1. Почему герой не догадался, что женщина, предлагавшая ему секс по телефону, – его собственная жена?
Потому что, как и подтверждается в Третьей книге, у этой женщины два голоса: одним говорит она сама, а другим – то внутри неё, что ею не является. Мистическая субстанция, которая появилась в ней после того, как она забеременела (3-я книга необходима).
2. Зачем Крита брала образцы воды из кухонного крана?
Мураками предполагал, что в финале Окада умрёт от воды. К этому читателя должны были подвести многочисленные описания «гадкого привкуса» воды, которую герой то и дело пьёт, предупреждение Хонды-сана – «будь осторожен с водой», а также общая конструкция романа, о которой ниже (3-я книга не обязательна).
3. Для чего Кумико перед тем, как исчезнуть, заходила в химчистку?
Химчистка выполняет функцию «проклятого поворота», ведущего в иной мир. Зашедшие туда люди пропадают. То, что пропало в этом мире, возвращается оттуда же[142](3-я книга не обязательна).
4. От кого забеременела Кумико, если мужу не изменяла? От своего младшего брата. В «том» мире Нобору Ватая изнасиловал Криту, вытащив из неё «что-то скользкое и холодное, напоминающее новорождённого младенца». В «этом» мире он вложил это «что-то» в Кумико. Подробнее об антиподах Крите и Кумико см. ниже (3-я книга не обязательна).
5. Что означало «завещание» Хонды-сана – пустая коробка из-под виски «Катти Сарк»?
Перед тем как получить эту коробку, герой находит в мусоре другую коробочку: пустой футляр из-под туалетной воды «Кристиан Диор» – подарка жене от неизвестного поклонника. Две пустоты накладываются друг на друга, минус на минус даёт плюс. Спиритист Хонда чувствовал, что у Кумико появился другой мужчина. Его завещание – предупреждение Окаде: коробка без бутылки в данном случае символизирует человека, которого бросает жена (3-я книга не обязательна).
6. Что за «месть» имел в виду дядя Окады, когда говорил: «Смотри на мир своими глазами. Не бойся потратить на это время. Тратить на что-нибудь время – самая утонченная месть»?
В «том» мире Окада убивает Нобору Ватая, раскроив ему череп бейсбольной битой. В «этом» мире ему бы этого сделать не дали, да и в реальной жизни, по Мураками, это не метод. Попасть же «туда» он смог, лишь когда просидел в колодце несколько суток и, сопоставив все причины и следствия, понял, что его настоящий враг – он сам, человек, разучившийся любить и верить. Лишь после того, как герой это по-настоящему осознаёт (расКаяние по Достоевскому, спасение Кая по Андерсену, круги Ада по Данте и т. п.), Нобору Ватая умирает, «расколдованая» Кумико возвращается, а потерявшийся кот находится. В этом, мистическом контексте совет дяди может восприниматься и так: «хочешь исцелиться – загляни в «тот» мир, даже если это у тебя выйдет не сразу» (3-я книга необходима).
К концу Второй книги в монологах Окады всплывает странная фраза: «Добрые вести дают о себе знать тихо»; а буквально – «говорятся тихим голосом». Что же это за голос?
Когда герой плавает в бассейне, к нему приходит Озарение. Именно с тех пор, как потерялся кот, ему стала названивать незнакомка, предлагая секс по телефону. И он наконец понимает, что это – Кумико, которая не бросала его и по-прежнему его ждёт, умоляя о помощи. Тихим голосом с того света.
Цепочка «Нобору Ватая – кот – Кумико – Хонда – Мамия – колодец» наконец замыкается – и наш герой лезет под землю.
– Тебя я знаю очень хорошо, – говорит ему там незнакомка. – И ты меня тоже. Но я не знаю, кто я. Если хочешь найти жену, любым путем выясни моё имя…
– Откуда же ты собираешься вызволять свою Кумико? Как это место называется?
Я попробовал отыскать в окружающем пространстве подходящие слова, но так и не нашёл. Их не было нигде – ни в воздухе, ни под землёй.
– Это где-то далеко, – проговорил я.
Мускатный Орех улыбнулась.
– Прямо как у Моцарта в «Волшебной флейте». Там принцессу спасают из замка, который стоит за тридевять земель, с помощью волшебной флейты и колокольчиков… Но главное – это борьба царства дня и царства ночи. Царство ночи всё время пытается отвоевать принцессу у царства дня. По ходу действия главные герои перестают понимать, кто же прав, кого держат в заточении, а кого нет. В конце, понятное дело, принц соединяется с принцессой, Папагено с Папагеной, а злодеи проваливаются в ад. – Мускатный Орех провела пальцем по оправе очков. – Но у тебя сейчас нет ни птицелова, ни волшебной флейты, ни колокольчиков.
– У меня есть колодец, – сказал я.
