ратиться.
– Я знаю, мам. Я же извинился.
– Есть Джерри, Синди и ты. Может, доктор Шнайдерман. Вот и все. Я не могу рассчитывать на Гринспанов.
– Я искренне извинился.
– Ладно. Я не сержусь. Просто дай мне свое расписание и придерживайся его. Тебе не нужно сидеть тут постоянно. Мы справимся вместе.
Карлотта улыбнулась ему. В некотором роде он прошел испытание. Принял свою ответственность как мужчина. Билли сидел, скрестив ноги, задумчивый и тихий.
– Ты злишься на меня? – спросила женщина.
– Нет. Просто я работал над твоим «бьюиком». И только поэтому пришел поздно.
– Просто ты нужен был мне здесь, Билл. Я слегка перенервничала, прости.
Билли недолго сидел и смотрел телевизор, затем выключил его и тяжело поднялся. Он на мгновение рассеянно посмотрел на беспорядок в комнате, затем на Карлотту.
– Спокойной ночи, мама, – сказал он и поцеловал ее.
– Спокойной ночи.
Когда Билли лег спать, она подошла к двери спальни девочек. Джули раздела Ким. Теперь они обе лежали в одних трусах на разных кроватях. Карлотта печально посмотрела на них. Через что они проходят? Дети всегда чувствуют за все ответственность. Жизнь превратилась в туннель, который в конце концов поглотил их всех. Она укрыла их одеялами и нежно поцеловала в лоб. Джули улыбнулась во сне.
– Оставь дверь открытой, – попросила Карлотта темноту в комнате Билли. – Ты спишь как убитый.
– Хорошо, мам, – раздался ответ.
Карлотта выключила все лампы, кроме одной – той, что упала. Абажур был закреплен скотчем, проволока выпрямлена, а внутри сияла новая лампочка. Мягкий желтый свет придавал комнате менее мрачный вид. В доме было тихо. Она сняла юбку и блузку, надела ночную рубашку и завернулась в халат. Ждала, пока ее начнет клонить в сон.
«Это моя тюрьма», – подумала она. Одной никуда не пойти. Ночью не уснуть. Темные тени. Изоляция. Поездка на автобусе на курсы, в больницу и домой. Затем снова изоляция. Если бы не Джерри, она бы даже не видела конца. Ее мысли стали менее грустными, более рассеянными, и, наконец, она почувствовала, как ее руки и ноги отяжелели.
Карлотта сняла халат и скользнула под простыни на диване. На ней была голубая нейлоновая ночная рубашка, которую любил Джерри, она всегда надевала ее, когда он приезжал. Рубашка ощущалась на коже как теплое и защищающее воспоминание о нем. Сознание медленно уплывало в поисках пути к сокровищницам сна.
В голове проносились смутные мысли. Она видела Шнайдермана в крошечном белом кабинете. Видела автобус, медленно ползущий к школе секретарш. Были и другие картины. Яркие образы возникали и исчезали у нее перед глазами. Она поплыла вниз.
Сначала был запах. Он хлынул из коридора, как холодная, вонючая, невидимая лава. Волна прокатилась по темноте гостиной и накрыла Карлотту. Сгустилась вокруг нее, затвердела. Холод парализовал конечности. Перед закрытыми глазами вспыхнули яркие огни.
Он усмехнулся. Он надвигался на нее, высоко задирая ночную рубашку. Конечности Карлотты налились свинцом, она не могла подняться. Теперь он прижал ночную рубашку к ее лицу. Он прижал ее, обхватив лицо руками. Какой-то груз, другой вес, удерживал рубашку на месте. Он, высасывающее тепло облако, двинулся вниз, к ее груди.
– Безумие, – прошептал искаженный ветер. – Безумие, безумие…
Карлотта брыкалась. Но ноги отяжелели, лишились сил, словно под водой. Он усмехнулся. Что-то, похожее на руку, невидимое для нее, сжало пальцами мягкий живот.
Она хватала ртом воздух. Она пыталась закричать. Рука, лежавшая на ее лице, затолкала ночную рубашку глубоко в рот. Из ноздрей потекла слизь. Она крутилась из стороны в сторону, ничего не видя.
– Тише, тише, – прошептал далекий голос. – Вот так, полегче…
Ощущение, нечто похожее на боль, но тревожащее, прокатилось через живот к груди, поднимаясь к воспалившимся соскам.
– Аккуратно… Аккуратно… Полегче…
Движение языка. Карлотта яростно подалась вверх, но ее снова грубо прижали к дивану. Нейлоновая ткань была сильно прижата к лицу. Ей показалось, что с другой стороны она увидела цветные огни. Они собирались. Менялись. Снова обирались. В мозгу закружились огоньки. К горлу подступила рвота. Горячая, удушающая, с привкусом кислоты.
– Давай, стерва… поддайся! – прокаркал старческий голос.
Внезапно он оказался внутри, холодный, широкий, грубый стержень, и Карлотта начала терять сознание. Каждый звук становился все более и более размытым, отдаляясь все дальше и дальше, оставляя ее лишь с болью. Бесконечной, пронзительной болью.
– Мммм!
Последовала конвульсия, и он остановился. Карлотта почувствовала ее. Липкую, холодную и вонючую. Волна тошноты несла ее к пропасти. Женщина услышала похабный шепот, грубый и обдувающий шею.
