“Здравствуйте, мы к Владимиру Сергеевичу, у нас назначено”.
Слабенький микрофон камеры перевирает теплый голос Лены, сушит и истончает его.
Лена невозмутимо притопывает на коврике, чтобы сбить с ботинок налипший снег, помогает Дане снять курточку и шапку, поправляет на нем свитер, приглаживает волосы.
Лиза очень хотела, чтобы с Даней был кто-то свой, проверенный – Митя или Ян, но никак нельзя было рисковать, Владимир Сергеевич, скорее всего, узнал бы что того, что другого. Так к их сговору присоединилась Лена, Митина сокурсница. Поначалу Лиза отнеслась к ней подозрительно, даже враждебно, но сейчас она смотрит, как Лена легонько вздергивает Дане кончик носа, как улыбается, подталкивая Даню впереди себя, и неуместное воспоминание о маме вдруг взрывается где-то в области средостения.
Владимир Сергеевич провожает их в кабинет, приглашает сесть, внимательно слушает сбивчивую историю Даниной болезни: затянувшиеся боли роста, обезболивающие не берут, ни один врач помочь не может, анализы все чистые – он бегло пролистывает протянутую ему медкарту, – одна надежда на вас, помогите, избавьте ребенка от боли, о вас же легенды ходят, какая удача была к вам попасть, вы не представляете, как мы уже отчаялись.
Лена умело перескакивает с пятого на десятое, добавляя к общей картине материнского замешательства и стеснения беспокойный шарф, который то сворачивается на ее коленях в узел, то расправляется во всю длину. Лиза гордится собой: это она придумала игры с шарфом. В комиксах нерешительные персонажи вечно что-то теребят.
Внезапно Даня перебивает Лену: “Чего ты заладила: помогите, помогите. Бесполезно все! Никто не поможет, ты еще не поняла?” Его слова звучат грубо даже в динамиках. Лиза холодеет – столько раз репетировали! нельзя нарушать идеально сбалансированный план! – но Тим почему-то улыбается.
– Импровизация – великая вещь, – говорит он, притопывая ногой, и добавляет: – Все время Янику об этом твержу.
Лиза отмечает это “Яник” и тихо улыбается Тиму в ответ. Именно она убедила Митю, что можно и нужно использовать Тима. Да, не на первых ролях, и, возможно, он вообще не сыграет, но иметь его на подхвате – бесценно. Митя согласился с ее доводами быстро, хотя и неохотно. С Яном было сложнее – он уперся насмерть, никак не хотел отпускать Тима от себя, спорил до хрипоты, а под конец даже заявил, что тоже пойдет, если они все не передумают, тут даже Лиза сдалась, но переспорить Тима он все же не сумел. Узнав подробности плана, Тим необычайно воодушевился, заявил, что чувствует себя отлично, и что спрашивать чьего-либо мнения не намерен, и что сделает все, что нужно, но с одним условием: ему разрешат присутствовать в комнате видеонаблюдения. Он даже просил отправить его камеры устанавливать. Дескать, хочет испытать себя, встретиться с Дервиентом лицом к лицу. Его чрезвычайно волновало, узнает ли его Владимир Сергеевич через столько лет, и, разглядев наконец это волнение, Ян мгновенно скис – и сдался.
Камеры все же установили без Тима, тут Митю было не убедить. Рисковать, что Дервиент таки его узнает, было нельзя никак. К тому же требовалась четкая и слаженная работа профессионалов. Они явились, когда Яси и детей не было дома, объяснив, что в интересах следствия – снова и на этот раз еще более тщательно осмотреть помещение и опросить хозяина (“Вы же понимаете, Владимир Сергеевич, ваше дело на особом контроле, мы очень стараемся!”). Пока один прижимал Владимира Сергеевича в гостиной, в тысячный раз выясняя – и скрупулезно фиксируя, – в каких помещениях убирала Лиза, когда пропала статуэтка; есть ли в доме и офисе помещения, в которые у нее не было доступа; есть ли в доме сейф и можно ли его осмотреть; уверены ли хозяева, что больше ничего не пропало; сколько посторонних и в какое время посещали дом; какое все эти люди отношение имеют к хозяевам и можно ли получить список визитеров и посещавших дом пациентов, разумеется, понадобятся также их телефонные номера и адреса; приходят ли к Ясе Васильевне посетители и нет ли среди них кого-то подозрительного – и так далее и тому подобное (“Вы же понимаете, Владимир Сергеевич, любая информация может помочь следствию!”), второй и третий затеяли заново снимать отпечатки со всех поверхностей подряд (“Вы же понимаете, Владимир Сергеевич, нужно исключить всех подозреваемых!”), и Владимир Сергеевич моментально отвлекся от их перемещений и даже слегка разозлился – вначале отвечал кратко, односложно, но постепенно все повышал тон, а подробностей наворачивал все больше. Тут-то они и установили камеры: две в кабинете, две в приемной и по одной на каждое значимое жилое помещение. Кроме детских.
Лиза спохватывается и снова переключается на мониторы. Катюши не видно. Даня снова импровизирует – плетет какую-то чушь, даже не разобрать, о чем он вообще. Лиза невольно отмечает, как здорово у него получается изображать подростка. Но от мысли, сколько лет и при каких обстоятельствах он это умение тренировал, все вдруг осыпается внутри.