Генеральное назначение колодца, как и цель походов в «тот» мир, – усилием мысли воскресить умершую любовь. Но не в смысле «поверить логикой гармонию». «Мысль», в данном случае, – то самое «кокоро», которое соединяет память с человеческой теплотой, о котором так долго твердили нам все практикующие целители. От Достоевского до Андерсена и от Уайльда до Бротигана.
Собственно, на этом можно бы и закончить роман. В колодец слазили, на том свете побывали, осколок зеркала в глазу растопили, перерождение произошло. «Let's get out of here», – словно говорит нам автор. И возразить ему вроде бы нечего.
Зачем же было городить Третий том?
Гиперроман: новые горизонты
Повествования
Американские писатели 90-х, безусловно, тоже создали много хорошего, – пишет Мураками в 1995 году. – Но я больше не нахожу у них произведений, от которых захватывало бы дух, чтобы хотелось сказать: «эх, вот бы и мне написать что-нибудь в этом роде». Рэй Карвер скончался, и даже О'Брайен с Ирвингом <…> что-то больше не предлагают наглядных примеров того стиля, который лично мне показался бы убедительным. Думаю, главная проблема – в качестве самого повествования. По-моему, в последнее время то, как повествуют они, несколько отличается от того, как это хочу делать я. <…> Как ни жаль, я уже не могу согласиться ни с тем, как они завершают повествование, ни со степенью реалистичности такой прозы. Не знаю – возможно, психологические рамки политкорректности постепенно убивают в любой выдумке (fiction) способность интересно финтить…[143]
Чем же именно стал отличаться сегодняшний Мураками от американцев 90-х?
Выражаясь терминами ядерной физики – тем, что, в отличие от «просто физиков», он наконец приступил к расщеплению ядра. Взял атом (a+tom)[144], который до сих пор считался неделимым, расколол его, проник к ядру, расщепил и его – и получил безграничный доступ к колоссальной энергии нового типа. По крайней мере, с конца XIX века и до сих пор ядро литературы – человеческая индивидуальность – считалось неделимым по определению (in+dividual)[145]. Несомненно, и Джон Ирвинг, и Тим О'Брайен также стремились к этому. Но именно Мураками, внимательно отследив, к чему пришли современные кино, телевидение, популярная музыка и прочие составные общемировой субкультуры, начал работать с понятием человеческой личности не как с целым числом, а как с дробью.
О человеческой мысли как бесконечной дроби очень красочно рассуждает Профессор в «Стране чудес без тормозов»: см. его монолог в главе «Летопись на зубочистке», а также «дерево» самого романа, восстановленное в этой книге.
Речь идёт о том, что в процессе жизни личность человека постоянно растаскивают в противоположные стороны две силы: одна тянет её к целому числу, другая к нулю. Как раз об этих «равновеликих силах» писал Танидзаки в «Заметках об искусстве», но именно Мураками нашёл принципиально новый и яркий способ изображения этих сил. Это и рассматривает как особую заслугу видный критик Норихиро Като, собравший команду из более двадцати рецензентов для составления уникального справочника по творчеству писателя. Вот какими словами он завершает сей коллективный труд:
Сверхзадача Харуки Мураками – вывести литературу к принципиально новым, куда более просторным горизонтам, конструируя Повествование таким образом, чтобы оно рассматривало не только исчезновение личности, но и то, что с человеком происходит после этого. Задавшись такой целью, он стал сознательно использовать приёмы и спецэффекты, применяемые в фильмах ужасов, кинофантастике и «дешёвом» фэнтэзи о зомби, шизоидах, призраках, медиумах и т. п. – создав, таким образом, новый метод в литературе (атараси́й бунгаќ у-тэ́ки сюхо́:).[146]
Иначе говоря, проза Мураками – это литература визуализованных ощущений. И воспринимать её следует так, как если бы мы смотрели кино.
Пример из «Хроник»: сцена возвращения героя из «чёрной комнаты» в обычный мир по «эту» стенку колодца. Напомним, что герой доведён до состояния крайнего ужаса:
Я потащился за нею во мглу, как на буксире. Раздался скрип: кто-то медленно поворачивал ручку двери. От этого скрипа у меня онемела спина. В миг, когда черноту комнаты вспорол луч света из коридора, мы вклинились в стену. Стена была холодной и вязкой, как огромное желе. Я крепко сжал губы: только бы в рот не попало. И тут до меня дошло. Чёрт меня побери – да ведь я же иду сквозь стену! Прохожу сквозь бетонную стену, чтобы переместиться из пункта А в пункт Б! Но чувствую себя так естественно, будто всю жизнь только этим и занимался…[147]
Эта сцена с «желе» отчётливо напоминает эпизод с биомассой из широко известной комедии ужасов «Охотники за привидениями»[148]. Но, в отличие от голливудских спецэффектов, здесь присутствует… что-то ещё. В тот самый момент, когда он чертыхается. Заметим: здесь не отсутствует то, что обычно есть. Наоборот: