Другим характерным примером является Непостижимая тайна рождения Сына Божия. Разумеется, рождение Бога отличается от обыкновенного естественного рождения; это рождение сверхъестественное, т. е. на самом деле только иллюзорное, воображаемое, ему недостает той определенности, которая делает рождение рождением, ибо ему недостает момента полового различия; это рождение противоречит природе и разуму, и именно в силу этого противоречия и неопределенности оно дает широкий простор фантазии и производит на душу впечатление чего-то глубокого. Бог есть Отец и Сын — Бог, подумай только! Бог. Сознание тождества с Богом приводит человека в восторг; его мыслью овладевает аффект; он раздвояется — далекое именуется близким, чужое — своим, высокое- глубоким, сверхъестественное — естественным, т. е. сверхъестественное предполагается естественным, божественное — человеческим; отрицается различие между божеским и человеческим. Но это тождество божеского и человеческого тотчас же отрицается. Все, что в Боге есть общего с человеком, должно иметь в Боге совершенно иное значение, чем в человеке — таким образом свое собственное опять становится чужим, знакомое — неведомым, близкое — далеким. Бог не рождает, как природа; Бог не есть ни отец, ни сын в человеческом смысле. А в каком же смысле? Это и есть непостижимая, неизреченная глубина божественного рождения. Таким образом религия снова полагает в Боге все естественное, человеческое, что отрицалось ею, но теперь уже в противоречии с сущностью человека и природы, ибо все это должно быть в Боге совершенно иным; но на самом деле ничего иного нет.
Во всех других определениях божественной сущности это отсутствие различия представляется скрытым; в творении, напротив, оно обращается в открытое, ясно выраженное, объективное ничто — отсюда официальное, заведомое ничто теологии в отличие от антропологии.
Основное определение, посредством которого человек делает свою собственную обособленную сущность другим, непостижимым существом, есть понятие, представление самостоятельности, индивидуальности или — выражаясь отвлеченно — личности. Понятие бытия осуществляется впервые в понятии откровения, а понятие откровения, как самоутверждения Бога, в понятии личности. Бог есть личное существо — вот то волшебное заклятие, которое мгновенно превращает представляемое в действительность, субъективное в объективное. Все предикаты, все определения существа Божия носят глубоко человеческий характер; но как определения личного, т. е. другого, от личного от человека и независимо существующего Бога, они кажутся непосредственно и действительно иными определениями, но сохраняя при этом существенное единство. Отсюда возникает для рефлексии понятие так называемых антропоморфизмов. Антропоморфизмы суть виды сходства между Богом и человеком. Определения божественного и человеческого существа хотя не одни и те же. но они похожи между собой.
Поэтому личность является противоядием от пантеизма; другими словами, представление личности позволяет религиозной рефлексии отрешиться от тождества божественного и человеческого существа. Грубое, но характерное выражение пантеизма гласит: человек есть истечение или частица божественного существа; а выражение религиозное гласит: человек есть образ божий, или: существо родственное Богу; ибо религия приписывает человеку не естественное, а божественное происхождение. Но родство есть неопределенное, уклончивое выражение. Родство бывает близкое и отдаленное. Какое же родство подразумевается в данном случае? Для отношения человека к Богу в смысле религии подходит единственное отношение родства — самое близкое, интимное, священное, какое только можно себе представить — отношение сына к отцу. Таким образом Бог и человек отличаются тем, что Бог есть отец человека, а человек — сын Бога. Здесь самостоятельность Бога и зависимость человека устанавливаются одновременно, как непосредственный объект чувства; тогда как в пантеизме часть столь же самостоятельна, как и целое; ибо целое представляется составленным из частей.
Но и это различие есть не более, как иллюзия. Отец не бывает отцом без сына; они оба вместе составляют одно общее существо. В любви человек отрекается от своей самостоятельности. становится частью. Это самоунижение искупается только тем, что и другой также становится частью, и оба подчиняются некоторой высшей силе — силе семейного духа и любви. В. данном случае устанавливается тоже отношение человека к Богу, как и в пантеизме, только здесь это отношение носит личный, патриархальный, а там безличный, всеобщий характер, при чем в пантеизме логически, определенно, прямо выражается то, что обходится в религии посредством фантазии. Взаимная принадлежность, или вернее, тождество Бога и человека, в религии маскируется тем, что оба представляются как личности или индивиды, но Бог, независимо от своего отцовства, еще как существо самостоятельное, хотя и эта самостоятельность не более, как иллюзия, ибо кто, подобно религиозному Богу, является отцом в силу глубокого чувства, тот живет и существует лишь своим сыном.
