— Можешь и за год, «Сова» против не будет.
— Нет, нет! Поквартально, не стоит рушить чужие порядки. Хм, это существенный плюс, поквартально… Отвлекись, сын, пойдем, перекусим.
Пили чай по папахенской — сам он говорит, что по европейской — методе: прямо в кипяток, безо всякого молока, бросает по два пакетика так называемого чая. Получается некрепкое коричневое пойло, с некоторым привкусом веника душистого. Сойдет, я потом дома перепью эту порцию, в смысле, запью тем, который нам Шонна заваривает. Бутерброды с сыром, бутерброды с колбасой… Нормально. Сыр — дрянь, а такую колбасу и мы дома едим иногда…
Чашки — я специально обратил внимание — чистые, без темного налета на внутренней поверхности. Дома-то я расскажу о бытовом приключении, и надо будет выбрать и рассортировать те детали, о которых можно рассказать, и те, о которых лучше умолчать. О чашках теперь смело можно рассказывать, Шонна придает большое значение подобным мелочам.
— Папа, а где у тебя эти… услуги… Туалет, руки помыть?
— Где обычно, пойдем покажу.
Туалет обычный, вполне себе чистый, бумага иного сорта, чем у нас дома, но тоже не оберточная. Запах… да вроде бы… кроме табачного… Кто, интересно, ему стирает? Полотенца, белье, всю одежду?..
— А стираешь как, вручную, что ли? Смотрю — машины стиральной у тебя нет?
— Не люблю возиться. Вон там, вон туда если пройти, — отец махнул рукой куда-то за стену, как будто я мог что-то рассмотреть сквозь нее, — намечается прообраз китайского квартала, я в китайскую прачечную ношу. Дешево и прилично. Еще чайку?
— Давай. И бутербродик с колбасой, если не жалко.
— Не жалко. Можешь даже без хлеба, этим ты меня не разоришь.
— Да я же шучу. Ты знаешь, этот твой так называемый чай — хоть и не чай, но бутерброды запивать им — самое то.
— У меня от настоящего чая сердце стучит. Либо молока надо вбухивать в дополнительной пропорции, но оно почти то же и выйдет.
— Ты бы курил поменьше, тогда и стучать не будет. А лучше совсем бросил бы.
— Да, верно, я и думаю, да все собираюсь, да все никак не соберусь. Еще?
— Давай, что-то меня на жор пробило. Нет, нет, сыру не хочу.
— Слушай, Рики…
— Да, папа?
— Я… Хотел спросить… Но мы покончили с документами, да?
— Да. Учти замечания и хоть завтра к нам, я предупрежу кого надо.
— Отлично. Почему ты сказал, что неловко соглашаться с отцом? Когда мы в моторе ехали?
— Не припо… А! Я же пошутил. Это глупая шутка такая, но довольно популярная, из современных молодежных. «Неприлично взрослому сыну соглашаться с предками». Вот я как сказал.
— И почему ты так сказал?
— Ну… Шутка, я же говорю. Ты что, обиделся? Тогда извини, пожалуйста, пап, у меня не было такого намерения — обижать.
— Ничего я не обиделся. Просто, наверное, от жизни отстал. И чересчур мал мой опыт общения со взрослыми детьми. Ты давно в Иневии был?
Понятно, отец имеет в виду Молину. Молина — это моя единоутробная сестра, мамина дочь от первого брака. Вернее, никакого брака не было, отец женился на матери, когда у нее только-только родилась Молина. Неизвестно от кого, про ее отца мать всю жизнь молчит как убитая. Юридически мой отец — как бы наш общий отец, все абсолютно равноправно, фактически же… Молина при разводе безоговорочно поддержала мать, полностью поддержала…
— Года три тому назад. Живут в достатке. Племянница на год постарше нашего Жана. Все нормально у них. Иногда переписываемся, иногда перезваниваемся. Все нормально.
— Угу. Ну, ладно, коли так. Привет там передай при случае…
— Обязательно, пап.
Угу, хрена я ей передам. Хотя… А почему бы и нет? Мне доставит некоторое удовлетворение обронить пару слов в разговоре с сестрицей, что у отца все более-менее, что наладилась у него жизнь. И ведь — действительно наладилась! Прямо как сон, который вот-вот растает. Вот проект договора, вот подпись представителя нашего нового клиента «Дома ремесел»: строка «ДИРЕКТОР» — с подписью моего отца. Не «Фибнефть», конечно, и не «Восточные рудники», но — при деле человек, нормальный отныне человек. Подольше бы так…
— На месте?
— На месте. — Это я в окно выглядывал, смотрел, как там мой мотор, не поменял ли уже хозяина? Кстати говоря, подумываю об обновлении домашнего автомобильного парка: «вольво» мой хорош, но уже морально устарел, четвертый год ему. То есть, я его, конечно, берег, без единой царапинки, в анамнезе у него никаких «кузовных работ», и начинка в полном ажуре, а — тянет на что-нибудь свеженькое, с новыми наворотами… Это «что-нибудь» уже имеет конкретные очертания: опять импортный мотор мне понравился, опять европейский, он меня в самое сердце поразил: бээмвуха 5-й серии, Е39. Боже, как я ее хочу, еще с весны, как только она поступила в продажу! Всем моторам мотор: я уже побывал у дилеров, попрыгал на водительском сидении. И заряжают за нее не так уж дорого, тем более, что «вольво» мое не забесплатно уйдет. Как только я радиаторные «ноздри» ей погладил, как только фарами с «китайским разрезом» помигал, да по диагонали характеристики технические почитал… О-о-о!..
— Я же говорю: у нас спокойно. Хороший у тебя мотор.
— Ну, что, пап, тогда я поехал?
— А шахматишки?
— Потом как-нибудь, обязательно возьму реванш. А ты? Со мной, или остаешься?
— Остаюсь, посплю немного. Меня сегодня в конторе не ждут, а я притомился. Может быть, ближе к вечеру, часам к восьми, нагряну: Яблонский должен мне доложить кое о чем, а пока — посплю.
— Ладно, счастливо оставаться. Созвонимся.
— Шонне и детишкам от меня привет.
— Обязательно! Закроешь?
— Прихлопни за собой, замок английский, сам защелкнется.
Нет, все-таки мой старый добрый «вольво» честно мне послужил и немного жаль с ним будет расставаться. А не попрощаться ли нам с ним по-мужски, достойно? С тех пор, как защитную дамбу залива построили, вокруг Бабилона сомкнулось, наконец, мощная кольцевая автострада. Качество покрытия — не хуже чем в Штатах, об этом лично господин Президент наш, Леон Кутон, позаботился, чье имя, кстати говоря, и носит знаменитая кольцевая. Я иногда люблю по ней гонять, не соревнуюсь ни с кем, а так, для себя, настроение выправить, напряжение сбросить. Ограничений в скорости — практически никаких, хоть двести выжимай! Мой «скандинав» до двухсот не дотягивает, а сто семьдесят пять — лично спидометр видел, перед самым носом. Никаких тебе светофоров, никаких пешеходных «зебр», знай топи! Уверен, что господа немцы из баварских земель и по скорости всем носы поутирают. Решено, покупаю! А пока — время до вечера еще есть, много времени, вырулю на окружность, разомну колеса в последний раз! Музыку в салон! Педаль вниз! Поехали!
Пару кругов сделаю — и до дому.
И вот мчусь я по автостраде, с умеренным воем ветра за бортом, улыбаюсь вполсилы, подпеваю… Лет пятнадцать тому назад Роллинги записали симпатичнейший альбом, из моих любимых, я его и поставил… «Отложу на потом», «Черный лимузин», «Небеса»… И, наконец, та вещь, которая… которую… Нравится она мне, да, нравится, пожалуй, больше всех остальных, раньше и позже ими написанных: «В ожидании друга»… Какая роскошная музыка! Впрочем, и слова неплохи. «Ничего не хочу сейчас, ни бухать, ни трахаться, ни каяться. Я просто жду друга. Да, друга, которому можно выкричаться в жилетку, который не подведет…»
И клип у меня этот есть, на кассету записан. «Я просто жду друга…» Там сначала один Джаггер с какими-то неграми сидит на крылечке, потом подваливает к нему Ричардс, и они идут вдвоем по улице, в какой-то кабачок, где их у стойки уже ждет Ронни Вуд, а на соседних табуретах смеются Билл Уаймен и Чарли Уоттс… А у Чарли-то — плешка видна, некрупная, с коровий глаз размером… Потом они все вместе надевают музыкальную сбрую и, с понтом дела, начинают зарабатывать на жизнь, играя для местных забулдыг…
У Роллингов до черта отличных песен, которые никогда не надоедают мне, отчего же именно это — моя самая любимая? Не знаю, раньше не задумывался никогда… В самой жизни причина? Нет, жизнь у меня далеко не пуста: есть в ней работа, деньги, молодость, здоровье, любимая жена, обожаемые дети… Рисование, в конце концов… Отец вдруг прорезался… А вот друзей… Друзей никогда не было. Может, в этом все дело?
Глава восьмая
В которой главный герой старается быть скромным, ибо сказано: апломб — это уверенность, лишенная ума и сомнений.
Представьте себе картину маслом на холсте: «Пень-муравейник». В раме она висит, или без рамы, не имеет значения. И вот я в музее, хожу по залам, остановился, смотрю на… Стоп, если в музее, тогда точно рама у картины есть. А я в музее. Смотрю на картину и осознанно получаю эстетическое удовольствие.
Рама из дорогих, сама по себе — позолоченная материальная ценность, отлично загрунтован холст, краски — очень хороши, и сочетаются великолепно. А мазок! Только взгляните, как мастер кладет мазок! Я вижу ход его мысли, я понимаю идею этого мазка, я вместе с ним переживаю его эмоции, и в то же время, я восхищен его гением просто как зритель! На картине изображен полдень или около того, на картине день, жаркий день. Я ощущаю этот зной, я вдыхаю чуть кисловатый запах, идущий от молодого, не крупного пока муравейника; если тихонько постучать, поцарапать ногтем по высохшему краю высокого пня, ставшего основой муравьиного города, он глухо отзовется мне, и я едва успею отдернуть пальцы от челюстей бесстрашных маленьких защитников своего лесного удела… Смотрительница в зале приводит меня в чувство, пригрозив полицией и судом за предполагаемый вандализм: полотно вовсе не нуждается в том, чтобы каждый посетитель ковырял его пальцем…
А что это за муравьи? Какой марки?.. Э-э…то есть… какого вида? Не знаю. Вроде бы с рыжинкой, подробнее не рассмотреть. Да и зачем мне знать — «формика руфа» они, или еще какие разновидности? Картина — не фотография, не иллюстрация к учебнику по биологии.
Да. Но что значит — не фотография? Я долго, часто и к