Вера имеет свое особое настроение; она опирается на особое откровение Божие; она добилась своего достояния не обычным путем, не тем путем, который доступен всем людям без различия. Что доступно всем, есть нечто обыденное и потому не составляет объекта веры. Бог есть творец — это может познать каждый путем изучения природы; но что такой этот Бог сам по себе — это есть особый вопрос благодати, содержание особой' веры. Объект этой веры открывается особым образом, и потому он является особым существом. Бог христиан есть также и Бог язычников; но здесь есть и большая разница, такая же разница, как между мною, каким я представляюсь другу, и мною, каким я представляюсь чужому человеку, знающему меня только издали. Бог, как объект христиан, отличается от Бога, как объекта язычников. Христиане знают Бога лично. Язычники в лучшем случае знают только, что есть Бог, а не знают, кто есть Бог; вследствие чего они и впали в идолопоклонство. Поэтому равенства язычников и христиан перед Богом почти не существует: и если есть нечто общее между христианами и язычниками, — будем настолько свободомыслящими, что допустим это — то оно не касается ни собственно христианства, ни того, что составляет веру. В чем христиане являются христианами, это же самое отличает их от язычников[174]; а христианами они являются в силу своего особого познания Бога; следовательно, здесь признаком отличия является Бог. Особенность есть соль, сообщающая вкус обыкновенному существу. Сущность каждой вещи заключается в ее особенностях: знает меня только тот, кто знает меня специально или лично. Поэтому специальный Бог, тот Бог, который в особенности является объектом христиан, личный Бог, и есть впервые Бог. А этот Бог, неведомый язычникам и вообще Неверующим, существует не для них. Он может стать Богом и для язычников, но только когда они сами перестанут быть язычниками и обратятся в христиан.
Вера обособляет, ограничивает человека; она отнимает у него свободу и способность подвергать оценке то, что от него отличается. Вера замыкается в себе. Правда, философ, вообще ученый догматик тоже ограничивает себя определенностью своей системы. Но теоретическое ограничение, как бы несвободно, узко и близоруко оно ни было, все-таки носит более свободный характер, ибо область теории свободна сама по себе, так как здесь суждение обусловливается только предметом, причиной, разумом. А вера делает свое содержание предметом совести, личного интереса и стремления к блаженству; ибо объект веры есть существо особое, личное, требующее, чтобы его познали, и делающее это познание условием блаженства.
Вера сообщает человеку особое чувство тщеславия и эгоизма. Верующий считает себя отличным от других людей, превознесенным над обыкновенным человеком; он мнит себя лицом привилегированным, пользующимся особыми правами; верующие суть аристократы, а неверующие — плебеи. Бог есть это олицетворенное отличие и преимущество верующего перед неверующим[175]. Но так как вера представляет собственную сущность, как другое существо, то верующий относит свою честь не непосредственно к себе, а к этому другому лицу. Сознание своего преимущества есть в верующем человеке сознание этого лица, и ощущение самого себя он переносит на эту отличную от него личность.[176] Верующий подобен слуге, который чувствует себя участником в достоинствах своего господина и ставит себя выше человека свободного и самостоятельного, но состояния менее высокого, чем его господин.[177] Он отказывается от всех заслуг, чтобы предоставить честь этих заслуг своему господину, но только по тому, что эти заслуги опять возвращаются к нему, и в этой чести своего господина он удовлетворяет свое собственное честолюбие. Вера высокомерна, но она отличается от естественного высокомерия тем, что она чувство своего превосходства, свою гордость переносит на другое лицо, которое наделяет верующего разными преимуществами и вместе с тем является его собственной сущностью, его олицетворенным и удовлетворенным стремлением к блаженству; ибо это лицо имеет своим назначением быть благодетелем и спасителем человека и вести верующего к его собственному вечному спасению. Словом, характерный принцип религии заключается в том, что она превращает действительный залог в страдательный. Язычник возвышается сам, христианин — при помощи другого лица. Христианин превращает в дело чувства то, что для язычника является делом самостоятельности. Смирение верующего есть обратное высокомерие, утратившее внешние признаки высокомерия. Он чувствует себя избранником; но это превосходство не есть результат его деятельности, а дело благодати; он стал избранником помимо своей воли; он ничего не сделал для этого. Он перестает вообще быть целью своей собственной деятельности, а становится целью, объектом Бога.
Вера по существу есть определенная вера. Бог только в этой определенности есть истинный Бог. Этот Иисус есть Христос, истинный, единственный пророк, единственный сын Божий. Если ты хочешь достигнуть блаженства, ты должен верить в эту определенную истину. Вера деспотична[178]. Сущность веры такова, что она должна носить характер догмата. Догмат только выражает то, что уже давно находится на языке или на уме у веры. Установление какого-нибудь основного догмата влечет за собой возникновение более специальных вопросов, которые тоже приходится облекать в догматическую форму. Отсюда возникает обременительное изобилие догматов, что не исключает, однако, их необходимости, потому что они дают нам возможность точно знать, во что мы должны верить и каким образом мы можем достичь блаженства.
