– Это значит, – мгновенно перехватывает мяч Лиза, – что мужчин в Перми четыреста восемьдесят девять тысяч восемьсот три, если не считать знаки после запятой.
– И каждый сотый – педофил. В странах третьего мира больше. Но даже если каждый сотый…
– Четыре тысячи восемьсот девяносто восемь человек, если не учитывать знаки после запятой.
– Пять тысяч педофилов. Город небольшой. Россия большая. Если считать всю страну…
– Шестьсот тысяч получается. Если округлить. – Лиза морщится. Она терпеть не может округлять и не одобряет такой привычки у других, но это тот момент, когда точно подсчитать невозможно. Невозможность сильнее мерзости округления.
– Сто пятьдесят тысяч из шестисот… реализуют свои намерения. – Теперь, когда все подсчитано, тон Ильи постепенно розовеет. – Но при чем тут ты, – через крохотную паузу говорит он. – И при чем тут… я…
Теперь, когда Саша неясно где, старшим в их компании стал Илья. Они никогда не обращали особенного внимания на пол, но возраст – совсем другое. Количество прожитых дней, часов, секунд крайне важно. Тебе никогда не обогнать тех, кто старше, а у них не выйдет тебе уступить. Лиза привыкла советоваться с Сашей. Исчезнувшую Сашу постепенно заменил Илья. И теперь, когда он все знает, Лизе постепенно становится очень легко.
– Лиза тоже думала, что ни при чем. Но
– что-то пошло не так
– и Лизе некуда больше было…
– Да, я понял. Везде поймают.
– Везде. В кафе
– полиция приехала.
– Да. А к старичкам
– тоже нельзя. Бабушка сдаст.
Некоторое время они молчат. Илья чуть заметно раскачивается.
– Что дальше, – вдруг говорит он.
Лиза не собиралась рассказывать ему о своем плане. Вообще не хотела говорить о нем вслух. Но за мгновение все меняется. Следующие несколько минут она раскладывает ему схему, которую едва сложила в голове.
– Безумно, – говорит он, помолчав. – Может сработать.
– Лиза останется?
– Сегодня оставайся. Но больше не приходи.
– Как скажешь. Спасибо.
– Ищи комнату родителей. На втором этаже. Там гардероб. Увидишь шубы. Сиди там. Я буду делать обход. Туда не зайду. Не должен тебя найти. Тебя здесь быть не должно. Неправильно, что ты здесь. Только я и Антон. Только мы с Антоном. Антон ушел, я должен быть один. Завтра уходи как можно раньше.
Илья вдруг ложится ничком, и Лиза понимает, что разговор окончен. Она тихо поднимается с пола и выходит за дверь, стараясь не звякнуть ключом.
Оказывается, в зале холодно – или она успела пригреться в комнате Ильи? Все тело Лизы протягивает длинной судорогой, и тут же она понимает: тело больше не принадлежит ей. Она может следить за тем, что оно будет делать, но управлять им не в силах. И сейчас тело хочет двигаться, двигаться. Разговор высвободил столько энергии, что если оно не сбросит ее прямо сейчас, то, скорее всего, взорвется, а в доме Ильи это крайне нежелательно. Неуместно.
Лиза мотается вверх-вниз по широкой лестнице, с каждым разом становясь все легче и легче, почти не касаясь пятками неприятно гладкого полированного дерева. До обхода семь минут. И они тают одна за другой.
Услышав, как выходит Илья, она едва успевает взбежать на второй этаж и найти нужную спальню. Задача непростая – дверей здесь гораздо больше, чем на первом этаже. Лиза пробует все двери подряд и наконец оказывается в подходящей комнате – в центре стоит огромная кровать, а на пороге сереет заметная даже в темноте полоса пыли. Сюда действительно давно никто не заходил. Стараясь не нарушить покой пыли, Лиза примеривается и одним бесшумным прыжком перемахивает через нее. Лиза ловкая.
В спальне тоже много дверей, и Лиза перебирает их все: душ, шкаф, туалет, шкаф, балкон, шкаф – ни одного козыря, – пока не натыкается на гардеробную, о которой говорил Илья. Ощупывая висящие в два яруса вещи, Лиза чуть слышно хихикает: здесь столько шуб, что, если за очередным палантином откроется портал в Нарнию, хватит одеть всех на свете мерзнущих фавнов. Лиза на ощупь прикрывает за собой дверь и несколько секунд просто стоит и моргает, но привыкнуть к такой темноте невозможно, так что и пытаться не стоит.
Обжигаясь о шелковые шубьи внутренности, Лиза легко сдергивает с плечиков одну, вторую, третью. Они падают на пол невесомыми облачками. Лиза забирается в центр клубка, нашаривает мех пожестче и ныряет в него. Мех чуть колет босые ноги. Восхитительное ощущение.
Перед сном Лиза должна побыть с бабушкой, обращается к ней и сегодня. Но не просто слушает, как обычно, а возражает, даже спорит. Хорошо, что бабушки нет рядом. Ей бы не понравилось то, что говорит Лиза. Бабушка жалеет Лизу, говорит, что Лиза слабая, а иногда даже плачет от страха, что вдруг умрет и Лиза останется совсем одна. Но теперь Лиза не согласна разделять этот страх. Лиза считает, что ей очень повезло. Конечно, это совершенно не значит, что бабушка должна умереть поскорее. Но волноваться о Лизе больше не стоит.
