са Христа, которые подвергнутся наказанию, вечной погибели от лица Господа и от славы могущества Его, когда Он придет прославиться во святых Своих и явиться дивным в день оный во всех веровавших.» 2. Фессалон. 1,7 10. «Б е з веры угодить Богу невозможно». Евр. 11, 6. «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в него, не погиб, но имел жизнь вечную». Иоанн, 3, 16. «Всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога. А всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста» 1. Иоан. 4,2,3, «Кто лжец, если не тот, кто отвергает, что Иисус есть Христос. Это — антихрист, отвергающий Отца и Сына». 1. Иоан. 2,22. «Всякий, преступающий учение Христа и не пребывающий в нем, не имеет Бога; пребывающий в учении Христовом имеет и Отца и Сына. Кто приходит к вам и не приносит сего учения, того не принимайте в дом и не приветствуйте его; ибо приветствующий его участвует в злых делах его». 2. Иоан. 9 — 11. Так говорит апостол любви. Но любовь, которую он прославляет, есть только христианская братская любовь. «Бог есть спаситель всех человеков, а наипаче верных». 1. Тимоф. 4,10. Роковое слово! «Будем делать добро всем, а наипаче своим по вере!» Галат. 6, 10. Опять роковое слово наипаче! «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосужден»[189]. Тит. 3, 10.11. «Таковы Именей и Александр, которых я предал сатане, чтобы они научились не богохульствовать» 1. Тимоф. 1,20. 2. Тимоф. 2, 17.18. — Вот места, на которые католики ссылаются еще и теперь, чтобы оправдать нетерпимость церкви в отношении еретиков. «Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема». 1. Коринф. 16, 22. «Верующий в Сына имеет жизнь вечную; а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем»[190]. Иоан. 3,36. «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили в море». Марк, 9, 42. Матфей, 18,6. «Кто будет веровать и креститься, спасен будет, а кто не будет веровать и креститься, осужден будет». Марк, 16, 16. Различие между верой, выраженной в библии, и верой позднейших времен подобно различию между почкой и растением. Почка представляет лишь неясное очертание того, что бросается в глаза в созревшем растении; и однако в почке содержалось уже растение. Но того, что бросается в глаза, софисты не желают признавать; они держатся только различия между развившимся и неразвившимся существованием; они забывают о единстве.
Вера необходимо переходит в ненависть, а ненависть в преследование, если сила веры не встречает противодействия, не разбивается о другую, чуждую вере силу, О силу любви, гуманности и чувства справедливости. Вера неизбежно считает себя выше законов естественной морали. Учение веры есть учение об обязанностях по отношению к Богу высший долг есть вера. Обязанности по отношению к Богу превосходят обязанности по отношению к человеку настолько же, насколько Бог превосходит человека. Обязанности по отношению к Богу неизбежно сталкиваются с общечеловеческими обязанностями. Бог не только мыслится и представляется, как существо универсальное, отец людей, любовь — такая вера есть вера любви — он еще представляется, как личное существо, как существо само по себе. Следовательно, как Бог, в качестве существа, себе довлеющего, отличается от человека, так и обязанности по отношению к Богу отличаются от обязанностей по отношению к людям, и в душе вера обособляется от морали и любви.[191] Нельзя указывать на то, что вера в Бога есть вера в любовь, в добро, что вера есть выражение доброго чувства. Нравственные определения исчезают в понятии личности; они становятся второстепенным делом, простыми акциденциями. Сутью дела является субъект, божественное я. Любовь к Богу, как к существу личному, носит не нравственный, а личный характер. Множество благочестивых песен дышат любовью только к Господу, но в этой любви не обнаруживается ни малейшего следа какой-либо высокой нравственной идеи или настроения.
Вера есть наивысшее, потому что ее объектом является божественная личность. Поэтому она ставит вечное блаженство в зависимость от себя, а не от исполнения общих человеческих обязанностей. Но все, что имеет своим последствием вечное блаженство, неизбежно становится в глазах человека главным делом. Поэтому мораль, которая внутренне подчиняется вере, может и должна подчиняться ей и во внешнем, практическом отношении. Поэтому неизбежны л такие поступки, в которых обнаруживается не только различие, но и противоречие между верой и моралью — поступки дурные в нравственном отношении, но похвальные в отношении веры, целям которой они наилучшим образом служат. Все спасение заключается в вере; поэтому все зависит от спасительности веры. При опасности для веры, подвергаются опасности и вечное блаженство и слава Божия. Поэтому вера разрешает все, что способствует ее утверждению; ибо вера, в строгом смысле, есть единственное благо в человеке, подобно тому как сам Бог есть единственное благое существо, вследствие чего первая, высшая заповедь гласит: «веруй!»[192].
