пять я»? Они первые начали. Хорошо, господин директор… Только пусть они не потеряют ненароком…
И вот наши контрразведчики и контртеррористы из Службы рассосались по кабинетам головного офиса и в восемь смычков повели допрос всех нас, включая генерального директора и меня. Да, мне досталась долгая беседа… Чуваки, которые орудовали в моем кабинете, явно встали на след: всё во мне, и всё, что на мне, громким шепотом предупреждало их, точнее – его, офицера, который у меня ствол реквизировал: «он, он и есть главный среди всех подозреваемых, честные и невиновные люди так себя не ведут…» До сих пор уверен: им, ему, самой малости не хватило, чтобы неопровержимо доказать мою персональную вину и отвтетственность за убийство нашего дорогого Господина Президента. Впрочем, и остальные сотрудники «Совы» оказались, по результатам первых допросов, сплошь подозрительные недолояльные типы… Явился я домой ровно в полночь, как исчадие Тьмы, Шонна взялась было за упреки – но меня хоть выжми, самого впору жалеть и по головке гладить… «Что теперь будет, Ричик?» – а я откуда знаю, что теперь будет? Наладится, я думаю, на одном Господине Президенте свет клином не сошелся, тем более, что какой-то генерал Мастертон оседлал экраны телевизоров и первые полосы газет… Сроднимся, чего уж там, не впервой…
Сели ужинать, детишки уже спят, как обычно папу не дождавшись, Шонна устроилась напротив меня, только головой качает…
– Ты чего?
– Выглядишь плохо. Бледный весь, мешки под глазами, глаза красные. Досталось вам?
– А-а… Перемелется.
Досталось нам… Да уж, черт возьми! Эти самовыродки лампу мне в глаза выставили, а предварительно зафигачили в нее лампочку-светлячочек, на двести ватт, и с понтом дела наблюдают микродвижения губ, век, бровей, глаз, ждут, пока моя ложь потечет и растает перед их пристальными взорами матерых контрразведчиков. Я говорю «они» во множественном числе, но – так, для порядку: допрашивал-то меня один, двое служивых унтеров у него просто на подхвате, молчальники: подать, принести, застегнуть, «врезать»… На исходе четвертого часа огреб я, в общей сумме, с десяток ударов по шее и столько же в солнечное сплетение, а до этого приковали мне рученьки и ноженьки браслетами… Медовый месяц у них, все им можно сегодня, защитникам, во имя истины и нашего спокойного сна…
– Ну-ка, повтори теперь, кто – сука?.. Четко и ясно скажи: я сука!
– Ты – сука! О-о-о-оох-х-х… – Это он провел крюк в солнечное сплетение, очень точно и стильно, а мне даже не согнуться, потому что руки за стул заведены, а стул привинчен (мода у нас такая, на «конторский манер», когда некоторые категории посетителей приглашаются в кабинеты со «стационарными» стульями, для психологического воздействия на них)…
– Говори.
– Я… уже сказал…
Не знаю, сколько бы мы так препирались, с моим персональным дознатчиком, но в событиях случился поворотец… Нет, в Большом Мире все так и оставалось: траурная лирика по отечественным телеканалам, чрезвычайное положение, армия на каждом квадратном дециметре Бабилона, однако, в одном из маленьких бабилонских мирков родилось чудо: все мы, «совяне», оказались невиновными, более того, невинными, более того, полезными членами общества, воинами силового резерва, на который, если понадобится в лихую годину, может смело опираться мое родное государство, в лице нового Господина Президента, правительства и парламента, представителей «Службы» и «Конторы». У генерального нашего нашлись достойные случаю связи, да такие, что легко – суток не прошло – сумели они перебороть естественную бдительность органов по отношению к гражданским людям, имеющим доступ у оружию, секретам и специфической оргоснастке, потенциально позволяющей…
– Эт-то, мля… что еще такое? Э?.. Рик, они тебя били, что ли?
