ть все мнимо или действительно непристойное, избегая заключительной формы, но для этого надо и бессмертие сделать аналитической истиной, так, чтобы понятие Бога, как абсолютной личности или субъективности, само собою стало понятием бессмертия. Бог есть залог моего будущего существования, потому что он есть достоверность и истина моего настоящего существования, мое спасение, мое утешение, моя защита от насилий внешнего мира. Поэтому мне не за чем специально выводить бессмертие, как особую истину; имея Бога, я имею и бессмертие. Так думали и глубокие христианские мистики, для которых понятие бессмертия заключалось в самом понятии Бога: Бог был для них их бессмертною жизнью, субъективным блаженством, следовательно, он был для них, для их сознания тем, чем он является сам по себе, т. е. в существе религии.
Таким образом мы доказали, что Бог есть небо, что то и другое тождественно. Еще легче было бы доказать обратное, т. е. что небо есть истинный Бог людей. Человек мыслит своего Бога таким, каким он мыслит свое небо; содержание его неба есть содержание его Бога, с той только разницей, что в небе чувственно рисуется, изображается то, что в Боге является эскизом, наброском. Поэтому небо есть Ключ к сокровенным тайнам религии. Как в объективном смысле небо есть вскрытая сущность божества, так в субъективном оно есть откровенное выражение сокровенных мыслей и воззрений религии. Поэтому религии столь же различны, как и небесные царства; а небесные царства столь же многочисленны, как и характерные отличия людей.
Сами христиане очень разнообразно представляют себе небо[120]. Только наиболее хитрые из них не думают и не говорят ничего определенного о небе и вообще о загробной жизни, заявляя, что это непостижимо и что будущая жизнь должна мыслиться по масштабу настоящей жизни. Они утверждают, что все представления загробной жизни носят характер только образов, в которых человек воплощает незнакомую ему по существу, но достоверную в смысле б ыт и я загробную жизнь. Здес происходит то же, что и по отношению к Богу: бытие Бога признается достоверным, а то, что такое Бог, каков он, непостижимым. Но кто так говорит, уже перестал думать о загробной жизни; и он еще удерживает ее или потому, что вовсе не думает о таких вещах вообще, или потому, что она еще составляет для него лишь потребность сердца; но отдаваясь всецело вещам действительным, он гонит эту мысль, как можно дальше, от себя; его голова отрицает то, что утверждает его сердце; ибо он несомненно отрицает загробную жизнь, отнимая у нее те свойства, которые только и делают ее действительным и действенным объектом для человека. Качество не отличается от бытия — оно и есть не что иное, как действительное бытие. Бытие, лишенное качества, есть химера, призрак. Бытие обусловливается качеством, а не наоборот. Поэтому учение о непознаваемости и неопределяемости Бога, также как и учение о непостижимости загробной жизни, не есть первоначальное христианское учение. Оба они являются скорее продуктами безбожия, находящегося еще под обаянием религии, или вернее, прикрывающегося ею, потому что первоначально бытие Бога связывалось с определенным представлением Бога, а бытие загробной жизни с определенным представлением последней. Так, христианин уверен только в существовании его рая, того рая который носит характер христианственности, и не признает рая магометан или элизиума греков. Первой достоверностью всегда бывает качество. Если качество достоверно, бытие разумеется само собой. В новом завете нет таких доказательств или общих положений, которые указывали бы прямо на существование Бога или небесной жизни; там упоминаются только свойства небесной жизни: «там не женятся». Это вполне естественно, возразят нам, так как бытие предполагается само собой. Но это значило бы приписывать религиозному сознанию некоторый элемент рефлексии, первоначально ему несвойственный. Разумеется, бытие предполагается, но потому лишь, что качество уже есть бытие, потому лишь, что цельная религиозная душа живет только в качестве, подобно тому, как человек естественный видит действительное бытие, вещь в себе, только в качестве, которое он ощущает. Приведенные выше слова из нового завета свидетельствуют лишь о том, что девственная, или вернее, бесполая жизнь считается истинной жизнью, которая однако невольно становится будущей жизнью, ибо настоящая противоречит идеалу истинной жизни. Но достоверность этой будущей жизни заключается только в достоверности ее свойств, сообщающих ей характер истинной, высшей, идеалу соответственной жизни.
