Хватка Билли оказалась твердой и на удивление сильной.
– Доктор Шнайдерман, – пробормотал он.
– Ты не против, если я наедине поговорю с твоей мамой?
– Нет. Пожалуй, не против.
Билли вышел из палаты. Шнайдерман повернулся. Он видел, как Билли наблюдает за ним из коридора. Гэри сел у головы Карлотты, чтобы скрыться из виду.
Карлотта посмотрела на него, и ее глаза слегка разъехались. Затем взгляд сфокусировался. Ему казалось, что она еще никогда не выглядела такой красивой. Лицо было бледным, почти цвета слоновой кости. Усталость смягчила его черты, сделала глаза темными и мечтательными. Нежная кожа, миниатюрное лицо – все было залито мягким сиянием, как у просыпающегося ребенка.
– О, доктор Шнайдерман, – сказала Карлотта. – Я думала, что сплю.
Ее голос звучал как-то летаргически, отстраненно и невероятно умиротворенно.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Гэри голосом, предательски не скрывшим эмоции до конца.
– Я так устала, – ответила Карлотта, вяло улыбаясь, – так ужасно устала.
– Мне очень жаль, что вы пострадали.
Ее губы шевелились, пока она пыталась подобрать слова, высказать идеи, еще не до конца сформировавшиеся в сознании. Карлотта отвела взгляд, будто искала ответ где-то среди бутылок, из которых капала жидкость в ее руку.
– Я не знаю, – наконец сказала она, – я не знаю, что произошло.
– Тест был отрицательным.
Карлотта повернулась и улыбнулась. Какое-то время в ее голове было пусто.
– Какой тест?
– На беременность.
– Это было будто так давно… сто лет назад…
– Он был отрицательным.
– Слишком поздно, доктор Шнайдерман. Ребенка нет.
– Его и не было, Карлотта.
– Сейчас нет. Конечно.
Нападение все еще стояло у нее перед глазами. Шнайдерман увидел, как ее бледное лицо стало еще белее. Она попыталась что-то сказать, но не смогла. Ее взгляд преисполнился ужаса.
– Вы говорили, что поверите тесту, Карлотта. Вы отказываетесь от своих слов?
– Понимаете, он не хотел, чтобы я носила его ребенка. Типичный мужчина. Сначала он меня взял, а потом он же не захотел, чтобы во мне был его ребенок.
– Так все и было, Карлотта? – мягко спросил доктор.
– О, да, он пришел и забрал ребенка. Господи, а если бы не забрал? Каким бы он получился?
– Тогда наступил бы конец истерической беременности. Вы и сами понимаете.
Слезы наполнили ее глаза. Она отвернулась. Шнайдерман немного подождал, затем слегка наклонился вперед и понизил голос.
– Карлотта, – позвал он, – если я поеду с вами домой, зайду в ваш дом, может, в спальню, то найду что-то с кровью. Что-то длинное и острое. Я прав? Я что-то такое найду, верно, Карлотта?
– Не знаю, о чем вы говорите, – ответила женщина почти срывающимся голосом.
– Нет, знаете, – настаивал врач.
– У меня было кровоизлияние. Я не делала этого сама.
– Вы отстраняетесь от меня, Карлотта. Играете в игры.
– Нет. Неправда. Я ничего не выдумываю.
Шнайдерман вздохнул. Затем придвинул стул поближе к ней. Он улыбнулся так искренне, как только мог, и стал ждать. Долгое время оба молчали. Гэри чувствовал – если не давить на нее, она успокоится, расслабится. А ей необходимо было расслабиться прежде, чем он сможет продолжить.
– Карлотта, – тихо позвал он.
Она медленно повернулась.
– Карлотта, мы знакомы уже три месяца. Вы же понимаете, что я лишь хочу помочь вам поправиться.
– Я знаю, – слабо ответила она.
– Если я не знаю на что-то ответ, я говорю вам. Если я думаю, что знаю, что нужно делать, я говорю вам.
– Что вы имеете в виду?
– Я хочу, чтобы вы вспомнили все, что мы с вами исследовали, все скрытое – о ваших родителях, о Франклине, то, что вы подавили, закопали в самом темном углу сознания, потому что не хотели доставать и думать об этом. Я хочу, чтобы вы вспомнили, насколько лучше вам стало, когда мы это выяснили.
– И что?
– Я выписал вам транквилизаторы, и они помогли вам спать без страха. Я просил вас находиться со взрослыми, и тогда нападения прекращались. Сейчас у меня есть другая рекомендация. И я хочу, чтобы вы ее выполнили.
– Вы меня пугаете.
– Это не страшно, Карлотта. И не больно. Я хочу, чтобы вы легли в больницу. На период наблюдения. Две-три недели. Я хочу, чтобы вас осмотрели врачи. Я хочу обезопасить вас от другого подобного нападения.
Карлотта явно отстранилась, слегка повернувшись на кровати.
– Я не хочу, чтобы меня закрыли.
– Вас не закроют. Это ненадолго. Только чтобы лучше о вас позаботиться.
У Карлотты колотилось сердце. Она испуганно оглядела палату.
– Я не смогу так жить, – сказала она. – Как животное в клетке.
– Вас положат не в такую палату. Там намного удобнее. Как номер в отеле.
– В как же мои дети? Кто за ними присмотрит?
– Если они не смогут остаться с подругой или с соседями, мы найдем приемную семью на три недели. Мы постоянно так делаем.
Карлотта вздохнула.
– Дошло уже до такого, да?
Ее глаза снова увлажнились. Внезапно Карлотта увидела, что растворяется, распадается на части в каком-то белом коридоре. Все наставления Боба Гарретта улетучились, и теперь она боролась за то, чтобы сохранить хотя бы десятую часть себя прежней.
