Ситуация хуже некуда. Где я им его найду? Кем они меня считают? Волшебницей? Экстрасенсом? Велю им принести мне карту, стану водить над ней Ясиным обручальным кольцом, подвешенным на красную нитку.
Кстати, да, веселится мой мозг. Нитку можно из набора для вышивания взять. Из пиончикового. И оттенок такой подобрать, чтоб поярче и чтоб с твоей изрезанной мордой гармонировал.
И тут я вспоминаю о балеринках.
– Яся… Васильевна. Балеринка…
– Что “балеринка”? – вдруг подбирается она. – Это все была его идея. Я не могла ему помешать.
– Я не об этом. Что вы знаете о второй такой же? Была у вашей парная статуэтка?
Левая сторона Ясиного лица ползет куда-то в сторону, правая уплывает вниз. Ее тело съеживается, она отворачивается от нас, отходит к холодильнику. Маневр этот выглядит пугающе, будто она собралась юркнуть в сантиметровую щель между холодильником и стеной и скрыться в переплетении трубок и проводов.
Я давно уже знаю ответ, но зачем-то спрашиваю снова:
– Была вторая?
Через несколько мгновений Яся будто присобирается, отклеивается от холодильника, передумывает просачиваться и ускользать.
– У меня была подруга. Оля. Она погибла… десять лет назад. – Яся шумно дышит, я тоже так делаю, когда плакать нельзя. – Она разбилась. Ну, то есть в автокатастрофе погибла. С сыном. Левушкой. – Части Ясиного лица внезапно снова разъезжаются в разные стороны. – Это Оля меня с ним познакомила, – выкрикивает вдруг она – так внезапно, что я снова бьюсь затылком о стенку. – Она говорила, человек хороший! Обеспеченный!
– Яся, скажите Олину фамилию. Нужна фамилия.
– Ор-орлова-а-а.
Митя подает ей стакан воды. Слышно, как она пытается откусить кусок стекла.
– Ольга Игнатьевна Орлова, – повторяю за ней я.
– Откуда… Откуда ты знаешь?
Откуда я знаю? От списка остались одни ошметки, давно пора было вымести их вон, но на одном из ошметков, близко-близко к кнопке с красной головкой, еще можно прочитать имя: “Оль Игн лова. ын ев”.
В голове звучит голос Стаса: “Так хотел, чтобы кто-то мне сына родил. Снова назвал бы Львом. Или нет, зачем ему такую страшную судьбу наследовать”.
Разные фамилии, вот что. Просто разные фамилии. Эх, Лиза-Лиза…
Ясно одно: вещи в комнате Стаса тоже говорили правду.
Все это время правда была у меня прямо перед глазами, я просто-напросто отказывалась ее видеть.
Я точно знаю, где найти Дервиента. Как теперь объяснить это Мите – и Ясе, которая продолжает цепляться за мою руку? Точно ведь ведьмой сочтут.
И ладно. Главное, пусть только с костром пока повременят.
Я прислоняюсь к стене. На светлых шелковых обоях от моей головы останется несмываемый след, но эта мысль, еще неделю назад напугавшая бы меня до дрожи, сейчас вызывает даже что-то вроде удовольствия.
– Тебе бы домой, Лиза, – говорит Митя. – Давай я тебя отвезу. Нужно обработать порезы. И поспать, хотя бы несколько часов.
– Сделайте все здесь. – Яся вскакивает, почему-то бежит к выходу из кухни. – Зачем куда-то ехать? Зачем терять время? Я помогу помыться, подберу одежду. Останьтесь!
Митя прав, нужно ехать. Но не домой.
– Я на работу. Меня наверняка там уже потеряли. Если еще не уволили, то приведу себя в порядок, сменю одежду. Ты прав, надо поспать. Посплю тоже там.
– Но… – говорит Митя.
– Прошу только об одном, – вдруг вспоминаю я фразу из какого-то бабушкиного сериала. Надо же, никогда не знаешь, где пригодится. – Доверяй мне!
– Э-э-э, хорошо, – неуверенно отзывается Митя и снова сжимает ладонью глазные яблоки.
У, чувак, не делай так больше.