Кто действительно верит в будущую жизнь и считает ее достоверной жизнью, тому она является определенной жизнью именно потому, что она достоверна. Если я не знаю, чем я буду некогда, если между моим будущим и настоящим есть существенное, абсолютное различие, значит, некогда я не буду знать, чем я был прежде, значит, единство сознания уничтожается, и мое место заступает в нем другое существо, следовательно, мое будущее бытие на самом деле ничем не отличается от небытия. Если же, напротив, нет существенного различия, то и будущая жизнь представляется мне предметом определенным и познаваемым. И это действительно так: я пребывающая сущность в смене качеств, я субстанция, соединяющая воедино настоящую и будущую жизнь. Как же я могу не знать будущей жизни? Напротив, жизнь в этом мире представляется мне темной и непонятной, и она станет для меня ясной и понятной только благодаря будущей жизни: здесь я таинственное, замаскированное существо; там спадет с меня маска и я явлюсь таким, каков я есть в действительности. Поэтому утверждение, что другая, небесная жизнь несомненно существует, но что свойства ее здесь непостижимы, есть только продукт религиозного скептицизма, покоющегося на абсолютном непонимании религии, ибо он совершенно чужд ее сущности. То, из чего, скептическая мысль делает только символ неизвестной. но тем не менее достоверной вещи, было вначале, в первоначальном истинном смысле религии не символом, а вещью, самой сущностью. Неверие, являющееся в то же время еще верой, ставит вещь под сомнение; оно не обладает достаточной глубиной мысли и мужеством, чтобы прямо отрицать ее: но подвергая сомнению, оно объявляет образ только образом или символом. Ложность и ничтожество этого скептицизма подтверждаются историей. Кто сомневается в истинности образов бессмертия, сомневается в возможности такого существования, о котором говорит вера, например, в существовании без материального, действительного тела или без полового различия, тот уже скоро усомнится и в самом загробном существовании. Вместе с образом вещи отпадает и самая вещь ибо образ и есть сама вещь.
Вера в небо или вообще в загробную жизнь основана на суждении. Оно выражает хвалу и порицание; оно носит критический характер; оно собирает лучшие цветы этого мира; и эти строго подобранные цветы есть небо. Человек находит, что должно существовать только то, что кажется ему прекрасным, добрым, приятным, а все, что он считает дурным, отвратительным, неприятным, не должно существовать; а так как оно все-таки существует, оно обречено на гибель и ничтожество. Там, где жизнь не противоречит чувству, представлению, идее, или где это чувство, эта идея не считаются абсолютно истинными, там не может возникнуть вера в другую, небесную жизнь. Другая жизнь есть не что иное, как жизнь в соответствии с чувством, с идеей, которым противоречит эта жизнь. Загробная жизнь имеет своею целью уничтожить этот разлад и осуществить такое состояние, которое соответствовало бы чувству и при котором человек был бы в согласии с самим собой. Неведомая загробная жизнь есть смешная химера: загробная жизнь есть осуществление известной идеи, удовлетворение известного желания;[121] она лишь устраняет те ограничения, которые мешают осуществлению идеи. Будущая жизнь утратила бы свой истинный характер, характер утешения, если бы она была непроницаема, как ночь. Нет! там все сияет блеском самородного металла, а здесь все окрашено в тусклые краски ржавого железа. Значение будущей жизни, причина ее существования только в том и заключаются, что она очищает металл от посторонних, чуждых примесей, отделяет хорошее от дурного, приятное от неприятного, достойное от недостойного. Загробная жизнь есть свадьба, знаменующая союз человека со своей возлюбленной. Он давно уже знал свою невесту, давно томился по ней; но внешние обстоятельства, бесчувственная действительность препятствовали ему соединиться с ней. На свадьбе его возлюбленная не делается другим существом; иначе человек не мог бы так горячо стремиться к ней. Но теперь она принадлежит только ему, теперь она перестает быть только предметом томления и становится предметом действительного обладания. Здесь на земле загробная жизнь, конечно, есть только образ, но не образ далекого неведомого предмета, а портрет существа, пользующегося особой любовью и предпочтением человека. То, что человек любит, есть его душа. Язычник хранил в урнах прах дорогих мертвецов; христианин хранит свою душу в мавзолее, который называется царством небесным.
Для ознакомления с верой, религией вообще необходимо принимать во внимание самые низшие, грубые ступени религии. Религию надо рассматривать не только по восходящей линии, но и во всю ширину ее существования. При обсуждении абсолютной религии, мы должны извлекать из мрака прошлого все другие религии, если мы хотим надлежащим образом понять и оценить ту и другие. Ужаснейшие «заблуждения», самые дикие крайности религиозного сознания нередко обнаруживают перед нами глубочайшие тайны абсолютной религии. На вид самые грубые представления оказываются часто детскими, невинными и вполне истинными представлениями. Это относится, между прочим, и к представлениям загробной жизни. «Дикарь», сознание которого не простирается дальше его страны, переносит свою страну в загробную жизнь, при чем он или оставляет природу такой, какова она есть, или прикрашивает ее, и таким образом преодолевает затруднения этой жизни в представлении жизни будущей.