захочет ли он предоставить на неразумие и произвол пишущего свое слово, слово, от которого зависит вечное блаженство человека и которое он может предохранить от искажения, продиктовав свои мысли пишущему. «Но если человек есть только орудие св. Духа, то значит, человеческая свобода не существует!»[146]. Какой жалкий вывод! Неужели человеческая свобода дороже божественной истины? Или человеческая свобода состоит лишь в искажении божественной истины?
Вера в определенное историческое откровение, как в абсолютную истину, необходимо связана с суеверием и софистикой. Библия противоречит морали, противоречит разуму, противоречит себе бесчисленное число раз; но она есть слово Божие, вечная истина, а «истина не может и не должна противоречить себе»[147]. Как же разрешить противоречие между идеей откровения, как божественной, гармонической истины, и мнимым действительным откровением? Для этого человеку, верующему в откровение, приходится прибегать и. самообману, к нелепым отговоркам, к самым дурным, лживым софизмам. Христианская софистика есть продукт христианской веры, в особенности веры в Библию, как божественное откровение.
Истина, абсолютная истина, дана объективно в Библии, субъективно в вере, ибо к тому, что говорит сам Бог, я могу относиться только с верою и послушанием. Разум играет здесь только формальную, подчиненную роль; он занимает ложное, противоречащее его сущности положение. Разум сам по себе является здесь равнодушным к истине, к различению между правдой и ложью; он не имеет критерия в себе; что стоит в откровении, то и есть истина, даже если оно прямо противоречит разуму; он отдан во власть случайностям самой дурной эмпирии. Я должен верить во все, что только нахожу в божественном откровении, и мой разум, в случае надобности, должен защищать его; разум есть собака Божия, canis Domini; он должен принимать как истину все без различия — различение было бы сомнением, было бы преступлением. Следовательно, ему остается только случайное, безразличное, т. е. лживое, софистическое, хитрое мышление — мышление, опирающееся исключительно на всякие необоснованные, двусмысленные определения, на всякие постыдные хитрости и уловки. Но, по мере того, как человек перестает считаться с откровением, по мере того, как разум становится самостоятельнее, противоречие между разумом и верою в откровение выступает все яснее и очевиднее. В наше время верующий может защищать святость и божественность откровения только в сознательном противоречии с самим собою, с истиной, с разумом, только ценою наглого произвола и бесстыдной лжи, только ценою хулы против Духа Святого.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯПротиворечие в существе Божием вообще
Понятие Бога есть высший принцип, центральный пункт христианской софистики. Бог есть человеческое существо и в тоже время он должен быть другим, сверхчеловеческим существом. Бог есть всеобщее, чистое существо, идее существа, и в тоже время он должен быть личным, индивидуальным существом. Бог есть лицо, и в тоже время он должен быть Богом, всеобщим, т. е. не личным, существом. Существование Бога достоверно, более достоверно, чем наше собственное; ему присуще особое, отличное от нас и вещей, т. е. индивидуальное бытие, но при этом его бытие должно быть духовным, т. е. не заключать в себе осязаемых особых свойств. В слове «должен» всегда отрицается то, что утверждается в слове «есть», Основное понятие является противоречием, замаскированным софизмами. Бог, не пекущийся о нас, не внемлющий нашей молитве, не видящий, не любящий нас, не есть Бог; следовательно, существенным свойством Бога является человечность; но с другой стороны, говорят: Бог, не существующий для себя, вне человека, над человеком, как другое существо, есть призрак; значит, существенное свойство Бога есть сверхчеловечность. Бог, не похожий на нас, не обладающий, подобно субстанции Спинозы, ни сознанием, ни разумением, т. е. лишенный личного разумения, личного сознания, не есть Бог. Главное условие божества есть существенное тождество с нами; понятие божества ставится в зависимость от понятия личности, сознания, как наивысшего, что мы можем мыслить. Но на ряду с этим Бог, существенно не отличающийся от нас, не признается Богом.
Характерной чертой религии является непосредственное, непроизвольное, бессознательное созерцание человеческой сущности в качестве другого существа. Но как только это объективно созерцаемое существо становится предметом рефлексии, богословия, оно превращается в неисчерпаемый источник лжи, обмана, заблуждений, противоречий и софизмов.
Особенно характерную, удобную уловку христианской софистики составляет непознаваемость и непостижимость существа Божия. Но тайна этой непостижимости, как мы сейчас увидим, заключается в том, что определенное, естественное качество обращается в неопределенное и неестественное, и тем самым создается иллюзия, будто существо Божие отличается от человеческого и поэтому является непостижимым.