– Вот так… Да… Скажи доктору, что ты сладкая блядь…
Все исчезло. Тяжесть покинула ее тело. Ночная рубашка упала с лица. Карлотта медленно опустила руки. Лицо стало мокрым от пота, кожа покрыта мурашками. Дрожа, она натянула ночную рубашку на свое поврежденное тело. Она не знала, теряла ли сознание. И если да, то надолго ли. Карлотта попыталась закричать. Но у нее не было сил. Она чувствовала себя как сама смерть.
– Билл! – хрипло прошептала она.
Но ответа не последовало. В комнате было совершенно темно. Карлотта поняла, что ее почти не слышно. Она удивилась, что лампа выключена. Это она ее выключила? Билли бы ответил. Карлотта сделала шаг в сторону коридора. И рухнула, думая о Билле. Утром он нашел ее на том же месте.
Шнайдерман с ужасом смотрел на синяки под ее глазами. Что еще хуже – на панику в ее взгляде. Карлотта не могла успокоиться. Дело серьезное.
Пропал разум, который схватывал все на лету. Остались лишь обрывки, слепо цепляющиеся за любой ответ. Доктор сразу почуял неладное, когда Синди провела Карлотту в коридор. Теперь ему оставалось лишь пытаться успокоить пациентку, разговорить, понять, что случилось.
Карлотта терялась, не в состоянии подобрать слов.
– Было похоже на волну, – сказала она. – Это все, что я помню.
– Почему вы уверены, что это был не сон?
– Я… Нет! Оно было на мне, и я проснулась! Это не мог быть сон!
– Ладно, Карлотта. Что было потом?
– Он держал меня руками.
– «Он»? Карлотта, вы сказали «оно».
– О чем вы?
Шнайдерман наклонился вперед и мягко пояснил.
– Вы сказали: «оно было», а теперь – «он держал меня».
Карлотта смотрела на доктора с ужасом в глазах. Она схватилась за край стула.
– Он, оно… какая разница? – спросила она. – Я не могла дышать! Мне закрыли лицо!
Шнайдерман дал ей белый стаканчик с водой. Ее рука так сильно дрожала, что пришлось помогать ей пить. Казалось, его прикосновение на мгновение восстановило ее мыслительный процесс.
– Спасибо.
– В этот раз он с вами разговаривал?
– Он обозвал меня.
– Как?
– Блядью.
– Вы сказали, что-то было у вас на лице. Вы помните что?
– Гном.
– Гном? Почему вы так говорите? Вы что-то видели?
– Нет. Я… мне просто показалось, что это гном.
Шнайдерману было больно видеть такой регресс. Тревожное состояние было еще хуже, чем в самый первый сеанс.
Карлотта смотрела, как он смотрит на нее. Но временами ее взгляд, казалось, проходил сквозь него. Она потеряла уверенность в себе, в нем, в их совместной работе.
– Он сказал мне поддаться, – безэмоционально продолжила женщина.
– В каком смысле?
– Вы сами прекрасно знаете.
– В сексуальном.
– Да.
В ее голосе звучала горечь. Отвращение переполняло все ее существо. И все же Шнайдерман чувствовал, что в ней включился режим допроса. Он не был уверен, но, похоже, теперь она могла поддерживать диалог.
– Вы поддались? – спросил доктор.
– Что? Да кем вы меня считаете? Я хотела его убить!
– Вы дрались с ним?
– Я же сказала, что не могла. Он прижал меня.
– Но вы сопротивлялись?..
– Я брыкалась.
– Это помогло?
– Он меня пересилил.
– Так.
– Я сдалась.
По венам Шнайдермана полилась волна тревоги. Пока что это были сами зловещие слова, которые он слышал.
– В каком смысле, – уточнил он тихо, – сдались?
– Больше не было смысла сопротивляться. Безнадежно. Никто бы мне не помог.
– Но первые разы вы считали иначе?
– Да. А теперь я знала, что все бесполезно. Я просто… я… ничего не могла! Он слишком сильный.
На нее навалилась какая-то усталость. Очевидно, ей срочно нужно было поспать. Доктор задумался, зачем она ждала обычного часа приема. Ее голос был пустым. Время от времени глаза обретали сверкающий блеск, но все же смотрели из избитого и поверженного тела.
– Вы сильно пострадали? – спросил Шнайдерман.
Карлотта не ответила. Она механически расстегнула блузку. Нагнула голову, обнажая шею. Свежие красные кровоподтеки покрывали шею до плеча. Несколько отметин от щипков. Крошечные следы укусов.
Не нуждаясь в просьбе, Карлотта сняла лифчик, обнажив молочно-белую грудь с голубыми линиями вен, идущих к соскам. Вокруг сосков были ярко-красные и коричневые участки, вдавленные отпечатки маленьких зубов. Шнайдерман на мгновение растерялся. Он знал, что должен был отвести ее к врачу, заставить надеть больничный халат и осмотреть только в присутствии медсестры. Но Карлотта действовала слишком быстро.
– И внизу тоже, – сказала она, опуская юбку и трусы. Когда осмотр закончился, она оделась. Пристально посмотрела на доктора. Он сел в кресло за письменным столом. Старался не показывать своей обеспокоенности.
– Они настоящие, да? – прошептала Карлотта.
– Синяки? Да. Вполне.
– И они не в тех местах, где я сама смогла бы себя укусить, так?
– Да.
– Тогда все реально.
– Я говорил, Карлотта. Синяки и укусы реальны. Ваши чувства реальны. Об остальном мне нужно больше информации, прежде чем я смогу все объяснить. Пока у меня ее нет, есть несколько вещей, которые вы