– Может, я просто буду приходить к вам на подольше?
– Думаю, все серьезнее. Наверное, вы тоже это понимаете.
– А если я откажусь?
– Я спрошу у вас почему.
– Потому что я исчезну. Меня больше никто не увидит. Я навсегда сойду с ума.
– Вы не сойдете с ума, Карлотта.
Карлотта нащупала коробку бумажных салфеток рядом с собой. Высморкалась. Она не хотела смотреть на Шнайдермана. Он не уходил. Как и тупой, ноющий жар в груди. Карлотта знала, что должна принять решение. Она не хотела расставаться со своей жизнью.
– Можно я сообщу вам завтра?
– О чем тут думать?
– Мне надо поговорить с детьми.
– Ладно. Вас отвезут домой?
– Синди приедет. Попозже.
– Хорошо. Я поговорю с Синди. Если она не сможет завтра отвезти вас в больницу, я сам за вами приеду.
– Спасибо.
– Я знаю, что это тяжело, Карлотта. Но это ненадолго и лучшее решение на данный момент.
Наступил очень деликатный момент. Ей нужно было поплакать. Шнайдерман подумал, что ему лучше уйти. Вероятно, она хотела побыть одна.
Шнайдерман вышел в коридор. Билли поднял голову. «Удивительно пропорционально сложен для пятнадцатилетнего мальчика», – подумал Шнайдерман. Огромен, как бык. Однако сейчас в его глазах был испуг, как у ребенка.
– Она будет в порядке, доктор Шнайдерман? – спросил Билли.
– Думаю, да.
– Но вы положите ее в больницу, так ведь?
Шнайдерман подошел к Билли. Затем сел на ту же скамейку. Какое-то время они сидели неподвижно. Шнайдерман глубоко вздохнул, усталый и лишенный эмоциональных сил. Он чувствовал, как напрягся мальчик.
– Я не хочу ее забирать, Билли, – тихо сказал он.
– Но вы об этом говорили, да?
– Нет. Мы говорили о периоде наблюдения. Это совсем другое.
Билли скрестил руки на груди. Он не знал, стоит ли доверять Шнайдерману. Шнайдерман бросил на него взгляд. Он совсем не был похож на Карлотту. Вероятно, пошел во Франклина. Угрюмый взгляд, решительная, упрямая жилка в чувствительном молодом человеке. Билли был из тех, кто одержимо думал о чем-то одном. Зацикливался. Он занимал ключевое место в структуре личности Карлотты. Шнайдерман облизал губы.
– Я должен задать тебе серьезный вопрос, – сказал доктор.
Билли пристально на него смотрел.
– Что ты обо всем этом думаешь, Билли?
Мальчик пожал плечами и опустил взгляд. Он водил ногой по швам на кафеле.
– Хотелось бы, чтобы все закончилось, – пробормотал он.
Шнайдерман наблюдал за ним. Билли был очень серьезным для своего возраста.
– Твоя мама сказала, что ты видел его.
– Не, я его почувствовал.
– Правда?
Билли покраснел и отвернулся.
– Ну, знаете. Из-за болезни. Мама кричала. Девочки кричали. Мы все были в шоке.
– Может, ты пытался помочь маме? И притворился?
– Не знаю. Может.
Шнайдерман кивнул. Так и говорил доктор Вебер. Folie à deux. Вот только Билли этого не понимал.
– А что ты думаешь сейчас?
– Сейчас? Не знаю. Я не понимаю, было это на самом деле или я все представил. Та ночь была очень странной.
Шнайдерман прокашлялся. Он наклонился вперед, поставил локти на колени и потер брови сжатыми кулаками. Затем выдохнул на руки, сосредоточившись.
– Ты поможешь мне, Билли?
Билли посмотрел на Шнайдермана. Судя по всему, доктор был нормальным. Но даже если Шнайдерман и пытался им манипулировать, это было на благо мамы.
– Как?
Шнайдерман посмотрел Билли в глаза и мягко улыбнулся.
– Не притворяйся. В следующий раз.
Билли откинулся назад.
– Это не так просто, – сказал парень. – Все меняется. Иногда…
– Конечно. Я понимаю, Билли. Но вы с сестрами должны привести маму к реальности. Ты понимаешь?
– Да. Наверное.
– Когда она думает, что видит или слышит что-то, ей нужно, чтобы ты это подтверждал. И тогда становится лишь труднее убедить ее, что она все выдумала, что это иллюзия.
Билли замолчал.
– Твоя любовь вернет ее, – тихо продолжил Шнайдерман, – если ты не поддашься. Понимаешь?
Билли кивнул.
– Ты обещаешь?
– Обещаю.
Шнайдерман вздохнул и поднялся. Он взглянул на Карлотту: ее было видно через открытую дверь. Ее глаза были закрыты, но он знал, что она не спит. Он повернулся к Билли.
– Может, зайдешь к ней? Она хочет с тобой поговорить.
Билли медленно встал, а затем тихо зашагал к маминой койке. Шнайдерман слышал их тихие голоса, затем нежный плач Карлотты. Он отвел взгляд, борясь с собственными эмоциями.
11
Послеполуденное солнце светило на листву, дрожащую над домом в порыве ветра. Издалека доносились голоса детей. Из гаража долетали звуки радио Билли. Синди вернулась в свою квартиру. Карлотта посмотрела в окно на длинные золотистые лучи солнца, пробивающиеся сквозь деревья. Лужайка выглядела такой зеленой, такой свежей. Оттуда были смутно видны Гринспаны, пьющие кофе в своей крошечной гостиной. Джули и Ким что-то писали мелом на тротуаре. Такая нормальность казалось олицетворением красоты, счастьем наедине со своими детьми. И теперь она стала чужой и, возможно, навсегда.