Но так как между верой и нравственным настроением нет никакой естественной, внутренней связи и так как вера по существу равнодушнак нравственным обязанностям[193], и она приносит любовь к человеку в жертву славе Божией, то именно поэтому от веры и требуется, чтобы она сопровождалась добрыми делами и проявляла себя актами любви. Вера безразличная в отношении любви противоречит разуму, естественному чувству справедливости человека, нравственному сознанию, из которого непосредственно возникает любовь, как закон и истина. Поэтому вера, в противоречии со своей сущностью, ограничивает себя моралью: вера, не творящая добра, не проявляющая себя актами любви, не есть истинная, живая вера. Но это ограничение не вытекает из самой веры. Независимая от веры сила любви предписывает ей законы; ибо здесь критерием истинности веры становится нравственное качество, истина веры делается зависимой от истинности морали — отношение, противоречащее вере.
Вера делает человека блаженным; но несомненно она не внушает ему действительно нравственных настроений. Если она исправляет человека и имеет своим результатом моральные настроения, то это исходит лишь из внутреннего, не зависящего от веры убеждения в неопровержимой истине морали. М о р а л ь, а никоим образом не вера, внушает верующему мысль: твоя вера ничто, если она не способна тебя исправить. Правда, уверенность в вечном блаженстве, в прощении грехов, в благодати, спасающей от всех наказаний, может побудить человека делать добро. Человек, у которого есть эта вера, обладает всем; он блажен[194]; он становится равнодушным к благам этого мира; он не знает зависти, стяжания, тщеславия, чувственных желаний; все земное исчезает перед божественной благодатью и вечным надземным блаженством. Но добрые дела исходят у веры не из любви к самой добродетели. Не любовь, не объект любви, не человек, основа всякой морали, является пружиной всяких добрых дел. Нет! Он делает добро не ради добра, не ради человека, а ради Бога — из благодарности к Богу, который все для него сделал и для которого он, в свою очередь, должен сделать все, что только находится в его власти. Он перестает грешить, ибо грех оскорбляет Бога, его спасителя, его Господа и благодетеля[195]. Понятие добродетели заменяется здесь понятием искупительной жертвы. Бог принес себя в жертву человеку, поэтому и человек должен жертвовать собою Богу. Чем крупнее жертва, тем лучше и деяние. Чем больше деяние противоречит природе человека, чем больше самоотречение, тем выше добродетель. Особенно католицизм развил и осуществил это исключительно отрицательное понятие добра. Его высшее моральное понятие есть понятие жертвы — отсюда высокое значение отрицания половой любви, девство. Целомудрие, или вернее, девство есть характерная добродетель католической веры. Оно не основано на природе и есть фактическая, самая трансцендентная добродетель, добродетель супранатуралистической веры; оно есть высшая добродетель для веры, но не добродетель сама по себе. Следовательно, вера считает добродетелью то, что само по себе, по своему содержанию, не есть добродетель; ей, стало быть, не ведомо чувство добродетели; она необходимо должна принижать истинную добродетель потому, что превозносит мнимую добродетель и не руководится никаким иным понятием, как только понятием отрицания, противоречия человеческой природе.
Итак, деяния, имевшие место в истории христианской религии, соответствуют христианству, хотя и про ти воре чат любви; поэтому противники догматического христианства совершенно правы, когда они винят его за жестокие поступки христиан; однако они в то же время противоречат и христианству, ибо христианство есть не только религия веры, но и религия любви, и обязывает нас не только верить, но и любить. Значит, деяния, внушенные ненавистью к еретикам, одновременно соответствуют и противоречат христианству? Как же это возможно? Да, христианство санкционирует в одно и то же время как поступки, вытекающие из любви, так и поступки, вытекающие из веры без любви. Если бы христианство сделало законом только любовь, то приверженцы его были бы правы, и христианство нельзя было бы винить за все ужасы истории христианской религии; если бы оно сделало законом только веру, то и упреки людей неверующих были бы справедливы безусловно и без всяких ограничений. Но христианство признавало любовь не безусловно; оно не поднялось до той высоты, чтобы понимать любовь абсолютно. И оно не могло достичь этой свободы, ибо оно есть религия — и поэтому любовь осталась в подчинении у веры. Любовь есть экзотерическое, а вера эзотерическое учение христианства — любовь есть только м о р а л ь, а вера — религия христианской религии.