Однако Зонтаг не стала постепенно открещиваться от левых взглядов в своих статьях, а драматическим жестом разорвала свою связь с левыми. Чтобы рассказать об этом, надо будет объяснить язык политических дебатов тех времен, потому что сейчас он практически утрачен. 2 февраля 1982-го Зонтаг отреклась от коммунизма на мероприятии, которое позднее получило название «зал муниципалитета».
Незадолго до распада СССР в США остались лишь незначительные островки, на которых все еще обсуждали преимущества и недостатки коммунизма. Дни, когда Partisan Review поздравлял беременных женщин с тем, что они родят «будущих граждан Советской Америки», были так же далеки, как и дни, когда «на страницах этого журнала, который Эдмунд Уилсон назвал Partisansky Review, бесконечно обсуждали свои мнения сталинисты, троцкисты, ленинцы и марксисты-ленинцы»[1080].
На протяжении десятилетий в моде были разные коммунистические модели. Зачастую этими моделями были такие страны, как Вьетнам и Куба, мнения по поводу которых в стране разделялись. Однако интерес к коммунизму в США нельзя назвать чем-либо, имевшим отношение к реальной политике, членство в компартии США было в лучшем случае микроскопическим. Американцы интересовались коммунизмом главным образом в надежде на то, что можно найти альтернативу потребительскому капитализму, который казался таким же разрушительным (для бедных и бесправных, для культуры и окружающей среды), как и непобедимым. Марксизмом люди интересовались для изучения возможностей использования его полезных выводов в условиях демократии, даже самые отпетые радикалы соглашались с тем, что коммунизм извращен везде, где бы ни существовал, несмотря на то, что в определенные периоды были популярны такие страны, как Куба или Северный Вьетнам. Большая часть этого дискурса касалась эстетических и культурных вопросов, и происходил этот дискурс в Нью-Йорке. А Нью-Йорк был миром Сьюзен, «американской группой Блумсбери», в которой у Зонтаг была репутация «самой радикальной из всех радикалов»[1081].
С середины 70-х она начала общаться с Бродским и другими писателями-иммигрантами из соцлагеря, пострадавшими от коммунизма. Бродский четко объяснял ей, что писателям пришлось пережить на родине, после чего Сьюзен «снова стала умным человеком». Впрочем, еще до этих встреч она неоднократно посещала коммунистические страны и имела возможность увидеть своими глазами, что такое коммунизм. Во время их совместной поездки на Кубу в 1968 году Роберт Силверс встретился с поэтом Эберто Падильей, описавшим ухудшающуюся ситуацию в вопросах прав человека. В марте 1971-го Эберто Падилью арестовали и пытали. После того как его отпустили, Падилья сделал «признание», очень похожее на то, какие делали в СССР «враги народа» в 30-х: «Я был агентом ЦРУ с тех пор, как мне было пять лет», или что-то типа этого, – рассказывал Силверс. – И [кубинские власти] настолько сглупили, что все это напечатали»[1082].
История Эберто Падильи изменила мнение о кубинской революции у многих из иностранцев, которые ее поддерживали. Сьюзен присоединилась к лучшим представителям латиноамериканской, а также европейской интеллигенции (Сартр, де Бовуар, Кортасар, Пас, Рульфо, Марио Варгас Льоса и другие), чтобы выразить свой протест. Зонтаг подписала два отдельных письма, сперва для Le Monde, потом для New York Times. Правда, после этого она пошла на попятную. На собрании один из выступавших обвинил Падилью в «элитизме и желании создать маленькую литературную группку, державшуюся вдалеке от народа». После этого Зонтаг сказала, что «очень сожалеет» о том, что подписала те письма. Она подписала их, «потому что ей сказали, что это будет личное письмо» Фиделю, и «понятия не имела, что все выльется в новости на первой странице New York Times»[1083]. Правда, письмо в New York Times она подписала после того, как первое «личное» письмо уже опубликовали в Le Monde.
Но как и за многие другие политические ошибки, Сьюзен потом расплатилась сполна. Спустя почти 10 лет Силверсу позвонила жена Падильи, которая покинула Кубу в 1979-м. Она умоляла Силверса способствовать получению разрешения ее мужу уехать в Америку. Силверс пригласил на ланч советчика семьи Кеннеди Артура Мейера Шлезингера-младшего, объяснил ситуацию, после чего ему посоветовали обратиться к Тедду Кеннеди. Через неделю позвонили из офиса сенатора с сообщением о том, что Падилья скоро прибудет в Нью-Йорк рейсом из Канады. С одной стороны, это была большая победа, но с другой – возникали некоторые проблемы. Пресс-конференция после прибытия Падильи закончилась, «человек из офиса Кеннеди дал ему 1000 долларов, и у него была нормальная виза, – вспоминал Силверс. – Но дальше-то что? Что он будет делать? Где ему жить?»
