– Никто не собирается его обижать. – Лиза очень устала и уже снова замерзла. Она старается говорить как можно терпеливее, но ей давно пора уходить.
– Знаешь что, ты на меня не ори. – Голос Аниты набрякает лиловым. – Думаешь, нашла слабое место? Теперь будешь крутить им, как захочется? Угрожать, все такое? Или еще что? Мой тебе совет – правильно силы свои рассчитай.
Разговаривать тут не о чем, да и время позднее. Лиза разворачивается и уходит. Анита досылает в спину контрольный:
– Беги-беги. Чтоб больше тебя не видела!
…Свет в окнах замка не горит. Лиза долго возится на крыльце с ключами, потом крадется по лестнице, старательно огибая проломленную ступеньку. До комнаты еще идти и идти, и вдруг ее телефон начинает извиваться в кармане. Молясь богине звукоизоляции, Лиза принимает звонок, прижимает трубку к уху.
– Лиза?
Ян. Неужели передумал?
– Лиза, – подтверждает она, хотя ни в чем уже не уверена.
– Я тут поговорил кое с кем. Короче, слушай меня. – О, снова на “ты” перешел. Протрезвел? – Давай чтоб я тебя не видел больше, договорились? – Текст Анитин, а тон совсем другой, серо-коричневый какой-то. – Номер мой сохранять не трудись, сейчас в черный список тебя занесу. И не появляйся больше. Никаких показаний, никаких заявлений, понятно? Много вас таких, кто хочет грязными руками все затоптать. И Тима не беспокой, иначе я вообще за себя не отвечаю. Затаскаю по судам. Все, бывай здорова.
Руки у Лизы чистые, и ими, при всем уважении, невозможно ничего топтать. Слова Яна – полнейший нонсенс, но Лиза вдруг ощущает себя испачканной. Она прикрывает за собой дверь комнаты и тут же перезванивает, иначе незаданный вопрос проест ей мозг. Но поздно. Абонент недоступен. Конец.
Лиза выключает телефон, идет в ванную и выкручивает краны до упора. Вода бьет в дно джакузи, забрызгивает стены. Там, куда попадают брызги, стена из васильковой внезапно становится зеленой, приходится немного прикрутить краны, еще не хватало чужую ванную перекрашивать.
Приятно смотреть, как вода обретает глубину и цвет, как из капель складывается толща, способная смыть с тела чужие слова и неприятные звуки.
Лиза сбрасывает одежду прямо на пол. Бунт? Несомненно. Но, оказывается, если все время бунтовать, острота удовольствия притупляется.
Она ложится в джакузи, крупно вздрагивает – по воде идет волна, – прибавляет горячей. Волоски на руках и ногах становятся дыбом, покрываются мелкими пузырьками воздуха. Лиза вдыхает поглубже, зажимает нос, закрывает глаза и медленно уходит на дно. Из-под воды все звучит как через наушники. Что если бы Лизин купол был водяным?
Но нет, лучше не надо. Лежа под водой, думая о воздухе и о том, что мокрым лицо может быть, только когда ты снаружи, а когда ты внутри воды, ты и сама становишься водой, и тогда, оказывается, нет никакого дискомфорта, Лиза изобретает себе новую тренировку: она выныривает и еще дважды погружается с головой. Три – хорошее число, честное и своевременное. Где-то она уже так делала, но где? В бабушкиной квартире ванны нет, только душевая кабинка.
После успокаивающих объятий воды воздушная среда ожидаемо неприятнее. Но завтра рано вставать, к тому же вода в ванне быстро растеряла тепло, нельзя позволить себе замерзнуть третий раз за день. Лиза быстро окатывает себя горячим душем, заматывает волосы и тело в два разных полотенца – настоящее роскошество – и шлепает в спальню, оставляя за собой мокрые следы (бунт, бунт! утром добавить в заказ коврик и домашние тапочки, самые дешевые).
В спальне горят только светильники над лодкой. Нужно тщательно вытереть голову, иначе вся подушка вымокнет. Лиза присаживается на край кровати, разматывает полотенце на голове, ерошит им волосы. Вдруг в тишине комнаты раздается отчетливый щелчок. Тут же вспыхивают все лампы и лампочки. Она кое-как выпутывается из мокрых волос – и натыкается на чужой взгляд. Прислонившись к косяку распахнутой двери, за Лизой наблюдает Эля.
Лиза вскакивает, спотыкается о полотенце. Каким-то чудом ей удается устоять на ногах, но полотенце, будто в обмороке, валится на пол у ее ног. Она замирает, только смотрит, как Эля подходит вплотную, медленно присаживается на корточки, не отрывая взгляда от Лизиного лица, поднимает полотенце, вкладывает его Лизе в руки:
– Вас тут быть не должно.
Чтобы прекратился кошмар, нужно просто проснуться. А что сделать, когда кошмар приходит наяву, Лиза не знает. Руки трясутся, полотенце слиплось в кусок пластилина и никак не расправляется обратно в полотнище.
Эля вынимает его из Лизиных рук, одним рывком растряхивает, сухо и уверенно оборачивает Лизу, затягивает потуже на груди:
– Вы понятия не имеете, что тут происходит. Только под ногами мешаетесь.
Это похоже на объятия. Лиза не в силах вдохнуть. Нужно срочно что-то сказать. Она отступает к кровати:
– Лиза… старается не попадаться на глаза.
– Вы не понимаете. Вам нужно уходить. От моего отца стоит держаться подальше.
Стас все правильно понял: Эля ревнует. Еще как. Не переносит, когда рядом с отцом маячит какая-то женщина.
