Это все не очень мило, даже омерзительно на самом деле, но я чувствую, что должна записать свои чувства»[740].
Это была не то чтобы «склонность к порнографии». Зонтаг-подросток возбуждалась от сцен из книг для взрослых. Но вы не ждите, что ваше дыхание станет более частым от переворачивания страниц эссе «Порнографическое воображение». Описанная в эссе порнография имеет такое же отношение к сексу, как научная фантастика к астрономии.
«Исторический ландшафт сна / мечты, в котором происходит действие, поражает странно застывшим временем прохождения акта – подобное встречается в научной фантастике почти так же часто, как в порнографии. Общеизвестно, что большинство мужчин и женщин не обладают сексуальным мастерством персонажей порнографии, размеры членов, количество и продолжительность оргазмов, многообразие и реальность поз и количество сексуальной энергии сильно преувеличены. Но и космических кораблей и планет из научной фантастики тоже не существует»[741].
Разговор о порнографии протекает в литературном диспуте. В этом смысле, как и во всех других интересовавших ее произведениях искусства, происходила эстетизация «реальной жизни», попытка выразить невыразимое, выразить радикальную волю. В эссе Зонтаг обсуждает романы «История глаза» Жоржа Батая и «История О» Анны Декло – произведения, уходящие корнями к произведениям де Сада XVIII века, но созданные для новой эпохи. Сад был «одним из ангелов-хранителей движения сюрреалистов»[742].
Ни одна из вышеназванных книг не написана о сексе. Это книги о доминировании и подчинении, об очищении через деградацию и распущенность. Это романы о том, как изображают секс, своего рода метафора секса. Существовало так много представлений секса, как и, пожалуй, всего остального, и Зонтаг выбрала наиболее поучительные истории о том, как человек настолько серьезно отказывается от собственной воли, что его поведение можно сравнить с поведением монаха, следующего религиозной доктрине. Таким образом, расхожая порнография превращается во что-то другое: «Использование сексуальной одержимости в качестве предмета литературы, обоснованность которой готовы оспаривать далеко не все: религиозные наваждения»[743].
«Да сбудется воля Твоя», а не моя: «Религия является, возможно, вторым после секса старейшим способом, при помощи которого люди сносили себе мозг, – писала она. – Хотя даже среди огромной массы набожных и добродетельных число тех, кто далеко занырнул в это состояние сознания, тоже наверняка достаточно маленькое»[744]. А вот Батай и Декло «занырнули» и поэтому стали современными парадигмами: «Одна из задач, решение которых взяло на себя искусство, – это проведение разведывательных вылазок к границам сознания (задача зачастую весьма опасная для личности художника) для того, чтобы доложить о том, что там находится»[745]. Герои Батая и Декло не возвращаются из этой рекогносцировки, да и возвращаться у них нет никакого желания: «Он не просто становится синонимом своей сексуальной доступности, но и стремится достичь идеала – становления предметом»[746].
Это желание объединяет секс-пилигрима с частью современных художников. Если часть художников стремится «сделать так, чтобы их жизнь не превратилась в объект», многие другие разделяют желание Уорхола стать машиной. Обе мотивации, какими бы разными они ни показались, являются, по сути, мистическими. Если желание убежать от самого себя и своих «других личностей» путем того или иного экстремального отрицания может закончиться физическим уничтожением, то многие описанные в этих произведениях герои Декло и Батая по своей сексуальности схожи с Симоной Вейль и Антонена Арто. Точно так же как и у Сада, эти герои заходят очень далеко: литературным оргазмом, если так можно выразиться, в романе Батая является момент, когда вырванный глаз вставляют в вагину.
Трактовки Зонтаг тоже доходят до своего экстрима. Она делает общие замечания о сексуальности, которые звучали бы более убедительно, если бы она говорила о собственной сексуальности.
ЗОНТАГ ВИДИТ В СЕКСУАЛЬНОСТИ ДОМИНИРУЮЩИЕ ОТНОШЕНИЯ ХОЗЯИНА И РАБА, И ЭТОТ ТИП ПОРНОГРАФИИ ЯВЛЯЕТСЯ ОТРАЖЕНИЕМ ЕЕ «ПРОЕКТА: УНИЧТОЖЕНИЯ ВОЛИ».
«Человеческая сексуальность, если рассматривать ее вне контекста христианского подавления, является крайне сомнительным феноменом, и ее можно, хотя бы потенциально, причислить к экстремальным, а не обычным опытам человечества. Сексуальность, может, и приручили, но она остается одной из демонических сил человеческого сознания… занятия любовью похожи на эпилептический удар, по крайней мере, настолько же, если не больше, чем на разговор с другим человеком или поедание обеда»[747].