Многое, что в наши дни опровергается, осмеивается, признается ошибкой, недоразумением или преувеличением да-с точки зрения правоверного христианства, является неизбежным следствием из внутренней сущности веры. Вера по своей природе не свободна и ограничена, ибо она имеет дело с собственным блаженством и славой Божией. Как мы с тревогой заботимся о том, чтобы воздать высокопоставленному лицу подобающую ему честь, о том же заботимой мы и в вере. Апостол Павел заботится исключительно о славе, чести и заслугах Христа. Догматическая, исключительная, скрупулезная определенность содержится в сущности веры. По отношению к пище и другим безразличным для веры вещам вера вполне либеральна, но иначе относится она к предметам веры. Кто не за Христа, тот против Христа; все нехристианское есть антихристианское. Но что же является христианским? Это должно быть точно установлено, это нельзя предоставить произволу. Содержание веры изложено в книгах, составленных различными авторами; вера изложена в форме случайных, противоречивых изречений, поэтому догматическое определение и истолкование является внешней необходимостью. Христианство обязано своим продолжительным существованием только церковной догматике.
Только бесхарактерность и правоверное неверие нашего времени старается спрятаться за библию и противопоставить догматическим определениям библейские изречения, с целью освободить произвол экзегезы из оков догматики. Но веры уже нет, она стала безразличным делом там, где определения веры ощущаются, как оковы. Это просто религиозный индифферентизм, который, под видом религиозности, делает исключительным мерилом веры неопределенную по своей природе и происхождению библию. Этот индифферентизм прикрывается желанием верить только в существенное, а на самом деле он не верит ни во что, заслуживающее имени веры; например, он заменяет определенный, полный характера образ сына Божия, созданный церковью, неясным, ничего не говорящим определением безгрешного человека, который более всех других имел бы право называться сыном Божиим, т. е. понятием человека, которого нельзя назвать ни человеком, ни Богом. Доказательством, что действительно не что иное, как только религиозный индифферентизм, кроется за библией, служит тот факт, что здесь отрицается, считается необязательным даже то, что находится в библии, но противоречит современному образованию, и даже называется нехристианскими такие, напр. чисто христианские, неизбежно из веры вытекающие поступки, как обособление верующих от неверующих.
Церковь совершенно справедливо осуждает всякое неверие и иноверие[179], ибо это осуждение лежит в сущности веры. В начале вера представляется лишь невинным отделением верующих от неверующих; но на самом деле это отделение носит в высшей степени резкий характер. Верующий имеет Бога за себя, а неверующий против себя. Только возможность обращения неверующего в верующего обезоруживает Бога, и этим объясняется требование отказаться от неверия. Все, что имеет Бога против себя, ничтожно, отвергнуто, суждено; ибо всякий, вооружающий против себя Бога, сам влетает против него. Веровать — значит быть добрым, а не веровать — быть злым. Вера, ограниченная и узкая, все объясняет настроением. Неверующий кажется ей неверующим по злобе и упрямству и является врагом Христа.[180] Поэтому вера ассимулирует себе только верующих и отталкивает неверующих. Она добра по отношению к верующим, и зла по отношению к неверующим. В вере лежит злое начало.
Христиане настолько эгоистичны, тщеславны и самодовольны, что видят сучки в вере нехристианских народов и не замечают бревен в своей собственной вере. Только вид религиозного различия у христиан иной, чем у других народов. Только климатические различия или различия народных темпераментов создают различие. Народ воинственный, пылкий и чувственный вообще, естественно проявляет свое религиозное различие в чувственных поступках, в силе оружия. Но природа веры, как таковой, одинакова везде. Вера везде осуждает и проклинает. Всякое благословение, всякое благо сосредоточивает она на себе и своем Боге, как любовник на своей возлюбленной, а всякое проклятие, бедствие и зло оставляет на долю неверующего. Верующий участвует в благословении, божьем благоволении и вечном блаженстве; неверующий предается проклятию, отвергается Богом и людьми; ибо человек не должен любить и щадить тех, от кого отрекся Бог; это было бы критикой божественного приговора. Магометане истребляют неверующих огнем и мечом, христиане — гееной огненной. Но пламя потустороннего мира врывается и в этот мир, чтобы осветить ночь, окружающую неверующих. Верующие предвкушают небесное блаженство еще на земле, и поэтому неверующие тоже должны уже вперед испытывать адские муки, по крайней мере, в моменты религиозного воодушевления.