[859]. С гигиеной у Сьюзен с детства была проблема – в старших классах после уроков физкультуры она делала вид, что принимает душ. В списках о том, что надо сделать для самоулучшения, она часто напоминала себе о том, что надо мыться. «Принимать душ каждый вечер», – писала она в 57-м[860]. Спустя пять лет ситуация мало изменилась: «Мыться каждый день (в последние шесть мес. в этом смысле большой прогресс)»[861].
На протяжении всей жизни она мало внимания уделяла заботе о своем теле: не чистила зубы, понятия не имела, когда у нее начнутся месячные, и не знала болезненности родов, это очень удивляло ее друзей. Еще во времена жизни в Тусоне Джуди очень стеснялась того, что Сьюзен не заботится о личной гигиене[862]. Зонтаг не просто так игнорировала вопросы личной гигиены (наверняка в мире не так много людей, которые должны напоминать себе о том, что надо мыться). Зонтаг много писала об этом в своем дневнике. Например, в связи с Арто она отмечала: «Это просто невероятно, насколько тело – это ум, а ум – это тело». Истории об отношении к личной гигиене свидетельствуют о том, что даже самый развитой ум может чувствовать себя отдельно от тела, в которое он заключен.
ЗОНТАГ БЫЛО СЛОЖНО СОЕДИНИТЬ ЖИВОТНОЕ ТЕЛО С ИНТЕЛЛЕКТОМ, ЯЗЫКОМ, ИСКУССТВОМ И МЕТАФОРОЙ.
После Китая, пробыв несколько месяцев в Париже, в октябре 1973-го она вернулась в США, где встретилась с молодой женщиной по имени Камилла Палья, на которую произвели сильное впечатления тексты Сьюзен, начиная со сборника эссе «Против интерпретации». Палья считала, что этот сборник был «одним из десятка книг, определившим состояние культуры и, казалось, предвещавшим век революционных достижений»[863]. Эта короткая встреча показала, какие большие ожидания возлагали на Сьюзен. Тогда в американской культуре у молодых интеллектуальных женщин было крайне мало примеров для подражания, и Зонтаг была для Пальи приблизительно таким же «ориентиром», каким была в свое время мадам Кюри для самой Сьюзен. «Мне казалось, что в то время примером для подражания молодых женщин-литераторов были только Дороти Паркер и Мэри МакКарти. Сборником эссе «Против интерпретации» Зонтаг изменила представление о том, какой должна быть пишущая женщина»[864].
Несмотря на то что сама Зонтаг была все еще молодой, она стала примером для подражания женщин-интеллектуалов. Эти женщины начинали свою карьеру, имея гораздо больше возможностей, чем представительницы предыдущего поколения, но у них, как уже было сказано, не было современниц, на которых можно равняться. Палья была младше Сьюзен на 14 лет. Она преподавала в Беннингтонском колледже, откуда и приехала послушать выступление Сьюзен в Дартмуте. Потом Палья пригласила Зонтаг выступить в Беннингтоне, и Сьюзен согласилась это сделать за половину своего обычного гонорара. Однако все получилось не совсем так, как Палья ожидала. В конце сентября, еще до выступления Сьюзен, взволнованная Палья писала президенту колледжа:
«Естественно, я рву на себе волосы, пытаясь найти, как лучше себя подать. Мой обычный синий жакет в стиле Mao? Мое темно-синее платье в стиле начала 50-х годов.? Или, может, девчачий пуловер в стиле французских подростков? Ох они, эти муки моды!»[865]
Сьюзен появилась, по словам Пальи, «опухшей, мутной и дезориентированной». Она опоздала на час, и публика недовольно ворчала. Пьяная Палья представила ее аудитории («Только Бахус знает, что я тогда сказала»), после чего Сьюзен прочитала «мрачный и скучный» рассказ, что еще больше расстроило собравшихся, надеявшихся услышать лекцию о современной культуре и политике. После этого был ужин в доме писателя Бернарда Маламуда – «знаменитости и преподавателя колледжа (и в целом крайне утомительного человека)», который сморозил Сьюзен какую-то грубость «с как обычной для него нетерпимо добродетельной снисходительностью». Сьюзен повернулась к Камилле: «Он приглашает меня в свой дом, чтобы оскорблять!» Зонтаг и Камилла решили ретироваться, и тут «отстраненная, возвышенная, строгая и модная Зонтаг» превратилась в «теплую, любящую посплетничать и чисто еврейскую по манерам и произношению Сьюзен»[866].
Сьюзен опоздала, была усталой и говорила скучно, что во время ее публичных выступлений случалось довольно часто. Тем не менее, по словам Пальи, Сьюзен была к ней добра – запросила невысокий гонорар и потом долго вела личную беседу. «Но серьезного интеллектуального контакта у нас не получилось, – писала она. – Чего-то не хватало». Палья и Сьюзен не смогли найти общий язык.
«В конце концов, [Сьюзен] наполовину с раздражением, наполовину с улыбкой спросила: «Что тебе от меня надо?» Я, запинаясь, ответила: «Просто хочу поговорить». Но на самом деле я хотела ей сказать: «Черт тебя подери, я же твоя преемница, а ты этого никак не поймешь!» В общем, все это было во «Всё о Еве», Зонтаг и Марго Ченнинг преследовала новая девушка»[867].
