Низкое: ОРЭ – грубое «я» для разговора настоящего мужчины с другими мужчинами, а заодно и со всеми остальными.
Так вот.
Вся «Трилогия Крысы» + «Дэнс» написана в интонации мужского дружелюбного БОКУ – в этакой, знаете ли, «муракамской» интонации, ну вы меня понимаете… – Сами японцы, обсуждая эти книги, так и говорят: «А помнишь, Боку с подругой на Хоккайдо приехал? Я чуть не помер на этом Повороте…» – или «А вы обратили внимание, как он женщин описывает? А как его Боку с девушками разговаривает? Наверное, и сам интересный мужчина. Что вы об этом думаете, Митя-сан?»
И вот тут начинается самое интересное. Ещё в «Песне ветра» была замечательная фраза:
Хартфильд так высказался о хорошем тексте: «Процесс написания текста есть не что иное, как подтверждение дистанции между пишущим и его окружением. Не чувства нужны здесь, а линейка» («Что плохого, если вам хорошо?», 1936 г.).
В «Стране Чудес» сознания героя при общении с читателем дистанцируется ещё заковыристей.
Насладимся разницами температур. Герой-конвертор в Токио рассказывает о себе на всеобщем, «внешнем я» – Вата́си. Читатель же Снов говорит о себе в интимно-доверительном Бо́ку.
Таким образом, два героя существуют по-разному даже на уровне рассказчиков: «Внешний я» – и «Внутренний я».
«Что делать с этим в русском языке?» – ужасался я и старался сохранить хотя бы принципиальную разницу интонаций этих друзей-антиподов, которые вечно о чём-то спорят…
Стоп. Где-то мы эту парочку спорщиков уже видели. Ну, точно. Да это же наши старые знакомые – Боку и Крыса, спорившие до хрипоты всю Трилогию.
Сравним:
«Все богатые – говнюки!» – кричит совсем ещё юный Крыса в «Песне ветра». И отталкивает от себя этот несовершенный мир.
«Звери выносят забытое “я” (кокоро) за Стену, – морализаторствует Тень в “Конце Света”. – Они вдыхают в себя человеческую память (кокоро) и выбрасывают её во внешний мир. Точно грязь или пену, скопившиеся в Городе за ночь. А с приходом зимы умирают. Но убивает их не голод и не зимняя стужа. Они умирают от тяжести человеческих страстей (кокоро), которыми их нагружает Город. А с приходом весны рождаются новые звери. Столько же, сколько умерло. Детёныши подрастают, точно так же впитывают в себя людское “я” (кокоро), а потом умирают. Это – плата за совершенство. Ты хочешь совершенства такой ценой? За счёт слабых и беззащитных, что покорно влачат свою ношу?.. И это ты считаешь правильным? Посмотри на всё с этой стороны. Со стороны зверей, теней и обитателей Леса».
С кем же – и с чем – постоянно спорит главный герой каждого романа Мураками?
В «Охоте на овец» бестолковые, нескладные 60-е со скрипом закрывали свой занавес. С начала же 70-х в Японии начала кардинально меняться общественная атмосфера. Мораль послевоенного времени – «мы должны помогать бедным» – исказилась до абсурда и перестала привлекать массы. Как раз на эти годы приходятся попытки молодёжи насильно изменить этот мир в сторону «гуманности» – студенты кидаются на ограждения военных баз, захватывают университеты и конфликтуют с полицией. Это не кончается ничем. В «Норвежском лесе» Мураками уже откровенно насмехается над «бунтарями», которые объявляют войну университету, а сами продолжают ходить на лекции. А в «Дэнсе» и вовсе откровенно признаёт:
В 1969 году мир был гораздо проще – пускай даже тогда мне так и не казалось. Швырнул булыжником в солдата спецвойск – и как бы выразил своё отношение к миру. В этом смысле – хорошее было время. Сегодня, с нашей сверхрафинированной философией, кому придёт в голову кидаться булыжниками в полицейских? Какой идиот побежит на пикеты бросать бомбу со слезоточивым газом? Вокруг – наша сегодняшняя реальность. Сеть, протянутая от угла до угла. И ещё одна сверху. Никуда не убежать. А булыжник кинешь – отскочит да назад прилетит.
С приходом 70-х в Японии уже не стыдно быть богатым, вот в чём дело. Начался процесс, благодаря которому сегодня так называемый «средний класс» составляет уже почти 90 % населения страны. Завидно? Мне тоже. И на этом фоне лозунги Крысы о «говнюках» теряют всякую силу и актуальность. Поколение «мы должны…» уходит. Теперь мы никому не должны, кроме самих себя. Нынешнее поколение говорит: «я решил…» – и пока это его время.
