Лиза с удовольствием спряталась бы в шкаф, но шкаф оказывается пустой гардеробной, а за ней обнаруживается ванная. Не останавливаясь, чтоб ненароком не задуматься, Лиза сдирает с себя одежду, лезет в крохотное джакузи, кое-как принимает душ, в том же джакузи замачивает и стирает белье и платье с колготками и тут же обсушивает, закатав в полотенца, а потом еще немножко проходится феном.
За окном светает, а значит, женщина больше не придет. Прекращается изматывающий озноб. Расчесывая влажные волосы, Лиза несколько раз гладит себя по голове. Молодец Лиза. В который раз собирает свою жизнь из осколков отрицательных величин.
Дожидаясь, пока дойдет на полотенцесушителе платье, она проверяет сообщения – от Макса тишина.
В одном белье Лиза потихоньку выскальзывает из ванной и обходит комнату по кругу, нажимая на все выключатели. Зажигаются потолочные светильники, торшеры у дивана, лампа над столом, два светильничка над изголовьем кровати и, наконец, подсветка зеркала над комодом. Очень хочется хоть что-то контролировать. Лиза так увлечена игрой в свет, что, только второй раз стукнувшись бедром, замечает, как странно выдается вперед кровать, и понимает, что матрас лежит в большой лодке, а лампа над столом вмонтирована в старый штурвал и подвешена на корабельных канатах.
Комната явно принадлежала мальчику, но Лиза никак не может его увидеть, будто кто-то специально зачистил пространство, не оставив никаких следов. Как так может быть, чтобы ничего не осталось?
Лиза присаживается на корточки у кровати, вглядывается в лакированные доски обшивки, пытается рассмотреть в их узорах, каково было мальчику спать в лодке. Ждал ли он ночи? Представлял ли, как лодка качается на волнах и убаюкивает его?
Но ничего не выходит – Лиза охает, глядя, как какая-то женщина в фартуке в который раз зашибла бедро об острый лодкин нос, и на этом истории кончаются. Ящики стола и комода пусты, полки над кроватью покрыты пылью. Ни книг, ни безделушек. Обычно такое положение дел радует Лизу, но сейчас только будоражит. Ее охватывает давно забытое ощущение: она хочет докопаться до сути, хочет победы – и сделает все, чтобы ее приблизить.
Лиза вдруг вспоминает раннее утро на пыльном рынке. Они с бабушкой уехали тогда в Казань, к бабушкиной подруге. Лиза никак не засыпала на новом месте, и они пошли бродить по городу. Продавцы на рынке только начинали раскладывать товар. Лиза зависла у одного из прилавков – бабушка дергала ее за руку, звала, но оторваться от происходящего было невозможно: бережно и в то же время с огромной скоростью продавец наметывал на распяленную скатерть плотные ряды расписных тарелок и тарелочек, огромных чаш и крохотных пиалушек. Лиза тогда только возвращалась к словам, все еще редко и нехотя выпускала их из себя, поэтому просто молча вцепилась в маленькую пиалку.
– Положи на место, – сказала бабушка. – Положи – и пойдем. Много дел.
Лиза помотала головой.
– Возьмите девочке пиалку, смотрите, как ей хочется! – отвлекся от тарелкометания продавец.
– Лиза, кому сказала, положи на место и идем поскорей. – Бабушка повысила голос, будто Лиза плохо услышала в первый раз. Лиза снова помотала головой и прижала добычку покрепче.
– Возьмите, совсем недорого, специальную цену сделаю для вас, – не сдавался продавец.
– Сколько? – вдруг неожиданно для самой себя спросила Лиза.
– Двести, – ответил продавец, и бабушка охнула.
Лиза поняла: так не пойдет.
– Двадцать пять, – уверенно сказала она.
– Ско-о-олько? – попятился продавец.
– Двадцать пять, – повторила Лиза, водя пальцем по нежному узору из выпуклых глазурованных пятен.
– Ты хоть знаешь, девочка, сколько труда положено на эта вещь? Не смотри, что она маленькая! Ручная работа! Понимать надо! Моя сестра ночь сидела, чтобы только внутри ее расписать! Так что сто пятьдесят – и ни рубль меньше.
Вокруг начал собираться народ.
– Сорок, – сказала Лиза. Она хорошо помнила, сколько денег бабушка взяла с собой, и знала, что потратить на сокровище можно не больше пятидесяти рублей.
– Забирай так и совсем уходи! – Продавец закрыл ладонями лицо, заломил локти к небу, тут же убрал руки. – Маленькая девочка, а ведешь себя как собака какая! Сто давай, разбойник, и ни рублем меньше! Пусть все видят, как я люблю детей!
– Сорок пять, – сказала Лиза. – Максимум.
– Семьдесят пять, – ответил продавец. – И это страшное преступление. В аду гореть будешь, девочка.
– Пятьдесят, – ответила Лиза.
Бабушка молча вытащила пятидесятирублевку из кошелька. Продавец тут же перегнулся через прилавок и вытянул ее из бабушкиных пальцев:
– А-а, давай уже сюда. Первая покупательница – и такая хищная попалась! Даром что ребенок! Зато теперь весь день торговля хорошо пойдет! Красивая какая, новенькая! – Он рассмотрел купюру на просвет, а затем тщательно обмахнул ей свои тарелки, хотя они еще не успели запылиться. – Давай заверну покупка твоя, пока не разбила. Разобьешь – плакать будешь, обратно прибежишь, снова торговаться станешь… Так и разориться недолго, не дай Аллах, – сказал он уже совершенно другим тоном, убирая деньги в пухлую барсетку на пузе.
