокойный обитатель тела».
«Для Фрейда ум – это не то, что «обитает» внутри тела, а, метафорически говоря, то, что создает оболочку тела. Именно ум благодаря своему основному инструменту, «желанию», определяет потребности организма. Бессознательное, или «основная система», как он ее иногда называет, «не в состоянии произвести что-либо другое, кроме желания»[338].
То, что Фрейд без особой охоты сформулировал идею вторичности тела по отношению к уму, увело его в сторону от представлений позитивистской науки XIX века. Однако это революционное представление не утвердилось надолго. Маятник общечеловеческой мысли снова качнулся обратно, в сторону анатомических и химических факторов, роль которых Фрейд приуменьшал. В наши дни болезни тела чаще всего рассматривают точно так же, как и в XIX веке, то есть как химическую проблему, которую надо решать химическими же средствами. Когда Зонтаг заболела, то официально заявила, что сама не очень сильно верит в такой подход, что можно воспринимать как влияние идей Фрейда.
По Фрейду, тело и ум выражают себя при помощи языка. Заболевание – это язык тела, язык ума – это язык как таковой. Так как большинство умов больны, язык является симптоматичным и патологичным, так как посредством текстов раскрывает гораздо больше, чем автор осознанно стремился сказать. Целью психоанализа было нахождение правды в «мусорной яме… наших наблюдений»[339]. Эта мусорная яма представляет собой шутки, ошибки, обмолвки и то, что человек забывает. Самым важным из этого списка являются сны, в которых заложены весьма странные сообщения подсознания, которые, как открыл Фрейд, можно расшифровать.
Сон говорит о чем-то реальном. В качестве голоса подсознания сон гораздо более реален, чем видимая глазу «реальность» личности. Сны не входят в противоречие с реальностью. Сны – это констатированные подсознанием факты, и, чтобы понять эту глубинную реальность, аналитик должен расшифровать символы, в которые облачилась правда. Ничто не является тем, чем кажется с первого взгляда, все является символом чего-то другого. Краеугольным камнем фрейдизма стало толкование снов, и, следовательно, написанное Фрейдом имело сильный метафизический оттенок. «Задачей фрейдистской науки является своего рода литературная критика»[340], – писала Зонтаг.
КАК И МНОГИЕ ДРУГИЕ ЧИТАТЕЛИ, ОНА ПОЛУЧИЛА БОЛЬШОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ ОТ ОПИСАНИЙ СЛУЧАЕВ ИЗ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ПРАКТИКИ ФРЕЙДА.
Интерпретации заболеваний читаются так же интересно, как детективы современника Фрейда Конан Дойла. Шерлок Холмс перерабатывал массу информации, чтобы найти улики, которые, оглядываясь назад, казалось, лежали на самом виду. Фрейд пишет о Микеланджело: «Что делают пальцы правой руки Моисея в «могучей бороде», куда он их засунул?»[341] После этого вопроса читатель, как в детективной истории, ждет разгадки. Зонтаг пишет, что это создает новые возможности для критики, поднимающие интерпретацию выше оригинального произведения. Точно так же, как и значение сна непонятно тому, кому он приснился, значение художественного произведения недоступно его создателю. «Радикально отрицая конституционную психологию, Фрейд ставит язык выше тела», – писала она, что, в свою очередь, «поднимает искусство интерпретации до заоблачных высот»[342].
Это – видение критика, замаскированного под художника. Такой подход наиболее значим в этой работе, написанной Зонтаг под чужим именем. В портрет другого интеллектуала Зонтаг внесла свои собственные соображения и заботы. Она часто будет прибегать к такому стилю. В 1950-х записи в ее дневниках практически иссякают. Впрочем, это совершенно не означает, что Зонтаг перестала писать про саму себя. В отличие от создателя жанра автобиографического эссе Монтеня и Фрейда, который без стеснения интерпретировал свои собственные сны, самыми личными работами Зонтаг являются те, в которых она сознательно избегает использование местоимения «я». Но точно так же, как и бессознательное проявляет себя в снах и в речи, «я» бессознательно просачивается в ее тексты.
Ее критика фрейдистских методов интерпретации вызвала много споров в последующее десятилетие. Она упражняется на Фрейде в юморе: «Куда ни глянь, везде эрекция» / «Эрекшен во все дирекшен» / All direction is erection. Это она писала по поводу тенденции Фрейда видеть сексуальные коннотации там, где их нет[343]. Именно в центр теории психоанализа, в тексты Фрейда о сексуальности Зонтаг наиболее часто направляет копье свой критики. Она рассуждает о том, что эротика находится в состоянии конфликта между стремлением к свободе и репрессией, необходимой для того, чтобы индивид и общество нормально функционировали. Такое представление применимо к другим очагам фрейдистской напряженности – противоречию между рассудком и спонтанностью (по примеру немецких романтиков), а также противоречию между научным и художественным воображением (это уже по Канту). К этим вопросам Зонтаг возвращалась неоднократно.
Фрейд считал, что подспудной причиной каждого видимого в этой жизни напряжения является напряжение «сексуальное». Это было угрозой хаоса, ухмыляющимся на банкете черепом, «унижением высших достижений цивилизации»[344], на которое репрессия, как политическая, так и личная, была подходящим и неизменным ответом. Однако из-за подавления в сексуальности появлялся оттенок садомазохизма. «Фрейд отмотал любовь назад, к факту родительского доминирования, – писала она. – Сила – это отец любви, и в любви индивид следует отеческому примеру силы, следовательно, появляются отношения доминирующего и подчиненного»[345].
ДОВОЛЬНО СТРАННО, НО ВОТ ВИДЕНИЕ ФРЕЙДОМ ИДЕАЛЬНОЙ ЛЮБВИ В КАЧЕСТВЕ ОТНОШЕНИЙ РАВНОПРАВНЫХ ПАРТНЕРОВ НЕ ВКЛЮЧАЛО В СЕБЯ ВИДЕНИЕ РАВНОПРАВИЯ ЖЕНЩИН С МУЖЧИНАМИ.
«Фрейд снисходительно относится к своим пациенткам», – писала Зонтаг. Она была далеко не первым человеком, выступившим против такой женоненавистнической позиции, но в данном случае любопытна ее аргументация. Зонтаг упоминает, что представления о зависти к пенису и комплекс Эдипа с женской точки зрения выглядят очень проблематично, но больше всего останавливается на утверждении Фрейда о том, что женщины, в особенности образованные, страдают от разделения ума и тела. «Женская эмансипация была для Фрейда большой проблемой, – писала она. – Интеллектуальные занятия могут обесценить «женскую роль, которая им отведена».
Ум развивается за счет биологической задачи, для которой он предназначен:
«Фрейд утверждает, что в женщинах сексуальное и интеллектуальное несовместимы, чем показывает свою уверенность в том, что эти качества диаметрально противоположны. Эта оппозиция секса и интеллекта оставалась неоспоримой частью фрейдистской доктрины о человеческой природе»[346].
У Фрейда это противоречие приводит к тому, что женщины склонны испытывать сексуальную фрустрацию. «Он считает, что цель психоанализа с пациентами-мужчинами в том, чтобы развить их способности, в сексуальном и любом другом плане, а вот психоанализ женщин ставит более скромные цели – сделать так, чтобы они согласились со своей сексуальностью»