Лиза с усилием переключает себя на волнение о Мите. Ситуация вообще-то опасная, и больше всех рискует именно он. Ночью, когда все расходились по позициям, один из оперативников вдруг сказал:
– Крыша у этого пидораса непробиваемая, это факт. Если облажаемся, нас всех попрут. Ты к этому готов?
– Скорей всего, закроют, – тихо ответил Митя, кашлянул и еще тише добавил: – Не попрут. Закроют. И срока максимальные.
Лиза замерла. Операцию следует остановить. Как она могла придумывать это все – и ни разу не сообразить, чем это грозит Мите? Такой риск неприемлем. Она уже собралась сообщить им об этом, но они глянули друг на друга еще раз и разошлись по местам – оперативник уперся в телевизор, а Митя ушел на улицу, в припаркованную накануне у двери офиса машину наблюдения, и момент был упущен.
Лена оставляет Даню в кабинете Дервиента и выходит в приемную, усаживается там на диванчик, лезет в карман за телефоном и быстро-быстро тычет в него, кажется, сразу всеми пальцами. Тихонько звякает телефон одного из оперативников. Лизе очень хочется вскочить и прочитать сообщение, но она сдерживается, только чуть выворачивает себе пальцы от досады: у нее и у Тима телефоны отобрали, да еще под каким-то смехотворным предлогом, а этим, значит, оставили?
Владимир Сергеевич выводит Даню из левого экрана в правый, к массажному столу, негромко командует:
– Раздеваешься до футболки и трусов, носки можешь пока оставить.
Даня стягивает свитер, путается в вороте, торопливо разрывает молнию джинсов.
– Подними футболку, – нейтральным синим тоном говорит ему Дервиент. – И спиной ко мне повернись.
Даня выполняет команды. Лизе видно, как он дергается и съеживается от каждого прикосновения, будто у руки у Дервиента ледяные.
Дервиент сажает его на край массажного стола, достает молоточек.
– Сколько, говоришь, тебе лет?
– Одиннадцать.
– А мать сказала – двенадцать.
Лиза шумно вбирает носом воздух.
– Почти двенадцать, – после секундного замешательства поправляется Даня. – Еще не исполнилось, семнадцатого декабря будет.
– Дрочишь уже? – спрашивает Владимир Сергеевич, поочередно обстукивая Данины колени.
Лизе кажется, что она ослышалась. Даня только коротко вздыхает.
– Ладно, понятно, можешь не отвечать. Снимай футболку и трусы, тут тепло. Носки можешь оставить.
Даня на секунду замирает, но потом спускается на пол и снимает с себя оставшуюся одежду. Лиза разглядывает его носки – высокие, почти до коленей, черные, а на левой голени какой-то маленький яркий рисунок, издалека не разобрать.
Владимир Сергеевич отступает на пару шагов, пристально осматривает Данино тело, и в этот момент Лиза вдруг слышит, как один из оперативников, чертыхаясь, тычет в кнопки пульта, прибавляя громкости на телевизоре.
Лиза оборачивается на звук. Там только что шел какой-то бессмысленный сериал, но теперь на экране маячит встревоженная телеведущая, а на стене позади нее всплывает огромная черно-красная надпись “Экстренное сообщение”.
“Прослушайте экстренное сообщение”, – слышит Лиза и тут же фыркает. Совершенно незачем дублировать голосом то, что уже написано. За такие вот штуки она и не терпит телевизор – вечно они к каким-то дебилам обращаются.
По экрану ползет линия субтитров: “сообщает пресс-служба ГСУ СК РФ по Пермской области. По словам очевидцев, злоумышленник напал на”, и в этот момент лицо телеведущей вдруг съеживается и уезжает в крайний левый угол, а экран заполняется увеличенным фотопортретом – черно-серые зерна, скошенный уголок.
Один из оперативников сдавленно ахает, будто в солнечное сплетение получил. Информация проникает в Лизу замедленно. Она будто смазывается, расплывается, как быстрое действие, снятое плохой камерой. Но наконец доходит и до нее. Лизе становится очень страшно. Она вдруг думает о бабушке. Что если бабушка смотрит сейчас телевизор? Что если и она видит это фото, то самое фото, которое Митя спрятал в сейф, перед тем как изменить пароль со сложного на элементарный?
Один из полицейских подъезжает поближе к телевизору, сплевывает что-то невнятное, смотрит на Лизу, потом снова на экран.
Страх перемещается в пальцы, и Лиза несколько раз с силой проводит ладонями по шершавым рукавам толстовки и по грубому льну брюк. Она внимательно смотрит на ведущую, следит за ее подрагивающими губами. Только бы не разрыдалась. Это было бы крайне неуместно и может стоить ей работы.
На всякий случай Лиза ощупывает карман. Паспорт на месте. Если бы только у нее был телефон. Лиза бросает взгляд на Тима и тут же отводит глаза. Он подходит и зачем-то хлопает ее по плечу.
– Бить нельзя, – бормочет она, отстраняется, и Тим, помедлив секунду, молча возвращается на свое место и снова смотрит на один из мониторов – тот, на котором Владимир Сергеевич медленно ощупывает полуголого Даню, развернув его к себе спиной.
Лизе очень не хватает света, воды и возможности убежать. Во что она впуталась – и зачем впутала в это остальных? Что теперь будет?