В первоначальном смысле религии непостижимость Бога имеет лишь значение аффективного выражения. При виде какого-нибудь необычайного явления, мы нередко восклицаем: это непостижимо, это выше моего понимания! хотя позднее, когда мы приходим в себя, мы признаем, что предмет нашего удивления вполне понятен. Религиозная непостижимость не есть положение, обусловленное ограниченностью разума: это просто патетическое выражение впечатления, произведенного фантазией на чувство. Фантазия есть первоначальный орган и сущность религии. В первоначальном смысле религии между Богом и человеком существовало с одной стороны различие в отношении бытия, поскольку Бог противопоставлялся человеку в качестве самостоятельного существа, а с другой стороны различие количественное, т. е. различие по объему фантазии, ибо различие фантазии бывает только количественное. Бесконечность Бога в религии есть количественная бесконечность; Бог обладает всем, чем обладает человек, но в бесконечно большем масштабе. Сущность Бога есть объективированная сущность фантазии[148]. Бог есть чувственное существо, но свободное от границ чувственности — неограниченное чувственное существо. А что такое фантазия? Неограниченная чувственность. Бог есть вечное бытие, т. е. непрестанно сущее, бытие во все времена: Бог есть бытие вездесущее, т. е. не ограниченное местом; Бог есть существо всеведущее, т. е. его объектом является все единичное, все чувственное, без различия, без ограничения местом и временем.
Вечность и вездесущие суть чувственные свойства, ибо они не отрицают бытия во времени и пространстве, а отрицает только бытие, ограниченное определенным местом и временем. Всеведение есть также чувственное качество, чувственное знание. Религия, не стесняясь, приписывает Богу внешние чувства; Бог видит и слышит все. Но божественное всеведение есть чувственное знание, лишенное главного свойства, существенной определенности действительного чувственного знания. Мои чувства позволяют мне представлять себе чувственные предметы только отдельно друг от друга и в последовательном порядке; а Бог представляет себе все чувственное сразу, все пространственное вне пространства, все временное вне времени, все чувственное внечувственным образом[149]. Другими словами: я расширяю свой чувственный горизонт посредством фантазии; я объединяю все вещи, не исключая даже и пространственно отсутствующих, в смутном представлении всеобщности и олицетворяю это возвышающее меня над ограниченной чувственной точкой зрения и благотворно действующее на меня представление, как божественную сущность. Мое знание, связанное местом и чувственным опытом, кажется мне ограниченным и я уничтожаю это ограничение при помощи фантазии, дающей полный простор моим чувствам. Это отрицание посредством фантазии есть утверждение всеведения, как божественной силы и сущности. Но тем не менее всеведение отличается от моего знания только количественным образом; ибо качество знания одинаково и там и здесь. Я не мог бы на самом деле приписывать всеведения другому объекту или существу, если бы оно существенно отличалось от моего знания и не отвечало моим представлениям, моей мыслительной способности. Божественное всеведение и мое знание носят одинаково чувственный характер. Фантазия устраняет только границу количества, а не качества. Наше знание ограничено, это значит: мы знаем лишь нечто и немногое, а не все.
Благотворное влияние религии основано на этом расширении чувственного сознания. В религии человек чувствует себя как бы под открытым небом, sub divo; в чувственном сознании он замкнут в своем узком, ограниченном помещении. Религия по существу, по происхождению (а только происхождение религии свято, истинно, чисто и прекрасно) относится только к непосредственно чувственному сознанию; она есть устранение чувственных границ. Замкнутые в себе, ограниченные люди и народы сохраняют религию в ее первоначальном смысле, ибо они сами остаются еще при начале или у источника религии. Чем ограниченнее кругозор человека, чем меньше он знаком с историей, природой и философией, тем искреннее его привязанность к религии.
Поэтому религиозный человек не чувствует потребности в образовании. Почему у евреев, в противоположность грекам, не было ни искусства, ни науки? Потому что они не чувствовали потребности в них. А чем объяснить отсутствие у них этой потребности? Иегова возмещал им эту потребность. Божественное всеведение возвышает человека над границами его знания;[150] божественное вездесущие — над границами пространства; божественная вечность — над границами времени. Религиозный человек чувствует себя счастливым благодаря своей фантазии; он имеет все в миниатюре, in nuce; его багаж всегда при нем. Иегова сопровождает меня повсюду; мне не нужно выходить из себя; мой Бог есть совокупность всех ценностей и сокровищ, всего, что нужно знать и помнить. Образование зависит от внешних условий, имеет многочисленные потребности, ибо оно преодолевает границы чувственного сознания и жизни опять-таки посредством чувственной, действительной деятельности, без помощи волшебной силы религиозной фантазии. Поэтому, как сказано выше, христианская религия, по существу, не заключает в себе принципа культуры, образования, ибо она преодолевает границы и трудности земной жизни только посредством фантазии, в Боге и на небесах. Бог есть все, чего жаждет и требует сердце, он совмещает в себе все вещи, все блага. «Ищешь ли ты любви или верности, истины, утешения или постоянной помощи? — все это в нем содержится беспредельно и безмерно. Жаждешь ли ты красоты? — он есть совершенная красота. Хочешь ли ты богатства? — он богаче всех. Желаешь ли ты могущества? — он всемогущ. Все, чего только пожелает твое сердце, все это во множестве ты находишь в нем, в том едином благе, каким является Бог»