– Нет. То есть, да, против. Поехали, лучше, ко мне домой, а то я у тебя был, а ты у меня – нет. Чай, кофе, вода, сахар найдутся, вроде бы и колбаса с сыром еще остались. Ты голоден?
– Н-нет, – говорю я, весьма озадаченный отцовскими словами. А самого вдруг любопытство разобрало – прямо лопнуть готов от любопытства! Ведь он же где-то физически проживает, мой отец? С кем-то, или один, в конкретных стенах, в реальном доме… Не думаю, чтобы там… – Нет, пап, не голоден, хотя могу при случае закинуться бутербродом. Поехали, командуй, кормчий, указывай путь. А… удобно будет?..
– Один живу. Ты это имел в виду? Прямо. До конца прямо… Потом направо, потом покажу…
– Угу.
Приехали мы, как я и предполагал, на самую окраину Бабилона, где за отцовским домом, вдоль улицы Тростниковой, выстроилось еще с пяток таких же многоэтажек, а дальше – лес, как бы подковой с трех сторон. Но в лес, так я понял, простой бабилонец запросто не зайдет, поскольку он, худосочный ельник с осинником, во-первых, весь в мелких болотцах, гибельных для городской обуви, во-вторых – почти со всех сторон окружен речкой, а может и каналом, и, вдобавок, считается пригородным заповедником, где костры разводить нельзя, пилить, колоть, рубить – еще строже нельзя. Почему-то мне кажется, что трудности доступа к лесу менее всего на свете колышут моего отца. Как-то при случае, я спросил его об этом и получил полное подтверждение моим урбанистическим предположениям.
Дом как дом, восемнадцатиэтажный, белый в голубую полосочку, без единого кирпича сваян, с ног до головы крупнопанельный, хотя и не самый примитивный вариант. Стоянка автомобильная есть, но далеко… Ладно, думаю… Моторы возле дома приличные стоят, один даже не хуже моего «Вольво», зайдем мы ненадолго…
– Как тут с моторами? Курочат? – Папахен словно ждал моего вопроса, ни секунды паузы в ответ:
– По ночам случается, днем – ни разу не припомню. Это благополучный микрорайон, «галльский», в основном, европейский. Да мы же ненадолго.
Лифт, на диво, не уделан подростками: самый чахлый минимум матерных надписей, да и те полустерты, вентиляционные решетки жвачкой не залеплены, кнопки этажей без сигаретных ожогов… Что за чудеса…
– Дело не в жителях, следящая камера установлена, вон торчит, под дырку от гвоздя замаскирована!.. И в грузовом лифте камера. Так что хулиганчики стремаются гадить на виду, хотя и это бывает.
Отец прочитал набор моих нехитрых пассажирских мыслей, а я – чистейшей воды ротозей! Я бы и сам мог догадаться… обязан был догадаться о камерах видеонаблюдения, если, конечно, я детектив среди тугодумов, а не тугодум среди детективов! Самое интересное в моей тупости, что видел я нарисованные на полу огромные цифры-единицы перед пассажирским и грузовым лифтами, цифры у самого входа в лифты и расположенные именно для прочтения из кабин, из под кабинного потолка, если точнее. Это же и есть классический признак скрытой камеры, мне бы ему и внять. Лифтовые хулиганы, в подавляющем большинстве, это подростки, живущие в том же доме. Либо сами, либо их друзья, которые, навещая, свинячат, а потом приглашают гостеприимного поросенка к себе и угощают тем же блюдом в своих лифтах. Соответственно, скрытая камера для них – уважительная причина терпеть чистоту и порядок, альтернатива более приемлемая, нежели штрафы и побои. Точно, вот они цифры: один и семь, семнадцать.
– Высоко забрался, смотрю. С водой, с теплом не бывает перебоев?
– Не было пока, а тепло в отоплении сверху идет, не снизу. Я хотел на самый верх, на восемнадцатый, да не случилось подходящих вариантов.
Все-таки странный у меня папаша: обычно люди в возрасте не любят высоких этажей, и тем более под самой крышей. Разве что, снимать такую немного дешевле… В этом, вероятно, и зарыт его интерес к верхотуре. Что ж, это жизнь, все нормально и логично. Парадная закрыта на код. Лестничная площадка закрыта на замок. Интересно, как они с лифтерами и пожарной инспекцией вопросы улаживают? Не они сами, конечно, а их лендлорды.
– Пап, а что пожарная охрана? За замки на лестничных площадках не достает?
– У менеджеров дома, как я понял, с ними письменная договоренность: в пожарном отделении нашего микрорайона имеются все дубликаты ключей от парадных и черных лестниц. Правда, это лишний шанс, что дубликаты с дубликатов попадут не в те руки…
– Не-е, как раз этого ты не бойся, – говорю я отцу с полным знанием дела. – Даже мало-мальски опытному скокарю, не говорю уж о домушниках, ваши замки не препятствие, а случайным бездельникам, маньякам, наркоманам, хулиганам – эти железяки с засовами вполне достаточная преграда. Опыт показывает, что и пожарные иногда раззявы, несмотря на все дубликаты. Впрочем…
– Ну, дай бог, если так. Заходи, дорогой, ботинки снимать не обязательно, оботри о коврик, и довольно будет.