Палья сравнила себя с выскочкой в картине «Всё о Еве», после чего не спросила Зонтаг о том, нужны ли ей, 40-летней, последователи и преемницы. В последующие два десятилетия Сьюзен стала для Пальи еще большим авторитетом, чем ранее.
На следующий день после того, как Сьюзен уехала из Бенингтона, 6 октября 1973-го, Египет и Сирия напали на Израиль. Это произошло в самый главный еврейский праздник, Йом-Кипур. Несмотря на то что израильтян предупреждал о предстоящем нападении даже король Иордании, который тайно прилетал в Израиль и встречался с израильским премьером, они не были готовы. Египетские войска перешли через Суэцкий канал, а сирийские взяли Голанские высоты. Многие израильтяне и друзья Израиля опасались, что страна перестанет существовать.
Николь Стефан переживала за судьбу израильтян. Ее семья спонсировала первое еврейское поселение в Палестине, помогала обеспечить проведение в жизнь декларации Бальфура и дала денег на строительство кнессета в Иерусалиме. Во время войны за независимость 1948 года Николь была военным корреспондентом. В 57-м она была в кибуце в Эйн-Геве, откуда можно было легко дойти до сирийской границы. После начала войны 73-го ее охватила паника, и она позвонила Сьюзен.
«Не могу находиться во Франции, – сказала она. – Очень негативно представляют Израиль в массмедиа». Сьюзен посоветовала ей прилететь в Нью-Йорк, где «все были за Израиль»[868], и Николь приехала. Сразу после этого вместе с Сьюзен и Давидом они отправились в Израиль. «Оплатив все по кредитке»[869], они сняли фильм Promised Lands («Земли обетованные»). Даже спустя много лет после всех пертурбаций арабо-израильского конфликта документалка остается прекрасным свидетельством той войны.
АНАЛИТИЧЕСКИЙ УМ СЬЮЗЕН И ЕЕ ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ АНГАЖИРОВАННОСТЬ ПОМОГЛИ СОЗДАТЬ ЛЕНТУ, ДЕМОНСТРИРУЮЩУЮ ВЛИЯНИЕ КОНФЛИКТА НА ЖИЗНИ ЛЮДЕЙ, ИЗБЕГАЯ КЛИШЕ И ПРОПАГАНДЫ.
Это интуитивный фильм. Камера долго показывает разные текстуры: пустыни, городские улицы, военную технику. В картине эклектический саундтрек, состоящий из звуков переключаемого с волны на волну радио: иудейские погребальные молитвы, французский поп и итальянские арии. Саундтрек подчеркивает факт того, что евреи приехали в Израиль из разных стран. Впрочем, самым запоминающимся является звук последних минут картины. Доктор в психиатрической больнице «лечит» плачущего и находящегося под влиянием препаратов бывшего солдата, создавая звуки войны (криков, выстрелов, свиста, бряцания), которые повлияли на психику пациента. Пациент зарывается головой в подушку, прячется под кровать, плачет и умоляет. Слышатся звуки команд, воющих сирен, стука. Эта ужасная сцена продолжается в течение 10 минут и символизирует историю евреев, показанную на примере одного безымянного пациента.
«Земли обетованные» – крайне произраильская картина. «А почему я должна быть против Израиля? – спросила она корреспондента в Иерусалиме. – Мне было бы крайне сложно выступить против этой страны. Я с гордостью говорю, что я – еврейка, я ассоциирую себя с евреями и расположена к Израилю»[870]. В то же время Израиль метафорически представлен как клиника для душевнобольных, которых настолько мучают воспоминания о погромах и газовых камерах, что собственное страдание извратило их до такой степени, что они не в состоянии чувствовать боль других людей.
Такого мнения придерживался писатель Йорам Канюк, голос которого зрители слышат на протяжении большей части картины. Канюк рассказывал о сионизме, начиная от «Толстого, танцев, песен и прекрасных социалистических идей» до кризиса того периода. По его мнению, до войны 1967-го израильтян больше всего волновало выживание, а самыми главными ценностями считались равноправие и солидарность. Однако победа в войне принесла деньги, «люди стали покупать виллы», началась моральная деградация, появились имперские мечты. «Израиль перестал интересоваться страданием и судьбами других людей».
После этих слов в картине показаны разные сцены израильской жизни: гонящие овец бедуины, супермаркеты и ночные клубы. В интервью Сьюзен сетует на то, что Израиль стал современным материалистическим обществом без позитивных и освобождающих факторов. «Я не ожидала такого консьюмеризма, консерватизма (особенно отношения к женщинам)», – говорила она в интервью Jerusalem Post. На вопрос, не является ли феминизм «не особо нужным импортом из Америки», она ответила: «Из всего того, что вы импортировали, это одна из самых нужных вещей». На вопрос о том, насколько «необычным является то, что две женщины работают над фильмом», она ответила вопросом: «Разве есть что-то необычное в том, что две женщины чем-то управляют?»