Лиза развернулась и зашагала к выходу. Она до сих пор отлично помнит, о чем думала тогда, прижимая к груди с боем добытую пиалушку. И еще помнит лицо бабушки: странную улыбку, вздернутые брови. Противоречивые сигналы. Как такое дешифруешь? Но в груди – возле пиалушки – теплело, и Лиза улыбалась в ответ. Именно тогда Лиза поняла, каким могуществом обладают цифры и как много могут дать тому, кто умеет ими манипулировать.
– Какое счастье, что мы к тебе выбрались, Милочка, – говорила бабушка подруге вечером. – Перемена места все же чудеса творит. Ты бы ее видела! Я уж забыла, как голосок звучит, а она всю обратную дорогу болтала не замолкая! Про какие-то проблемы тысячелетия мне пыталась объяснить! Будто включили девчонку! Кто бы мог подумать, что какая-то там тарелочка…
Дослушивать Лиза не стала. Дело было совершенно не в тарелочке.
Время к семи, это значит, что скоро придется надевать платье, даже если швы и кармашки все еще не просохли до конца. На бессловесную комнату и гипотетического мальчика отвлекаться некогда, а вот о Яне нужно подумать сейчас. Если не идти на концерт, то как его найти? Лиза лезет в телефон. От Макса по-прежнему тишина. Насчет Яна нужно к Илье, он поможет, Илья – мастер разыскивать людей. Главное – успеть до того, как он примет таблетки.
Лиза торопливо пишет:
“Привет. Это Лиза. Нужна помощь. Найти человека”.
“Имя”, – приходит в ответ через минуту.
“Ян Евгеньевич Пахомов”.
Пару минут телефон молчит.
“Тот самый”, – наконец приходит в ответ. Лиза слегка зависает, мозг непривычно неповоротлив, но это, конечно, вопрос.
“Да. Помоги найти. Нужно с ним поговорить”.
“Поищу, вдруг где-то всплывет.
Но не надейся на всякий случай.
Он здорово шифруется.
Поклонницы достали.
По месту прописки его нет.
Он улетает сегодня поздно вечером.
Так что есть только один вариант”.
Выждав минуту, Лиза пишет:
“Какой?”
“Идти на концерт.
Но ты не сможешь.
Громко. Людно. Будут хлопать. Билет дорогой”.
Лиза согласна, все это правда. И тут она вдруг вспоминает, как проснулась вчера за пазухой у музыки. Ей смертельно хочется попробовать еще раз, испытать это вновь. Надо попросить у Ильи денег.
Бабушка много раз говорила: запомни, Лизок, никогда не бери ни у кого взаймы. Выкручивайся сама. Рассчитывай только на то, что имеешь. Но стоило послушаться бабушкиных слов, пойти от Ильи пешком – и к чему это привело? В конце концов, берут же люди кредиты. Главное – подобрать правильные слова. Просто “дай денег” может не сработать. Так только бабушке можно сказать, потому что у бабушки Лиза не просит, а только берет свое, из собственной зарплаты, которую сама же целиком бабушке и отдает. Чтобы попросить, нужно добавить “пожалуйста”. И как-то объяснить, что Лиза отдаст.
“Илья. Одолжи, пожалуйста, Лизе пять тысяч”.
“Нет”.
“Лиза вернет. Через двадцать восемь дней”.
“Нет.
Я бы дал просто так.
Но тебе туда нельзя.
Ты сама знаешь.
Даже не вздумай.
Не суйся туда”.
“Ок”, – медленно вбивает Лиза. Стирает, вбивает заново, отправляет. Илья навсегда останется старшим. Старший знает лучше.
Отложив телефон, Лиза бредет в ванную. Пора проверить платье. И уже надо одеваться. Проходя через пустую гардеробную, Лиза зажигает свет и в ней. Внезапно она натыкается взглядом на пустоту, сгустившуюся под одной из полок. Лиза присаживается на корточки перед этим сгустком и, восхищаясь собственным бесстрашием, лезет в пустоту рукой, шарит под полкой, нащупывает край картонной коробки, вытаскивает ее на свет – и с разбегу ныряет в мир угаданного ею мальчика. Пусть в комнате его нет, в этой коробке он повсюду.
Что остается от детей, когда они исчезают навсегда, превращаясь во взрослых? Замызганный мишка без одного глаза, любимая машинка с распахивающимися дверями и крошечным рулем, пара мячиков, пластиковая посудка: синяя кастрюлька, розовая сковородка – максимально нелепые, подчеркнуто афункциональные. Такая же нелепая цветастая дрель с набором пластиковых болтиков. Лиза нажимает на кнопку, желтое жало дрели дергается несколько раз и бессильно замирает.
За дно коробки зацепилось что-то еще, что-то острое. Лиза переворачивает ее, встряхивает пару раз, подбирает найденное, подносит к глазам, бредет на свет ванной и, глядя на заточенное кем-то до прозрачности лезвие синего пластикового скальпеля из игрушечного медицинского набора, наконец-то видит: комнату построили для мальчика, но самого мальчика в ней так и не случилось. Он просто не успел, потому что был в другой комнате, в маленькой кроватке. И то, что рядом стояла огромная кровать, его не уберегло. Даже наоборот. Совсем наоборот.
Лиза отбрасывает скальпель. Он бьется о глянец джакузи неожиданно звонко, как стальной, и несколько раз еще скользит там туда-сюда. Лиза отступает в гардеробную. Вещам нельзя больше доверять. Прав был Владимир Сергеевич, они ничем не лучше людей. Каждая игрушка врет, врет нарочно, хочет Лизиного безумия, желает Лизе смерти, знает, что нельзя увидеть та