Туфли я все-таки снял, и тапочки для меня нашлись, что само по себе любопытно и не случайно. Нормальные тапочки, вполне мужского размера. А женских я не заметил. У нас в Бабилоне до сих пор толком не прижились просвещенные штатовские и европейские обычаи: заходить в жилое помещение в обуви. Там, если верить фильмам, чуть ли ни спать заваливаются в кроссовках. А мы по-прежнему варвары, одни только японцы нас и понимают, те тоже оставляют уличную обувь у порога жилых комнат. Почему в Бабилоне так повелось – не знаю, социологи и прочий ученый люд, изучающий бытовые отличия наций и народов, толкуют разно и невнятно, я же склонен согласиться с теми, кто корень бабилонских «обувных» обычаев видит в традиционном качестве наших улиц и мостовых. Бабилон – столетиями считался довольно бедной страной, да и сейчас еще далек от стандартов цивилизации «золотого миллиарда». Соответственно, улицы наших городов, и сами города, почти никогда не расстаются с пылью и грязью. А грязь имеет свойство липнуть к обуви, очень любвеобильна в этом, хотя и одежду не забывает, и открытые участки кожи. Во-вторых, львиная доля бабилонцев, в отличие от тех же штатовцев, суть – пешеходы, и гораздо интенсивнее соприкасаются обувью с мостовыми, которые, в свою очередь, как я уже говорил, все еще не могут отряхнуть с себя опознавательные особенности «третьего мира». В Лондоне, мне рассказывали, тоже полно пешеходов, но, дескать, пыль на обувь не попадает вообще! Врут, конечно.
Ну и я, несмотря на относительную молодость и цивилизованность, плоть от плоти бабилонской, ретроград и патриот: терпеть не могу просовывать уличную обувь в домашнюю обстановку. Носки я каждый день меняю, Шонна бдительна, поэтому запах из под тапочек пробиваться бы не должен.
– А если кто третий придет и захочет обувь снять? Тогда что? Или у тебя есть запас?
– Ко мне никто и никогда по двое не ходит. Эти тапочки, что у тебя, обычно Яблонски надевает.
– Яблонски?
– Да. Мой партнер и сотрудник по бизнесу, вроде заместителя. Эпизодически мы вместе пьем чай и решаем на дому кое-какие проблемы, если на работе не успели. В шахматишки гоняем. Не желаешь, кстати?
– Прямо сейчас, что ли? Вместо файф-о-клока?
– Нет. При случае. А сейчас у нас дела поважнее будут. Я ставлю чайник, и пока он греется, посмотрим проект договора. Не возражаешь?
– Возражаю, – отвечаю я папахену с улыбкой, чтобы он видел шутливость моих возражений. – Дай хоть осмотреться-то?
– А, извини, дорогой. Тут и смотреть нечего, но давай поглядим.
Нормальная хатенка, гораздо более приличная, чем я ожидал. Одна спальня, одна гостиная, одна кухня, один туалет, один балкон, четыре окна, если за четвертое считать узкое балконное, две двери, обычная и «черная». Это очень ценно в моих глазах, ибо всегда люблю наличие черного хода в квартирах. В моей, к сожалению, такого нет. Обстановка – так себе. Хорошая, не нищенская, не обшарпанная и не из самых дешевых, но – как бы дипломатично выразилась моя Ши – «несколько эклектичная», сама Ши просто помешана на «вкусе» и «безвкусице», трясется над первым и панически боится любых проявлений второй. Мне бы она так и сказала на ушко: безвкусица. А мне понравилось: есть абсолютно все, что надо для жизни и скромного комфорта в ней. Разве что прокурено все насквозь, но это уж хозяин барин.
– Давай, я окно открою, не так дымно будет?
– Как хочешь, пап, мне не мешает. Вот здесь и здесь у вас разные реквизиты напечатаны, ты уверен, что так и надо?
– Где?. А… Изольда напортачила, пометь маркером, завтра поправим. А по существу?
– Это и есть по существу. Указанную сумму я берусь обеспечить, можно сказать, гарантирую, что за этот край не зайдем, никаких дополнительных шкуросдирательных ухищрений с нашей стороны не будет. Конкретные юридические судебные и внесудебные случаи – само собой, что по факту, за отдельные деньги. Договор с данными цифрами – на год, дальше не знаю. Дальше я гарантировать не могу, и никто не может.
– Конечно, Рики, я понимаю, все логично, все так.
– Платежи абонентские – вперед и поквартально.
– Ах, поквартально даже? Фантастика! Я почему-то думал, что сразу за год платить придется.
– Можешь и за год, «Сова» против не будет.
– Нет, нет! Поквартально, не стоит рушить чужие порядки. Хм, это существенный плюс, поквартально… Отвлекись, сын, пойдем, перекусим.
Пили чай по папахенской – сам он говорит, что по европейской – методе: прямо в кипяток, безо всякого молока, бросает по два пакетика так называемого чая. Получается некрепкое коричневое пойло, с некоторым привкусом веника душистого. Сойдет, я потом дома перепью эту порцию, в смысле, запью тем, который нам Шонна заваривает. Бутерброды с сыром, бутерброды с колбасой… Нормально. Сыр – дрянь, а такую колбасу и мы дома едим иногда…
Чашки – я специально обратил внимание – чистые, без темного налета на внутренней поверхности. Дома-то я расскажу о бытовом приключении, и надо будет выбрать и рассортировать те детали, о которых можно рассказать, и те, о которых лучше умолчать. О чашках теперь смело можно рассказывать, Шонна придает большое значение подобным мелочам.