– Почему это так много для тебя значит? – в отчаянии спрашивал Оливер. – Это ведь только работа.
Лиза поморщилась. Ничего-то он не понимает.
– Нет. Это… это все, понимаешь?
– Забеременеешь, будешь думать иначе.
Ее вдруг бросило в жар от ужаса. Она ведь не забеременеет. Надо ему сказать. Но все ее попытки и намеки наталкивались на каменную стену его непонимания.
– Давай-ка, солнце, уедем на выходные, – предложил Оливер с натужным энтузиазмом. – Только ты да я, как раньше. Поболтаемся, отдохнем…
– В субботу мне надо заскочить в редакцию на пару часов. Проверить верстку, прежде чем номер уйдет в печать…
– Это можно поручить Элли.
– Еще не хватало! Она нарочно все испортит, чтобы мне насолить.
– Вот видишь, – горько заметил он. – Ты одержима работой, и мне никак до тебя не достучаться, и видимся мы только по делу… И с тобой стало неинтересно.
Так оно и шло – разочарование за разочарованием, ссора за ссорой, нескончаемая череда взаимных упреков, обид, непонимания и отчуждения. Двое, некогда слитые воедино, постепенно разделились и превратились в двух разных людей.
Что-то должно было случиться – и случилось.
В Новый год Оливер нашел у Лизы в сумочке противозачаточные таблетки. Последовала долгая и яростная перепалка, а за нею – глухое молчание. Оливер собрал чемоданы, прихватив один Лизин, и ушел.
44
– Кто сегодня идет за бутербродами? – спросила Лиза.
– Я, – быстро отозвалась Трикс. Слишком быстро. Трикс обожала ходить за бутербродами – не потому, что желала услужить коллегам, но потому, что таким образом еще на час продлевала свой обеденный перерыв. До киоска с бутербродами она шла четыре минуты, еще шесть тратила на то, чтобы заказать, оплатить и забрать коробку. Остальные сорок пять минут бродила по магазинам, а по возвращении в редакцию крыла на чем свет стоит толпу тугодумов в очереди за бутербродами, недоумков-продавцов, не умеющих отличить цыпленка от авокадо, старичка, у которого прямо перед прилавком случился сердечный приступ, так что пришлось расстегнуть ему воротник и побыть с ним до приезда «Скорой»…
И хотя все были завалены работой, и целый месяц вплоть до выхода первого номера «Колин» просветов не ожидалось, ежедневного спектакля с никогда не повторяющимися оправданиями невольно ждали.
Потом Трикс садилась, пятнадцать минут ела бутерброд, смотрела на часы и сообщала:
– Час пятьдесят семь, я ухожу на обед, увидимся в два пятьдесят семь.
Не успела Лиза уйти, как пришел Джек. Он сразу прошел к себе в кабинет, а в редакцию влетел отсутствовавший с утра Келвин. Он был на пресс-конференции.
– Угадайте, что скажу, – выдохнул он. – Потрясающая новость!
– Что?
– У Джека с Мэй все кончено.
– Не свисти, Шерлок, – презрительно кинула Трикс.
– Нет, правда. Честное слово. Все по-взрослому. Не какие-нибудь там игрушки. Действительно разошлись, и никаких вам разборок, больше недели уже не виделись.
– Ты-то откуда знаешь?
– Я… ну, я видел Мэй в выходные. В «Глобе». Верьте мне, – с нажимом произнес он, многозначительно кивнув в сторону кабинета, – они расстались.
– Боже, ну и клоун ты, – фыркнула Трикс. – Пытаешься сделать вид, будто переспал с нею.
– Нет, я… ну, ладно, пытаюсь. Но они все-таки разбежались.
– Почему? – спросила Эшлин. Келвин пожал плечами:
– Должно быть, время пришло.
Лиза была потрясена, как ее задела эта новость. Жизнь в мгновение ока перестала казаться мерзкой. Джек стал доступен, и она понимала, что удача на ее стороне. Лиза чувствовала, что она ему нравилась, а на прошлой неделе, когда расплакалась у него в кабинете, еще что-то сдвинулось с мертвой точки. Ее беззащитность и его нежность их сблизили.
Она поняла и нечто важное: Джек ей нравится. Не так, как вскоре после ее приезда в Дублин, – жестко, агрессивно. Тогда ее просто привлекал его внешний вид, его работа, и охота на него была не более чем средством, чтобы забыть о своих горестях. К тому же сработал принцип: «Я всегда получаю то, что хочу!»
Когда через полчаса Джек вышел из своего кабинета и направился к ксероксу, Лиза оказалась рядом.
– Может, сходим куда-нибудь? – предложила Лиза.
– Да. – Джек задумчиво кивнул. – Хорошая мысль! Непременно.
45
– Ни за что не поверишь!
Был вечер четверга, и Маркус только что появился у Эшлин с видеокассетой под мышкой. Глаза у него возбужденно горели.
– В субботу я выступаю перед Эдди Иззардом!
– К-как?
– Должен был Стив Бреннан, но он попал в больницу с подозрением на аппендицит. Представляешь? Вечер будет сносшибательный!
Эшлин помрачнела от разочарования.
– Я не смогу пойти.
– Что? – изумился Маркус.
– Помнишь, я же тебе говорила, мне на выходные надо поехать к родителям, в Корк.
– Отмени.
– Не могу, – возразила она. – Я столько времени у них не была, что отменять еще раз уже неприлично.