Можно согласиться с этой мыслью, хотя и не считать, что «История О» является описанием той сексуальности, которой живет большинство населения, включая тех, чья сексуальность является однозначно демонической. Зонтаг нравится, что Декло (Полин Реаж писала под псевдонимом и свое настоящее имя раскрыла лишь в 1994-м) создала «темное и сложное видение сексуальности, максимально далекое от обнадеживающей точки зрения, спонсированной американским фрейдизмом и либеральной культурой»[748].
Личное видение Зонтаг обосновано скептическим отношением к метафоре и изображениям. «На самом деле смысл порнографии не в сексе, а в смерти», – писала она. Это вопрос спорный, потому что для большинства людей порнография сводится исключительно к сексу. Однако с точки зрения этимологии слово «порнография» имеет более широкое значение, которое и использует Зонтаг. По-гречески «порнография» означает «изображение проституток». И к смерти имеют отношение не проститутки, а их изображения. Изображения – картинки – показывают жизни, которые рано или поздно подойдут к концу. «Фотографии, – писала Зонтаг, – заявляют о ранимости жизней, движущихся в сторону собственного уничтожения»[749]. В этом и заключается пафос изображения. Существует много способов, помогающих убежать от сознания. Но нет способа, помогающего избавиться и избежать времени.
Глава 19Xu-Dan Xôn-Tăc
В 1968 году в американский язык вошло выражение «кризис доверия». Это выражение явилось примером платоновского разрыва между языком и реальностью и показывало, что это не просто интеллектуальная абстракция, а вопрос жизни и смерти.
Если говорить более предметно, то кризис доверия выразился в разрыве между оптимистичной риторикой администрации Джонсона и кровавым месивом, в которое превратился вьетнамский конфликт. Во время избирательной кампании 1964-го Джонсон говорил: «Мы отправляем американских мальчиков на 13 000 или 14 000 километров от дома для того, чтобы заниматься тем, что азиатские мальчики должны делать сами»[750]. Потом размещенный во Вьетнаме контингент американских войск увеличился с 50 000 до 549 000. На фотографиях американцы видели то, что никакая пропаганда не могла приукрасить: монахов, занимающихся самосожжением, голую девочку, в ужасе убегающую из сожженной напалмом деревни, одетого в штатское человека, которого убивают выстрелом в голову прямо на улице, и искалеченных американских солдат, безногих или безруких.
Обман и ложь достигли таких масштабов, что все шло к разрыву национального социального контракта. На начальном этапе администрация Джонсона достигла определенных успехов, но очень быстро потеряла доверие граждан, которые видели в ней ложь и коррупцию. 6 августа 1965 года президент подписал закон об избирательных правах. 11 августа в Уоттсе (район Лос-Анжелеса) начались массовые беспорядки, вызванные жестокостью полиции. Беспорядки в ЛА продолжались шесть дней, и в последующие несколько лет массовые волнения поднимались и в Ньюарке, и в Чикаго, и в Детройте, и в Нью-Йорке, и в Балтиморе. В 1968-м на ступеньках Капитолийского холма появились войска.
Войска вошли в город 5 апреля. За шесть дней до этого президент Джонсон объявил, что не будет выдвигать свою кандидатуру на перевыборы. 4 апреля в Мемфисе застрелили Мартина Лютера Кинга, после чего беспорядки возобновились в сотне городов. 6 июня в Лос-Анджелесе вечером после победы на праймериз в Калифорнии был убит Роберт Кеннеди.
Начало 60-х ознаменовалось надеждами на обновление, личностный рост и развитие, а также отказ от устаревших социальных установок и норм. Эти надежды не оправдались. В эссе Зонтаг «Поездка в Ханой», написанном о путешествии в Северный Вьетнам, эти надежды еще не совсем мертвы. Это эссе – попытка поддержать идеализм, с которым люди во всем мире – от Мексики до Праги и Парижа – протестовали и строили баррикады. Сьюзен была во Вьетнаме в мае 1968-го, в промежутке между убийствами Кинга и Кеннеди. Хаос, охвативший сознание людей, чувствуется в каждой странице эссе, передавшего мрачную атмосферу того периода.
ЗОНТАГ БЫЛА АНТИВОЕННОЙ АКТИВИСТКОЙ И ПОЭТОМУ ПОЛУЧИЛА ПРИГЛАШЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА СЕВЕРНОГО ВЬЕТНАМА ПОСЕТИТЬ ЭТУ СТРАНУ.
Она прилетела в Лаос и уже оттуда попала в Северный Вьетнам, который американцы нещадно бомбили уже несколько лет. Вьетнамцы жили крайне бедно. Зонтаг надо было понять, как видеть и воспринимать страну, которую она до этого знала только по фото и сообщениям СМИ. «Как и любой другой человек, которого волновала судьба Вьетнама, я знала многое», – писала она. Но вскоре Зонтаг поняла, что не знает ничего, и первые несколько дней пребывания в стране оказались «совершенно обескураживающими»