– Да нет, просто перепутали с этим… в Копперфилда играем… – Тут мой палач хвост поднимает на моего генерального:
– Я же четко сказал: никому не входить…
– Не п…ди. Возьми лучше трубку, это тебе звонок. – «Служивый» сечет фишку: вместо того, чтобы мешкать и возмущаться панибратским обращением со стороны подозреваемых штатских, – немедленно следует совету и подносит трубку к уху:
– Капитан Борель. Да, но… Считаю своим долг… Слушаю… Так точно. Так точно. Но… Есть через полчаса!
– Рик, я тебя распаковываю, но предупреждаю и приказываю: не вздумай трогать рыло этого мудня. Понял? Ослушаешься – с волчьим билетом вышвырну. Понял?
– Угу.
– Как вы меня назвали?
– Козлом назвал. Проваливай, ты же слышал: полчаса тебе дано, чтобы свернуться.
Капитан Борель весь в белом бешенстве: с одной стороны он – фигура, не сказать чтобы очень малая, даже в пределах его родной «Службы», а с другой – он ведь чиновник, и в этом качестве очень чуток к тому, как с ним разговаривали по обе стороны телефонной трубки.
– Я это учту, уважаемый господин директор. – Тихо сказал, почти прошептал свое обещание господин капитан Борель из «Службы», грозного, всем внушающего страх ведомства министра Доффера, но генеральный словно бы и не слышал: повернул пузо к двери и пошел, ему не отвечая, а мне предупреждений не повторяя. До этого руки мои успел расковать своим ключом, хитрым каким-то, видимо универсальным. Нам таких не выдают почему-то… К ногам нагибаться не стал.
В такое время, такой приказ – нет, не буду нарушать. Не то чтобы меня волчий билет напугал – да я бы из упрямства наплевал на угрозы, но замути я в офисе драку с представителями «Службы» – его бы по-крупному подставил, моего начальника, который за меня безоговорочно вступился. Ни одна мохнатая лапа не бывает беспредельно мохнатой, все что мог – сделал генеральный, не буду его подводить, не свинья. Но и оставлять без последствий…
– Хороший у тебя удар, четкий… – Этот Борель сноровисто собирает в портфель все свои дознавательные пожитки, аксессуары, включая теплые еще кандальчики… Ноги ему лично пришлось высвобождать, наклоняться, поскольку дрессированные унтеры – вовсе не из его команды, а приданные по расчету, они еще раньше получили приказ по рации и убежали вниз. Я загадал про себя: вспомнит про свою лампочку двухсотваттную, или забудет? Забыл, в конечном итоге.
– Времени мало было, я бы тебе настоящие показал. – Ага, отступила бледность, порозовел: парнишка-то заводной, это интересно. Парнишка он, предположим, условный: сверстник, либо на год-другой моложе… Показал бы он мне, да?..
– Ну, так а… в чем дело?.. У?.. Здесь нам нельзя драться, мне воспитание не позволяет, тебе Устав не велит, но – было бы желание и терпение с обеих сторон – договоримся…
Капитан Борель даже замер, с блокнотом в руке…
– Ты что предлагаешь, чтобы нам встретиться подраться? Тебе мало полученного?
– Гм… Ну… Маловато, готов признать. – Чувак этот швырк блокнот в портфель, клац на специальную защелку с замочком… и замирает, в упор на меня глядя.
Смотри, смотри, сексотина, смотри, да не спугнись раньше времени.
Рост у нас с ним примерно одинаковый, сложением – тоже более-менее одного уровня… Парень подкачан, с руками: удар у него, ох, хлесткий!..
– И что предлагаешь?
– Аэропарк знаешь? Бывший Удольный парк?
– Ну и?
– Там есть площадка, где со всего Бабилона старичье по выходным на гульбу собирается…
– А, неформалы прошлых веков, клуб женихи-невесты? – Борель портфельчик в руку, сам к дверям… Стоит.
– Он самый.