Эля держит Лизу взглядом, держит долго, потом вдруг взмахивает обеими руками, будто взлетает, и идет к двери. На пороге оборачивается, будто вспомнила о чем-то, кивает на комод:
– Тут кое-что ваше нашлось. Не разбрасывайте, если дорого. Чуть не выкинула.
На комоде эмалированным лицом вниз лежит львенок, в его тени притаилась морковка. Запонки нет.
– Было кое-что еще. – Лиза с трудом проталкивает слова сквозь сухое горло, но промолчать было бы еще сложнее.
– По этому поводу можете не беспокоиться. Есть поводы и посерьезней.
Дверь за Элей захлопывается – как видно, она не слишком старается соблюдать в доме тишину, не слишком боится потревожить отца. Лиза поворачивает ключ на два оборота, прислоняется к двери, ждет, слушает, но за дверью, кажется, уже никого нет.
Она выключает верхний свет, возвращается к кровати, машинально трет волосы полотенцем. Неужели забыла запереть дверь, когда пришла? Ну да, наверное, звонок Яна ее отвлек. Теперь нужно быть осторожнее. Хотя ту, что приходила к ней ночью, и запертая дверь не остановила.
Как же быть с запонкой? И зачем она Эле? Стоит ли завтра поговорить с ней – или пусть остается как есть? Ну сперла и сперла. Запонка ценная – платина, бриллиант. Дорогая. Наверное, Эле нужны деньги. Хорошо, что за львенка много не выручишь.
Львенок! Лиза бросается к комоду, осматривает его и морковку, оглаживает кончиками пальцев крючок – где ты был, глупый? – и наблюдает, как в комнату входит Эля. Она шарит в карманах Лизиной куртки, перетряхивает содержимое рюкзака, быстро заглядывает под одеяло, садится на доски в ногах, опирается на них рукой – и вдруг вскакивает, смотрит на руку – на одном из пальцев набухает алая капля. Еще одна женщина, уколовшая палец. Но посмеяться в этот раз некому.
Эля досадливо обтирает руку об одеяло, переводит взгляд на доски, присаживается рядом с лодкой на корточки и извлекает из щели морковку. А потом, присмотревшись, чуть отодвигает матрас и из щели между матрасом и основанием лодки вытягивает львенка и чудом зацепившуюся за его крючок запонку. При виде запонки Эля меняется в лице: поднимает брови, растягивает губы, но что это – “страх” или “восторг” – распознать невозможно. Она внимательно осматривает запонку, затем засовывает ее в карман, оставляет морковку и львенка на комоде и потихоньку, придержав дверь, чтоб не хлопнула, выскальзывает из комнаты.
Так и есть, Эля забрала запонку себе. Но стоит ли с ней связываться из-за этого? Если Лиза увидит вторую такую, то тут же узнает – рисунок запоминающийся, да и бриллиантик эффектный, играет ярко. Хотя она вряд ли увидит, конечно, – никто не носит запонки по одной.
Эх ты, Лиза, вот же ты растяпа. Отчего не догадалась спрятать ценное понадежнее? Запонка тоже может быть важной уликой, а теперь все, можно с ней попрощаться. Слава богу, остальные улики надежно прибраны.
Как же быть? Лиза оглядывает комнату глазами Эли – где могло бы быть спрятано важное? Жаль, в детских не бывает сейфов. Остается единственное более-менее надежное место: потайной карман в лямке рюкзака. Лиза укладывает в него морковку, а львенка прячет под подушку. Он гораздо лучше дымчатого кварца. Пусть защитит ее от белой женщины.
Она забирается под одеяло и за секунду до того, как провалиться в сон, вдруг вспоминает имя.
Тим.
Тим. Мысль о нем заставляет Лизу сесть в кровати. За окном еще не погасли фонари, но браслет неумолимо вибрирует: пора вставать. Как уговорить себя подняться? Лиза заснула только под утро. Даже интересно, думает она – и краешком сознания поражается, насколько это равнодушные, усталые мысли, – почему ночью ей настолько хуже? Как удается избежать галлюцинаций днем?
Кто только не приходил к ней в темноте. Абсолютно голая и очевидно мертвая, с длинным разрезом через грудину и живот, вся в лиловых пятнах и белесой жирной слизи бабушка присела на край кровати, помолчала, а потом печально сказала: “Что ж ты, Лизок, даже проститься не пришла…”
Прости, бабушка, – хотелось сказать Лизе, но на месте бабушки уже возникла мама: нарядная, красивая. Погладила Лизу по голове, собрала рукой оставшуюся от бабушки слизь – и пошла к двери, другой рукой поправляя шляпку, проседающую над проломленным виском.
Потом пришла Саша. Близко не подошла, в лицо не глядела, молчала. Села на стул, раскачивалась на нем – вот-вот упадет. И упала бы, но стул, качнувшись особенно круто, совсем заломившись было назад, вдруг опустел, встал на четыре ножки и больше не двигался.
Белая женщина тоже приходила. К кровати подойти не решилась – видно, побоялась львенка. Она замерла в темном дверном проеме и уставилась прямо на Лизу. Потом вдруг подняла руки к груди. Тело оставалось абсолютно неподвижным, глаза не мигая смотрели на Лизу, а руки, будто существовавшие отдельно от замершего тела, в абсолютной тишине бешеными тенями хаотично носились по груди. Под конец их движения стали настолько быстрыми, что контуры расплылись в пространстве, размазались в воздухе, а потом руки вдруг остановились, опустились – и в сиянии белоснежного платья Лиза разглядела и вырез декольте – такой же, как у Аниты, в форме тюльпанного лепестка, – и грудь, сочащуюся алым, будто кто-то содрал с нее кожу.