В 1984 году Такааки Ёсимото[77] писал:
Если бы сегодня США с Советами перестали производить ядерное, ракетное и прочее оружие и остановили каждый своё производство товаров для военного рынка, обеим социально-экономическим системам пришёл бы полный крах. Так считают авторитетные учёные-экономисты. Хотя с точки зрения «простой человечности» – кто из нас об этом не мечтает? Утилизуй обе эти страны своё военное производство – одна из них и дальше жила бы своим укладом «мирных ковбоев», а другая осталась бы азиатским содружеством на принципах станции «Мир». И весь белый свет учился бы у них тому, как следует жить сообща, и жизнь людей на Земле обязательно стала бы лучше. Но сегодня для этого нужна шутка. Нам нужен смех над самими собой. Чтобы всё это когда-нибудь произошло, сегодня приходится выражать «человечность» в фантастических, комиксовых символах. Ибо на нынешнем этапе ни Штаты, ни Советы, не разрушив своё зло до конца, не могут думать о своих идеалах в каких-то иных символах, нежели ядерное и прочее оружие[78].
«Если ты не радикал в двадцать лет – у тебя нет сердца. Но если тебе уже тридцать, а ты всё ещё радикал – у тебя нет мозгов».
Да, стало сложнее. Противоречивее, запутаннее – со всей этой хлынувшей за шиворот правдой, безграничной свободой передвижения по миру, «внезапному» интересу к вопросам о Боге – «Господи, куда же мне всё это теперь нести?» А ещё через десяток лет – с вопросом клонирования человека, персональным компьютером, матрицами и безумием интернета. Шарик налево, шарик направо. Вертится всё быстрей. Только и успеваешь замечать, что любое явление вокруг тебя, как и любое твоё ответное действие, несут в себе равные порции добра и зла. Война не кончится никогда, говорит тебе твой коммутатор – Человек-Овца, и ты с ужасом осознаёшь, что он прав. Твой отец вдруг с пронзительной горечью признаёт, что научил тебя большему, чем успел сделать в жизни сам. Как время летит: ты больше не хочешь идти на войну, ты надеваешь шкуру Человека-Овцы и выходишь в другие миры. Тебе уже есть что сказать им всем – что там, что здесь. Ты соединяешь их собой, ты посредник, ты коммутатор – Японии, Европы, Штатов, Китая, России. С удивлением – откуда ты такой взялся? – они смотрят, как классно у тебя получается танцевать у всех на виду. И ты, танцуя изо всех сил, рассказываешь им о палачах и жертвах газовой атаки в токийском метро. И выпускаешь двухтомник «Подземка». В одном томе – интервью с людьми на больничных койках, а во втором – с заключёнными, многие из которых приговорены к высшей мере. Ни тех ни других ты не спрашивал, что случилось. Ты спрашивал их о первой любви. О чём они мечтали в детстве. Как поживают сейчас, где их дети. Что они думают о прожитой жизни до «судного дня» и после. Обо всём, что эти люди схоронили в себе «за ненадобностью» (в хозяйстве не пригодится!) и никогда бы, наверное, уже не высказали вслух, если бы не проклятый теракт и не эта встреча с тобой. Ты пишешь книгу и показываешь им, что они – не разные. Они все одинаковые. «Просто одним вовремя рассказали хорошую историю, а другим – не рассказали никакой. И когда пришёл Асахара с плохой историей, они пошли за ним»[79].
Ты любишь лихо закрученные мистерии и научную фантастику, но сам не хотел бы писать роман подобного рода. Ты хотел бы написать свой роман. «Просто текст без ограничений и сроков». Для того, «чтобы вместе с автором люди могли проснуться и увидеть сон». Ты уверен, что именно так «проявишь свои исключительные способности»[80].
Ты стал ценить свою эпоху, уважать старшее поколение и вернулся домой. Где, наконец, перестал терзать себя вопросами типа: «А может быть, Время – это и есть наше «нет» в ответ Богу на приглашение в Вечность?»
Теперь ты сам автор своей жизни. И в ответе за тех, кого приручил. Сам решаешь, что тебе делать. И уходить ли оттуда, где над заснеженной трубой поднимается серый дым и ждут тебя она и аккордеон.
Но для этого тебе уже мало двух антиподов в одной голове. Как заправский шеф-повар, ты добавляешь в свой танец ещё пригоршню и заботливо всех перемешиваешь. Так обращались со своими персонажами только самые виртуозные мастера ракуго. На кухне своей Страны Чудес ты стряпаешь людям «чёрные суси» из их же собственных мозгов, регулярно расширяя ассортимент.
Вот какой набор тихоокеанских шизоидов-деликатесов ты предлагаешь в очередном меню:
1. БОКУ и ВАТАСИ
2. БОКУ и КРЫСА
3. БОКУ и ТЕНЬ
4. БОКУ и КОКОРО.
Все блюда подаются в ваших четырёх измерениях одновременно (см. схему). Стрела не долетает. Белая птица перемахивает через стену. Герой остаётся жив.
Приятного аппетита!
Суси-бар «Сушёная Каракатица».
Как можно заметить, я частенько подглядываю в сети́, о чём болтают люди, «подсевшие» на Мураками в самых разных странах мира. А параллельно отслеживаю критику на его книги. И вот что замечаю.
Не знаю, стоит ли об этом жалеть, но одна из самых шикарных психологических «раскоряк», так любовно выписанная Мураками именно в этом романе, у нас в России как-то особо не прочитывается. Может, он не очень «по-русски» повернул, может, я не очень внятно перевёл, – но мало кого тронул один принципиальный и, по-моему, весьма интересный для обсуждения вопрос: