— О, — повторяю я. — Так... ты выходил вчера вечером?
— Э... да. Выходил. Ненадолго.
Я хочу спросить, что он делал, но останавливаю себя и вместо этого говорю Нику, что жду не дождусь встречи с ним, а мысленно клянусь себе не ходить вокруг да около, когда мы наконец сядем поговорить. Я должна действовать прямо, не стану избегать трудных тем: верность, секс, его карьера, отсутствие таковой у меня, подспудное неудовлетворение в нашем браке. Это будет нелегко, но если мы не можем откровенно обсуждать эти вопросы, тогда у нас действительно проблемы.
— Это слишком... Мне пора заканчивать. Дети разбегаются в двух разных направлениях. Так что мы догуляем здесь и вернемся часов в пять... Тебе это подходит? — спрашивает он.
Слова его безобидны, но тон бесстрастный, с легким оттенком снисходительности. В такой манере он часто разговаривал со мной, когда я была беременна и, по его словам, вела себя неразумно, что, должна признать, нередко и случалось, как, например, из-за нашей рождественской елки: я буквально плакала, утверждая, что она уродлива, тревожно асимметрична, и даже предлагала Нику отцепить электрогирлянду и обменять елку на новую. Честно говоря, сейчас я чувствую себя почти беременной — не физически, а эмоционально, на грани слез, захлестываемая гормональной бурей, в отчаянно бедственном положении.
— Конечно. Подходит, — говорю я, сжимая подлокотник дивана и надеясь, что мое отчаяние не отражается на голосе. — Буду ждать.
Следующий час я провожу в суете, принимая душ, наряжаясь и прихорашиваясь, словно собираюсь на первое свидание, и все это время маятник моего настроения раскачивается между спокойствием и отчаянием: то я убеждаю себя, что моя интуиция, должно быть, напала на след, а затем ругаю за сомнения и столь малую веру в Ника и наши с ним отношения.
Но когда моя семья возвращается домой, холодность объятия Ника, его поцелуя в щеку совершенно очевидна.
— Добро пожаловать домой, Тесс, — произносит он с ироничной подозрительностью в голосе.
— Спасибо, дорогой, — отвечаю я, пытаясь вспомнить свое поведение до этого и точно определить, когда все началось. — Как приятно видеть всех вас.
Я опускаюсь на колени, чтобы обнять детей: у обоих личики чистые, волосы причесаны, а Руби даже согласилась на розовый бант — небольшая победа.
Фрэнки заливается веселым смехом и требует, чтобы я еще раз его обняла.
— Возьми. Тебя. На. Ручки. Мама! — кричит он.
Я даже не исправляю сказанное Фрэнком местоимение, а подхватываю сына на руки, целую в обе щеки и в маленькую потную шейку, теплую от всей той одежды, в которую не забыл укутать его папа.
Фрэнки хихикает, когда я ставлю его на пол и расстегиваю на нем пальтишко. Одет он вразнобой: темно-синие вельветовые джинсы с рубашкой в оранжевую и красную полоску, рисунок и цвета слегка не сочетаются — первый признак того, что на дежурстве был отец. Освободившись от пальто, Фрэнк начинает кружить на месте, размахивать руками и пританцовывать без ритма и рисунка, по своему обыкновению. Я смеюсь, на мгновение забывая обо всем остальном, пока не поворачиваюсь к Руби, которая старательно изображает обиду, непреклонно оставаясь при своем мнении, что ее должны были пригласить на девичник, хотя я знаю: втайне она наслаждается временем, проведенным с отцом.
Теперь она холодно смотрит на меня и спрашивает:
— Что ты мне привезла?
Я с ужасом думаю о своей оплошности: так и не сходила в «Американ герл» или в магазин Диснея, как обещала.
— У меня не было возможности, — сбивчиво оправдываюсь я. — Я должна была пойти туда сегодня.
— О Боже, — надувает губки Руби. — Папа всегда привозит нам что-нибудь из своих поездок.
Я вспоминаю безделушки, которые Ник привозит из поездок на конференции, зачастую дешевые сувениры из аэропорта, и чувствую себя виноватой, что не сохранила для нее хотя бы самолетные крендельки.
— Рубс. Имей снисхождение к своей маме, — автоматически одергивает ее Ник. Затем он сам раздевается, снимая куртку, флисовый пуловер, шарф и вешая все это ни крючок у двери. — Она приехала домой раньше, — добавляет он. — Это твой сюрприз. Наш сюрприз.
— А моим сюрпризом стал чистый дом, — одариваю я Ника благодарным взглядом.
Ник улыбается и подмигивает, принимая все на свой счет, хотя я предполагаю, что белье постирала Кэролайн.
— Возвратиться домой раньше — это не сюрприз, — говорит Руби.
— Может, мы чем-нибудь угостим тебя сегодня. Мороженым после ужина? — предлагаю я. Руби на это не клюет, ее недовольная гримаса выражает разочарование и отвращение.
Сложив руки на груди, она пытается выторговать сделку получше.
— С горячей помадкой?
Я киваю, а Фрэнки поет в это время что-то нечленораздельное, не замечая ни своей недовольной сестры, ни молчаливого напряжения между своими родителями. Я смотрю, как он размахивает руками и снова вертится, и переполняюсь любовью, восхищением и завистью к моему простодушному, счастливому ребенку. Когда, закружившись и хихикая, он падает на пол, я молюсь про себя о том, чтобы нам с Ником удалось каким-то образом вернуться в то чистое время, когда мы могли бросить все свои занятия и просто наслаждаться моментом и танцевать.
ВЭЛЕРИ: глава тридцать четвертая
«Привет, Вэл. Это я. Надеюсь, вы хорошо отдыхаете. Мы тут в Детском музее, в комнате с шариками. Веселимся... Ну, в общем, мне очень жаль, но сегодня вечером мы увидеться не сможем... Позвони мне, если быстро получишь это сообщение. А иначе... я... возможно, не смогу говорить... Я позвоню когда смогу и объясню... В любом случае прости. Правда... Скучаю по тебе... Прошлая ночь была невероятной. Ты невероятная... Ну ладно. Должен проститься».
Сердце у нее падает, пока она прослушивает это сообщение на парковке «Хоул фудс», только что сделав закупки для сегодняшнего ужина, на заднем сиденье автомобиля у нее Чарли и три пакета с продуктами.
— Мама! — нетерпеливо зовет Чарли.
— Что, милый? — смотрит она на сына в зеркало заднего вида, ни выражением лица, ни голосом не показывая своего огорчения.
— Почему ты не едешь? Почему мы просто сидим здесь?
— Прости... я прослушивала сообщение, — говорит она, заводя машину и медленно подавая назад.
— От Ника?
Сердце Вэлери на миг замирает.
— Да. Это был Ник, — отвечает она, и опрометчивость ее поведения приобретает в голове Вэлери все более отчетливые очертания вместе с пониманием того, что Чарли уже ставит Ника на первое место, даже прежде Джейсона и ее матери, ведь это ему первому Чарли позвонил из школы, когда не смог связаться с ней.
— Что он сказал? Он приедет сегодня вечером?
— Нет, милый, — говорит Вэлери, выезжая с парковки.
— Почему?
— Не знаю, — отвечает Вэлери, мысленно перебирая разные причины.
Возможно, он не сумел найти няню, или его жена вернулась домой на день раньше, или он передумал насчет ее, насчет их. Но при любом объяснении Вэлери с чувством острой печали понимает, что так это и будет, подобные разочарования, сообщения и отмены встреч. Она может притворяться и мечтать о чем только пожелает — собственно, прошлой ночью так и получилось, — но от правды не уйдешь. У них роман, и она — одна из действующих сторон, вместе с Чарли. Ее задачей будет оградить его от страданий, скрывая свое собственное.
— Мама? — окликает ее Чарли, когда она сворачивает куда-то в пригород, выбирая более долгий, но и более живописный путь домой.
— Да, милый?
— Ты любишь Ника?
Сжимая руль, Вэлери судорожно ищет в лихорадочном потоке мыслей верный ответ, любой ответ.
— Он хороший друг. Он наш прекрасный друг, — говорит она. — Кроме того, что чудесный врач.
— Но ты его любишь? — снова спрашивает Чарли, словно точно знает, что происходит. — Ну как если хочешь на ком-то жениться?
— Нет, — лжет Вэлери, стремясь оградить сына, раз уж слишком поздно защищать себя. — Не так, милый.
Чарли отвечает возгласом явного разочарования.
Вэлери откашливается и не без трепета спрашивает:
— А ты как относишься к Нику?
Помолчав, он признается:
— Мне он нравится. Я бы хотел... я бы хотел, чтобы он был моим папой.
К тоске в его голосе примешивается извиняющийся тон, как будто Чарли раскаивается.
Вэлери киваете глубоким вздохом, не представляя, что можно сказать в ответ.
— Это было бы здорово, правда? — наконец произносит она, не зная, отнести себя в разряд хороших матерей или бесспорно плохих, учитывая теперешние ее слова и поведение в целом. Она уверена, что ответ заключен в одной из этих крайностей, а еще больше убеждена в том, что лишь время покажет, где ее место.
ТЕССА: глава тридцать пятая
За полчаса до приезда Кэролайн, только что уложив детей в кровать, я обнаруживаю Ника в гостиной: он крепко спит в штанах от старой хирургической робы. Я вспоминаю годы его практики, как он запросто засыпал повсюду, кроме нашей постели, — на диване, за столом, однажды даже стоя на кухне. Он заваривал себе чай и заснул на полуслове, очнувшись от удара подбородком о стол. Хотя я никогда в жизни не видела столько крови, Ник отказался ехать в больницу, где только что отдежурил тридцатишестичасовую смену. Тогда я уложила его в постель и большую часть ночи держала повязку у него на подбородке.
Сейчас я сижу на краю дивана и минуту слушаю храп Ника, а потом тихонько трясу его за плечо.
— Они тебя вымотали, да? — спрашиваю я, когда он открывает глаза.
Зевнув, Ник отвечает:
— Да. Сегодня утром Фрэнки встал, когда еще шести не было. А твоя дочь... — Он с нежностью качает головой.
— Моя дочь?
— Да, твоя дочь. Она — это что-то.
Мы оба улыбаемся, и Ник продолжает:
— Она совершенно особенная девочка.
— Это еще мягко сказано, — замечаю я.
Ник проводит рукой по волосам со словами:
— В музее она едва не закатила истерику, когда ее яблочные дольки соприкоснулись с кетчупом. И Боже мой... заставить эту девочку надеть носки... Можно подумать, что ты предлагаешь ей смирительную рубашку.