Действительное, чувственное бытие есть такое бытие, которое зависит от моего самоопределения, от моей деятельности, а само меня определяет помимо моей воли, и которое существует также и тогда, когда меня нет, когда я не мыслю и не чувствую его. Поэтому бытие Божие должно бы быть чувственно-определенным бытием. Но Бога нельзя ни видеть, ни слышать, ни осязать. Он вовсе не существует для меня, если я для него не существую если я не верю в Бога и не мыслю о нем, то и Бог для меня не существует. Следовательно, он существует лишь постольку, поскольку я о нем мыслю и верую в него — добавление «для меня» не нужно. Итак, его бытие есть действительное и в то же время недействительное. Это называется духовное бытие. Но духовное бытие есть только мыслимое бытие, в которое мы веруем. Следовательно, его бытие есть нечто среднее между чувственным бытием и мыслимым бытием, нечто противоречивое. Иначе говоря: есть чувственное бытие, но лишенное всех определений чувственности, следовательно, нечувственно-чувственное бытие, противоречащее понятию чувственности, вообще неопределенное бытие, которое в основании своем чувственно, но лишено всех предикатов действительного, чувственного бытия, с целью замаскировать это основание. Но такое бытие противоречит себе. Бытию присуща полная, определенная действительность.
Необходимым следствием этого противоречия является атеизм. Бытие Бога по сущности своей есть эмпирическое или чувственное бытие, но оно не имеет его признаков; оно является само по себе предметом опыта, но в действительности не является предметом опыта. Оно требует от человека, чтобы тот искал его в действительности; оно наполняет его чувственными представлениями и притязаниями; поэтому если они не удовлетворяются, если опыт противоречит этим представлениям, то он имеете полное право отрицать подобное существование.
Кант, как известно, в своей критике доказательств бытия Божия, утверждает, что это бытие нельзя доказать от разума. Но он не заслужил порицания, которое ему высказал Гегель. Напротив, Кант совершенно прав, ибо из одного только понятия нельзя выводить бытия. Он не прав лишь постольку, поскольку он хотел сказать этим нечто особенное и как бы упрекнуть разум. Это само собой понятно. Разум не может сделать свой объект объектом чувств. Я не могу в мышлении то, что я мыслю, представить в то же время вне себя, как чувственный предмет. Доказательство бытия Божия выходит за пределы разума; но в том же смысле, в каком и зрение, слух, обоняние выходят за пределы разума. Нелепо упрекать разум в том, что он не удовлетворяет требованию, которое можно предъявить только к чувствам. Бытие эмпирическое, действительное бытие дают мне только чувства. И бытие, в вопросе о бытии Божием имеет значение не внутренней реальности, истины, а только формального, внешнего бытия, такого бытия, которое присуще всякому чувственному существу, пребывающему вне человека, и независимому от его настроения и мысли.
Поэтому религия, опирающаяся на существование Бога, как на эмпирическую, внешнюю истину, становится для внутреннего настроения безразличною вещью. Таким образом вера только в существование Бога становится главным предметом религии, независимо от внутреннего качества, от духовного содержания, подобно тому, как в культе религии церемония, обряд, таинство сами по себе обращаются в предмет религии, помимо духа и настроения, Вера в Бога, в то, что он существует, есть уже залог спасения. Ты можешь представлять этого Бога благим существом, или чудовищем, Нероном или Калигулой, образом твоей страсти, твоего мщения, твоего тщеславия, это безразлично — главное, чтоб ты не был атеистом. История религии достаточно доказывает это. Если бы бытие Божие само по себе укреплялось в умах как религиозная истина, то люди не имели бы о Боге позорных, нелепых и ужасных представлений, пятнающих историю религии и богословия. Бытие Бога было обыкновенным, внешним и в тоже время священным предметом — что же удивительного в том, что на этой почве возникли только крайне пошлые, грубые, нечестивые представления и мысли.
Атеизм считался и до сих пор еще считается отрицанием всех моральных принципов, всех нравственных основ и связей: если нет Бога, нет никакого различия между добром и злом, добродетелью и пороком. Следовательно, это различие зависит только от существования Бога, и истина добродетели заключается не в ней самой, а вне ее. Таким образом существование добродетели связывается с существованием Бога, а не с добродетельным настроением, не с убеждением во внутренней ценности и содержательности добродетели. Напротив, вера в Бога, как в необходимое условие добродетели, есть вера в ничтожество добродетели самой по себе.
Замечательно то, что понятие эмпирического существования Бога окончательно образовалось лишь в новейшее время, когда вообще эмпиризм и материализм достигли полного расцвета. Правда, и по первоначальному, наивному представлению религии. Бог был существом эмпирическим, находящимся где-то, но не на земле. Но это еще не имело обнаженно прозаического значения; сила воображения отождествляла внешнего Бога с душой человека. Воображение вообще есть истинное место пребывания отсутствующего, неосязаемого, но чувственного по существу бытия[140]. Только фантазия разрешает противоречие между чувственным и в то же время нечувственным бытием; только фантазия предохраняет от атеизма. В воображении такое бытие может совершать осязаемые действия — проявлять себя как силу; воображение приобщает к сущности чувственного бытия еще и проявления его. Где бытие Бога есть живая истина, дело воображения, там возникает вера в явления Бога[141]. Напротив, где огонь религиозного воображения угасает, где исчезают нераздельные с чувственным бытием осязаемые действия или явления, там бытие становится мертвым, противоречивым бытием, неспособным отразить нападения атеизма Вера в бытие Божие есть вера в особое бытие, отличное от бытия человека и природы. Особое бытие должно и проявлять себя особым образом; следовательно, эта вера является истинной и живой лишь постольку, поскольку она верит в особые действия, непосредственные явления Бога, чудеса. Там, где вера в Бога отождествляется с верой в мир, а не является особой верой, где всеобщая сущность мира овладевает всем человеком, там естественно исчезает также и вера в особые действия и явления Бога. Вера в Бога разбивается о веру в мир, в естественные явления, как явления единственно действительные. Как вера в чудеса становится здесь только верой в исторические, минувшие чудеса, так и бытие Божие обращается здесь лишь в историческое, само по себе атеистическое представление.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯПротиворечие в откровении Божием
Понятие бытия тесно связано с понятием откровения. Откровение есть самоудостоверение бытия, документальное свидетельство, что Бог существует. Доказательство бытия Божия от разума суть только субъективные доказательства, а откровение Божие есть единственное истинное, объективное доказательство бытия Божия. Откровение есть слово Божие — Бог говорит к человеку, издает звуки, произносит слова, овладевающие сердцем человека и вселяющие в него уверенность в действительном существовании Бога. Слово есть евангелие жизни — отличительный знак бытия и небытия. Вера в откровение есть кульминационный пункт религиозного объективизма. Благодаря ей субъективная уверенность в бытии Божием становится несомненным, внешним, историческим фактом. Бытие Божие само по себе, как бытие, есть внешнее, эмпирическое бытие, но в то же время только мыслимое, представляемое и потому подверженное сомнению — отсюда утверждение, что все доказательства не дают достаточной уверенности. Это мыслимое, представляемое бытие, как действительное бытие, как факт, есть откровение. Бог открыл себя, показал себя. Кто же может еще сомневаться в нем? Достоверность бытия заключается в достоверности откровения. Бог существующий и не открывающий себя, существующий только чрез меня и для меня, такой Бог есть только отвлеченный, представляемый, субъективный Бог; только такой Бог, который сам даст мне познать себя, есть Бог действительно существующий и бытие свое проявляющий, объективный Бог.
Вера в откровение есть непосредственная уверенность религиозной души в существовании того, во что она верит, чего желает, что представляет. Религиозная душа не делает различия между субъективным и объективным — она не сомневается; она обладает чувствами не для того, чтобы видеть другие предметы, а лишь затем, чтобы смотреть на свои представления, как на внешние существа. Для религиозного чувства всякий теоретический предмет является практическим, дело совести — фактом. Факт есть то, что перестает быть предметом разума и становится делом совести; факт есть то, чего нельзя касаться и критиковать, не совершая преступления;[142] факт есть то. Во что надо верить nolens volons; факт есть чувственное насилие, лишенное всякого основания, факт относится к разуму, как к корове седло. О, близорукие немецкие философы, вы забрасывающие нас фактами религиозного сознания, чтобы отуманить наш разум и сделать нас рабами вашего ребяческого суеверия, разве вы не видите, что эти факты настолько же относительны, различны и субъективны, как и представления религии. Олимпийские боги также были некогда фактами, свидетельствовавшими о себе самих.[143] Нелепейшие рассказы о чудесах язычников тоже когда-то считались фактами. Ангелы и демоны были некогда историческими лицами и являлись людям. В один прекрасный день заговорила Валаамова ослица. И не далее, как в прошлом столетии даже просвещенные ученые считали говорящую ослицу таким же действительным чудом, как чудо воплощения и всякое другое чудо. О, вы великие, глубокомысленные философы, вам следует прежде всего изучить язык Валаамовой ослицы! Он кажется только невежде таким непонятным: что же касается вас, то я ручаюсь, что при более близком изучении вы узнает