Кубинца приютила Зонтаг. «Сьюзен без лишней помпы сказала: «Приезжай и живи у меня». Падилья прожил у нее полгода, по утверждению Силверса. «Мне кажется, что это был один из самых благородных и бескорыстных ее поступков»[1084].
После этого Зонтаг неоднократно повторяла подобные щедрые жесты. Однажды в 1980-м она вместе с группой, в которую входили Джойс Кэрол Оутс и Джон Эшбери, посетила Польшу, где познакомилась с молодым польским писателем Ярославом Андерсом. Зонтаг поразила воображение этого поляка. «Как уверенно, смело и иногда безрассудно, но без тени сомнения она выражала свои взгляды. Мне это очень, очень понравилось, показалось очень свободным. Это был поистине свободный ум». Андерс констатировал, что Зонтаг была готова понять ситуацию в Польше.
«ОНА УЖЕ БЫЛА ЗНАКОМА С БРОДСКИМ И МИЛОШЕМ, КОТОРЫЕ НА НЕЕ ПОВЛИЯЛИ, – ВСПОМИНАЛ ОН. – ОНА УЖЕ БЫЛА НЕ ТОЙ СЬЮЗЕН, КОТОРАЯ НАПИСАЛА «ПОЕЗДКУ В ХАНОЙ»[1085].
Зонтаг помогла Андерсу приехать в США. В конце 1981-го он жил в ее квартире на 17-й улице, и утром 31 декабря она разбудила его и показала заголовок газеты с надписью: «В Польше объявлено военное положение». Это было событие, экстремальное даже для соцстраны, и произошло оно после того, как в конце 1978-го Кароль Войтыла стал папой римским Иоанном Павлом II. Сьюзен была в Польше в апреле 1980-го, в сентябре на верфях в Гданьске появился профсоюз «Солидарность». После этого польская церковь стала активнее выступать против коммунизма, а так как практически все поляки были верующими, то коммунисты больше не могли утверждать, что представляют большинство.
После этого Андерс потерял работу и не мог общаться с женой и маленькой дочкой, которые остались в Польше. Сьюзен поддерживала польского писателя. «Я попал в нетипичную ситуацию для иммигранта-интеллектуала, которому приходится водить такси», – говорил Андерс. При содействии Зонтаг он стал работать в институте гуманитарных наук, «начал писать на английском в The New York Review of Books». В феврале 1982-го в здании муниципалитета состоялось собрание левых интеллектуалов в поддержку «Солидарности».
«Атмосфера, начиная с неисправного кинопроектора, кончая массой людей на подиуме и бородатым председателем, была, все всякого сомнения, самой левой»[1086], – писал Кристофер Хитченс. Во время президентства Рейгана левые были деморализованы, хотя продолжали придерживаться сложившихся в их среде формальностей и, как и прежде, приравнивать что-то негативное в коммунизме с каким-нибудь недостатком в капиталистическом мире. Во время встречи произошла словесная перепалка между Бродским и активистом Ральфом Шоенманом:
«Вас пригласили выступить, потому что мы ценим вашу поддержку польских писателей, но мы не хотим выслушивать ваши лицемерные речи, которые здесь совсем не к месту. Защищая «Солидарность», мы защищаем социализм от тех, кто его очерняет и извращает. Мы не хотим, чтобы Рейган выступал за права польских рабочих», – говорил Шоенман.
«А что плохого в том, что американское правительство выступит за права польских рабочих?» – спросил Бродский.
«Все это пропаганда Рейгана и Хэйга, – [отвечал Шоенман], – тогда все будет, как с турецким премьер-министром Бюлент Улусу, который по настоянию США ввел в стране военное положение, ограничил деятельность профсоюзов и посадил без суда в тюрьму тысячи людей. Если вас устраивает такая компания, то нас – нет»[1087].
Сьюзен поднялась со своего места:
«Представьте себе, что кто-то в период между 1950 и 1970 годами читал только Reader’s Digest, и другого человека, который в тот же период читал только The Nation или The New Statesman. Какой из этих читателей будет лучше информирован о реальностях коммунизма? Ответ может нам не понравиться. Может быть, наши враги правы?»
Потом Сьюзен обвинила аудиторию, в которой сидели Гор Видал, Аллен Гинсберг, Эдгар Лоренс Доктороу, Пит Сигер и Курт Воннегут (спевший польскую песенку на мотив Are You from Dixie?) в том, что они глупее читателей Reader’s Digest, после чего посыпала эту рану солью:
«Коммунизм – это фашизм, успешный фашизм, если угодно. То, что мы называли фашизмом, является формой тирании, которую можно свергнуть и которая в целом провалилась и дискредитирована.
Я повторюсь: фашизм (и военная диктатура) является не только возможным вариантом развития коммунистических обществ, в особенности тогда, когда массы бунтуют, но коммунизм является самым успешным вариантом фашизма с человеческим лицом»[1088].
Аудитория была недовольна, после этого многие члены Семьи напечатали свои «ответы» и «опровержения». Давид отреагировал на ответ Ричарда Грейниера в New Republic, вызвав его на дуэль