Да, Лизе сложно – она не может дружить с подходящими людьми, только с такими же, как она. Да, она не понимает этих дурацких шуток и всего этого сарказма (даже слова избегает – оно звучит словно блестящая от натянувшейся кожи, обвитая фиолетовыми венами и усеянная отвратительными наростами опухоль). Не понимает множества сложностей, которыми люди усеивают свой путь, чтобы затруднить разговор. Не понимает, зачем вообще людям нужны глупые реверансы и расшаркивания, когда можно просто сказать “да”, если тебе нравится, и “нет”, если ты чего-то не хочешь. Особенно Лиза не понимает, какой смысл раскладывать всех и вся по коробочкам, если коробочки у всех разные. Но у Лизы есть то, чего нет ни у кого больше. Если даже допустить, что все, все, кроме нее, понимают друг друга, Лиза никогда не встречала никого, кто так, как она, понимал бы вещи и числа. И она не станет чувствовать себя неправильной и ненормальной, даже если бабушке очень этого хочется.
Лиза может выбирать, и она выбирает чувствовать себя очень особенной, ее радует это ощущение. Как если бы она была числом 73, или 28, или даже совершенным во всех отношениях 8128. Еще минутку она любуется собой в образе двух восьмерок, лелеющих в надежных ладонях малютку двенадцать, и засыпает, забившись поглубже под вешалку и потуже завернувшись в колючую шубу чужой мамы.
Ей снится, что по всем дворам вокруг домов встает вода. Она поднимается все выше, подбирается к седьмому Лизиному этажу. Лиза прячет в шкаф свои рисунки, которых в жизни никогда не рисовала, Лиза берет с собой клетку с кроликами, которых в жизни никогда не держала. Вода капает и с потолка, это совершенно закономерно. Просто здесь никак нельзя больше оставаться. Лиза целует бабушку – бабушка принадлежит этому дому, а Лизе пора уходить. Но все хорошо. Все правильно. Лиза собирается неспешно, спокойно и даже радостно, как в долгожданное путешествие, которых в жизни Лизы никогда не было.
Проснувшись, Лиза некоторое время борется с шубами, пытаясь сообразить, где вообще она оказалась – и есть ли тут туалет. Вчерашний день подгружается нервными рывками: простыня, лента, ремень, снеговик, балеринка – лишь бы не отломать ножку, полиция, побег, уборщица в застиранном халате, бармен с рыжей бородой, таксист, шибанувший дверцей напоследок, черный безответный экран, тепло сугроба, Илья…
Илья! Пора уходить.
Вокруг темно и душно. С трудом отбившись от шуб, которые всеми своими рукавами тянутся забить ей рот, Лиза открывает дверь гардеробной – буквально на два пальца – и прислушивается: не идет ли Илья? Если он застанет ее здесь, шум повторится. А она сегодня еще не принимала лекарства.
Кажется, тишина.
Вокруг невероятный беспорядок. Лиза секунду колеблется – нельзя выходить, не прибрав за собой, но очень хочется в туалет. Чувствуя себя бунтаркой, она выбирает туалет.
Пересекая комнату с чуть раздвинутыми плотными шторами, через которые лениво просачивается серый рассвет, она вдруг погружается в состояние необыкновенной свободы. На работу не нужно. Никто не знает, где она. Она не должна никому ничего объяснять. Если захочется, можно взять и уехать. В конце концов, ей почти тридцать. Паспорт в кармане.
Вспомнив о паспорте, она чуть не срывается с унитаза проверить, в рюкзаке ли он, – и вдруг вспоминает, что рюкзак, куртка и носки остались внизу. Как и таблетки. Чтобы получить их, придется спуститься.
На теплой перекладине висит полотенце. Бог знает, сколько времени оно тут висит. Но Лиза тревожно и весело думает, что не может позволить себе привередничать, а потому она стягивает полотенце с перекладины, опасливо подносит к носу, принюхивается – кажется, пахнет ничем, как она любит. И тогда Лиза сует краешек полотенца под еле льющуюся, чуть пахнущую ржавчиной струю воды и аккуратно протирает лицо и шею. Секунду замешкавшись, она стягивает худи и протирает полотенцем под мышками. Хорошо бы подмыться. Неясно, когда теперь удастся принять душ. Вполне возможно, что еще очень нескоро.
Она застывает, просчитывая варианты, и наконец решается на компромисс. Скинув брюки, она быстро заскакивает в душ, тихонечко намыливает промежность и ноги, быстро споласкивает и, ухмыляясь, тщательно вытирается тем же полотенцем. Это даже не бунт. Настоящая революция. Лиза и не подозревала, что может так.
Быстро-быстро поправляя звенящие на запястьях браслеты, Лиза прогоняет тревожные мысли обо всех мыслимых нарушениях привычного распорядка. Она напоминает себе, что условилась считать себя просто носителем информации с самонаведением. Флешка не может сбежать. И не должна капризничать.
Нужно максимально быстро навести здесь порядок, а потом разжиться едой – вряд ли Илья заметит, если она позаимствует что-нибудь на кухне. Принимать лекарства на голодный желудок нельзя, бабушка запрещает.
Поколебавшись, она надевает вчерашний комплект одежды. Решимость и кураж внезапно исчезают, будто и не было. Еще вчера ей казалось, что куда как проще выйти голой, чем надеть несвежее.