Обоюдная тесная зависимость между Богом как отцом и человеком как сыном нисколько не умаляется благодаря представлению, что люди суть только усыновленные чада Божии, а родным сыном является только Христос, и что поэтому Бог находится в существенной зависимости только от Христа, как единородного сына, а не от человека. Но это различие только теологическое, т. е. иллюзорное. Бог усыновляет только людей, а не животных. Причина усыновления заключается в человеческой природе. Человек, усыновленный божией благодатью, сознает свою божественную природу и достоинство. Кроме того, единородный сын Божий есть не что иное, как идее человечества, предвосхищенный человек, в Боге скрывающийся от себя самого и от мира. Логос есть тайный, скрытый человек; а человек есть открытый, ясно выраженный логос. Логос есть только аѵапи-ргороз человека. Все, что сказано о логосе, относится и к существу человека.[153] Но между Богом и его единородным сыном нет никакого существенного различия — кто знает сына, знает и отца — следовательно, между Богом и человеком также нет различия.
То же можно сказать и о подобии Божием. Здесь образ не мертвое, а живое существо. Человек есть образ Бога, значит, человек есть существо подобное Богу. Сходство между живыми существами основывается на естественном родстве; человек подобен Богу, потому что Бог его отец. Сходство есть наглядное родство; по первому мы судим о втором.
Но сходство есть такое же обманчивое, иллюзорное, неопределенное представление, как и родство. Естественное тождество устраняется только представлением личности. Подобие есть тождество, не желающее называться тождеством и скрывающееся под смутным обликом посредника, в тумане фантазии. Как только туман рассеивается, мы, находим обнаженное тождество. Чем больше сходства между существами, тем меньше между ними и различия; если я знаю одного, значит, я знаю и другого. Есть разные степени сходства. Это относится и к подобию между Богом и человеком. Добрый, благочестивый человек уподобляется Богу в большей степени, чем тот, чье сходство с Богом исчерпывается только его человеческой природой вообще. Потому можно допустить высшую ступень богоподобия, хотя она будет достигнута только в будущей жизни. Но все, чем человек сделается впоследствии, до некоторой степени принадлежит ему и теперь, по крайней мере, в возможности. Высшая степень подобия состоит в том, что два индивида или существа говорят и выражают одно и то же, так что все различие между ними ограничивается тем, что это- два индивида. Существенные качества, благодаря которым мы различаем одну вещь от другой, одинаково присущи им обоим. Поэтому их можно различать не посредством мысли и разума, которым здесь не на что опереться, а лишь посредством чувственного представления или созерцания. Если бы мои глаза не говорили мне, что это два существа, действительно, различные в смысле бытия, то мой разум принял бы их за одно и то же существо. Поэтому и мои глаза также смешивают их друг с другом. Вообще смешивать можно только то, что является различным не для разума, а для чувства, или вернее, не в смысле сущности, а в смысле бытия. Поэтому вполне подобные друг другу лица имеют чрезвычайную прелесть как для самих себя, так и для фантазии. Подобие дает повод ко всевозможным мистификациям и иллюзиям; потому что мой глаз смеется над моим разумом, для которого понятие самостоятельного бытия — всегда связывается с понятием определенного различия.
Религия есть свет духовный, преломляющийся в среде фантазии и чувства и показывающий одно и то же существо в двойном виде. Подобие есть тождество разума, которое в области действительности прерывается благодаря непосредственно чувственному представлению, а в области религии — благодаря воображению. Другими словами, оно есть тождество разума, раздвоенное представлением индивидуальности или личности. Я не могу установить действительного различия между отцом и сыном, первообразом и подобием, Богом и человеком, если я отрешусь от представления личности. Подобие есть тождество, утверждаемое разумом, чувством истины, и отрицаемое воображением; оно есть тождество, кажущееся различием — призрачное представление, не говорящее прямо ни да, ни нет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯПротиворечие в умозрительном учении о Боге
Итак, личность Бога есть средство, позволяющее человеку превращать определения и представления своего собственного существа в определения и представления другого существа, существа вне его. Личность Бога есть не что иное, как отделенная, объективированная личность человека.
На этом процессе самоотделения основано умозрительное учение Гегеля, которое сознание человека о Боге делает самосознанием Бога. Бог мыслится, сознается нами. Согласно умозрению, это наше мышление о Боге есть мышление Бога о себе самом; умозрение соединяет обе стороны, разъединяемые религией. В этом случае умозрение рассуждает глубже, чем религия, ибо Бога мы мыслим иначе, чем другой, внешний