– И что? – дверную ручку теребит капитан Борель, но не выходит, значит, желает дослушать.
– Подгребай туда… ну, в субботу, в полдень. Сейчас военное положение, и хотя весь этот веселый листопад оно не остановит, но в полдень там не много будет народу, я уверен в этом. Найдем уголок поодаль, махнемся по-свободному, без «браслетов». Или в воскресенье.
– Со стволами?
– Зачем же нам нарушать закон, господин капитан? Так разберемся, руками.
Борель этот вздернул левую кисть, посмотрел в циферблат…
– Один на один? Идет. В полдень, в субботу, там. Адье, «котлетка».
Котлетка – это, видимо, я. Адье – это чао на французский манер. Где же во мне не так, если он не стреманулся ничуточки? Привык, что «Службу» в любом виде боятся? Да, не лишено оснований… Но я предпочитаю думать, что у него все в порядке с физподготовкой, и что именно в этом причина его смелости. Настолько все в порядке, что он ни на секунду не усомнился в себе, глядя на меня, на крепко сбитого мужика из «силовой», все-таки, структуры, каковой наша «Сова» является де-юре и де-факто.
Следовательно, было бы опрометчивым не прислушаться к сигналу… До субботы немного времени осталось, но в моих силах освежить бойцовский арсенал, припомнить разные полезные ухватки и навыки.
– Ох, Ричик… Ты так вздохнул, словно никогда не перемелется… Устал, сильно устал?
– Угу.
– Мой дорогой… А где твоя кобура? Почему ты без револьвера?
– Без пистолета.
– Что?
– Они отличаются конструктивно, я тебе миллион раз говорил. В последнее время я револьверы почти не ношу. А этот – там изъяли, на работе. Временно. Понимаешь, в городе военное положение, ну и власти решили подстраховаться: сократить число граждан, имеющих доступ к боевому огнестрельному оружию. Как все рассеется – вернут.
– Может быть, это и хорошо, Ричик? Может, правильно, что сокращают?
– Может быть. Дай мне снотворного покрепче, хочу вырубиться – чтобы сразу, не перебирая в памяти прожитые сутки…
– Сейчас мой дорогой… Износились у тебя нервы, бедный, и вообще ты усталым выглядишь…
Две таблетки подействовали, но где-то с четверть часа я все-таки вспоминал, никак не отвертеться было от работы головного мозга… Может, оно и правильно, что сокращают… Но – знаете ли… Бабилон, вечер поздний, все увеселительные заведения закрыты на неделю вперед, прохожих на улицах – самый прожиточный минимум, хотя комендантский час официально пока не объявлен. Нас всех, сотрудников с положением, от греха подальше развозит по домам служебный микроавтобус, где рядом с водилой сидит Черт-с-усами, зам генерального, вооруженный охранной грамотой. На пересечении Кольцевой и площади Победы имеем удовольствие наблюдать коротенькую пейзажную сценку: расстрел военным патрулем гражданских гангстеров на фоне промозглой весны. Вдоль белокаменного забора выстроили четверых молодцов – все в полубеспамятстве, зыбкие, окровавленные, видимо, всмятку избитые. Но гангстера легко угадываются в каждом, одеты и пострижены специфически… Накрапывает, но так скупо, что неопытный в физике человек и не поймет, откуда сырость прибывает – сверху, снизу, с запада, с востока? Залп в четыре жала и потом еще четыре россыпью – добивали в головы. Был асфальт темный и влажный, стал местами черный и мокрый. Весь город мрачен лежит, без обычного светового разгула, а там, на расстрельном месте – наоборот: частые фонари и мощные прожектора подсветки: все было нам видно, вплоть до синяков и золотых цепочек. И струйки из под мертвых, словно червяки черные, запульсировали, потянулись на проезжую часть, к стокам канализационным. Военные свое дело сделали – нам дорогу дали: проезжайте, мол… даже досматривать поленились. Но этого я Шонне рассказывать не стал, посчитал необязательным.