Родители так разволновались, когда она подтвердила, что наконец-то приедет, что при одной мысли об отмене визита Эшлин бросало в пот.
– Перенеси на следующие выходные.
– Нельзя, буду работать. Опять фотосессия.
– Мне очень важно, чтобы ты там была, – ровным голосом промолвил Маркус. – Большой концерт, я опробую новые номера, мне нужно твое присутствие.
Эшлин раздирали сомнения.
– Прости. Я уже настроилась на поездку, и так давно не была… И билет на поезд уже купила, – добавила она.
Лицо Маркуса стало вдруг чужим. Эшлин ненавидела себя за то, что огорчает Маркуса, но выбирать приходилось между ним и родителями. Эшлин нравилось радовать других, и хуже ситуации, в которой, как ни крути, надо кого-то расстроить, для нее не было ничего.
– Прости, мне правда очень жаль, – искренне сказала она. – Но у родителей и без того все непросто. Если б я не приехала, это наших отношений не улучшило бы.
Она ждала его вопроса, что именно непросто у нее с родителями, и решила рассказать все как есть. Но он лишь смотрел на нее обиженно. – Прости, – повторила Эшлин.
– Все в порядке, – сказал он.
Но никакого порядка не было. И хоть они открыли бутылку вина и сели смотреть принесенный Маркусом фильм, вечер был испорчен. Вино было похоже на прокисший сок без капли алкоголя. Эшлин мучила совесть, поэтому все ее попытки завязать беседу терпели фиаско. Впервые за все время знакомства с Маркусом она не могла придумать, что бы сказать.
Протянув пару часов до десяти вечера, Маркус встал, нарочито потянулся:
– Пойду, пожалуй.
Тугой комок в животе у Эшлин от ужаса превратился в тяжеленный булыжник. Маркус всегда оставался на ночь!
В голову пришла новая, леденящая мысль: что, если это не просто ссора? Что, если это конец? Маркус как-то слишком быстро шел к двери, а Эшлин лихорадочно перебирала варианты. Может, перенести все-таки поездку в Корк? Какая разница, сейчас увидеться с родителями или через пару недель? Ее отношения с Маркусом куда важнее…
– Маркус, дай мне подумать. – Голос у нее срывался от волнения. – Может, я бы съездила к ним через неделю?
– Да ничего, не дергайся, – улыбнулся он. – Как-нибудь переживу. Хотя скучать буду.
Облегчение длилось ровно секунду. Конечно, это еще не конец, но сейчас-то Маркус уходит.
– Мы могли бы увидеться завтра вечером, – предложила она, торопясь исправить положение. – Я уезжаю только в субботу утром.
– Не стоит, – передернул плечами он. – Давай оставим это до твоего возвращения.
– Ладно, – неохотно согласилась Эшлин, боясь настаивать на своем, чтобы не усугублять размолвку. – В воскресенье вечером я вернусь.
– Позвони, как появишься.
– Конечно. Поезд приходит в восемь, то есть это если без опоздания, потом на такси обычно большая очередь, поэтому не знаю, во сколько я окажусь дома, но позвоню тебе сразу же.
Стремясь угодить, она очень частила.
Беглый поцелуй – не долгий, не страстный, ничуть ее не успокоивший, – и Маркус ушел.
Расстроенная, она погрузилась в привычную обиду на свою семью. Будь у нее нормальные родители, такого не случилось бы.
От злости и тревожных мыслей у Эшлин разыгралась бессонница. Ей совершенно необходимо было с кем-нибудь поговорить. Джой отпадала: единственная актуальная тема для нее – «все мужики – сволочи». Значит, останется Клода. Она поймет и посочувствует. Извинившись за поздний звонок, она выложила подруге историю неудавшегося вечера.
Однако желаемых слов утешения от Клоды не последовало. Вместо этого она сонно предложила:
– Хочешь, я схожу и послушаю Маркуса?
– Нет, я не это имела в виду…
– Могу с Тедом пойти, – уже бодрее продолжала развивать мысль Клода. – Мы с Тедом сходим вместо тебя и окажем ему моральную поддержку.
Эшлин совсем расстроилась. Дружить с Тедом Клоде было совершенно ни к чему.
– А как же Дилан?
– Кому-то надо остаться с детьми. Ну ладно, Эшлин, поезжай и ни о чем не беспокойся.
«Никто ни за что не отвечает», – поняла девятилетняя Эшлин в то странное, жуткое лето. По вечерам в пятницу она привыкла стоять на углу улицы, высматривая вдали папину машину. А пока ждала, заглушала ужас оттого, что он может так и не вернуться, безмолвной игрой.
«Если следующей проедет красная машина, все будет в порядке. Если у второй машины номерной знак оканчивается на четную цифру, все будет хорошо».
Наступало утро понедельника, и она снова просила папу не уезжать.
– Надо, – строго возражал он. – Потеряю работу, что мы будем делать? Ты уж старайся, приглядывай за нею.
Эшлин серьезно кивала, а сама с горечью думала: «Он не должен мне так говорить, я ведь еще маленькая».
– Молодец, Эшлин! Такая ответственная, а ведь всего девять лет!
Взрослые судачили втихомолку. Люди приходили в дом, говорили о чем-то, понизив голос, и замолкали, стоило Эшлин подойти ближе.
– …У него родители старые, где им справиться с тремя сорванцами.