К замку мы подъезжаем уже глубокой ночью. Мне совершенно не улыбается проверять сейчас, есть ли кто дома, так что мы с Митей по отремонтированной наконец лестнице на цыпочках поднимаемся в мою комнату. Я набираю в джакузи воды и погружаюсь в нее прямо в одежде. Когда одежда немного отмокает, а вода становится мерзотно розовой, я медленно, по сантиметру отлепляю от тела ткань и потихоньку выбираю из порезов оставшиеся стекла и занозы.
Дети, внимание. На этом объекте (см. рис. 1) показано, как выглядят ткани души и сердца, поврежденные в результате акта, который принято характеризовать выражением “твой поступок глубоко меня ранит”.
Скрутив тяжелые тряпки в тугой ком, я сую их в пустой мусорный пакет и некоторое время стою на полу ванной голая, в абсолютном ступоре. Из порезов на лице, шее и руках выступает кровь. Я как новогодняя елка – такая же зеленая и вся в алых шариках. Даже красиво. Но если надеть чистое белье, оно все перепачкается, а заклеить порезы совершенно нечем, аптечка осталась в кухонном шкафу, внизу. Мой план состоял в том, чтобы переодеться и затем немедленно разыскать Стаса, но теперь я даже не понимаю, как мне выйти из ванной.
Решаю пожертвовать одним из полотенец. Встаю перед зеркалом и методично залепляю один порез за другим кусочками туалетной бумаги. Теперь нужно дождаться, пока они присохнут хоть немного. За это время я успеваю перебрать в памяти все известные мне ужастики про мумий и скорчить пару страшных рож, а еще замерзнуть до судорог. Наконец я плотно закутываюсь в полотенце и выхожу в комнату.
Митя спит, сидя на полу, спиной прислонившись к моей кровати. Почему не лег? Места хватило бы обоим. Я выключаю свет и ныряю под одеяло. Пара часов не сделает никакой погоды.
Просыпаюсь от света. Если верить ворону, вчера было воскресенье, а значит, сегодня понедельник. Митя еще спит, свернувшись в плотный узел на полу. Я выбираюсь из постели, с облегчением думая о том, что отстирывать за мной белье будет уже кто-то другой, и тут же понимая, что я буду скучать по кровати-лодке. Надо и дома такую же смастерить. Бумажки отлепились почти со всех порезов, но ссадины подсохли. Я аккуратно смываю с кожи размазанную и засохшую кровь, наконец одеваюсь – и иду искать. Как там говорится? Кто не спрятался, я не виноват.
В комнате Стаса пусто, кровать нетронута, он явно не ночевал дома. Зато внизу, в кухне, как ни в чем не бывало сидит Эля. Отвратительный запах кофе чувствуется даже на лестнице.
Я думала, придется убеждать, доказывать, но нет.
– Конечно, я знаю, где можно его найти, – говорит она, выслушав мои объяснения так терпеливо и спокойно, будто все время ожидала от меня чего-то подобного и успела подготовиться. – Адреса не знаю, а место покажу.
Когда мы проезжаем мимо заправки, ничто во мне не отзывается. Широко известный факт – днем заправки выглядят совсем не так, как ночью.
Но когда мы подъезжаем по той самой дороге к тому самому дому, внутри меня поднимается многоголосый вой. Стоило мне свернуть вчера налево, под теплый свет фонаря, и они бы поймали меня и точно убили, сомневаться не приходится. Значит ли это, что всегда нужно выбирать темноту?
Митя останавливает машину у соседнего дома. Слева и справа встают две машины, доверху набитые спецназом.
Митя выходит из машины, Эля выскакивает за ним, я тоже потихоньку выползаю, все время думая о том, что мне больше не во что переодеться. Досадно, что теперь мне требуется гораздо больше усилий на элементарные движения. В глубине двора я вижу Стаса. Он нас тоже видит, но смотрит только на Элю, которая замерла за плечом Мити.
Я внимательно вглядываюсь в лицо Стаса. Мне до сих пор не верится, что мягкий голос этого человека, его манера постоянно смущаться могут принадлежать насильнику и убийце.
Спецназовцы быстро и бесшумно вышелушиваются из машин и замирают позади, ожидая сигнала.
– Ментов привела, дрянь, – вдруг выдыхает Стас.
Я не сразу понимаю, что происходит потом. Митя резко оборачивается к Эле, кидает ее в снег, но падает почему-то Стас.
Пока Митя отбирает у Эли пистолет, я вбегаю в дом.
Владимир Сергеевич приник к полу, его локоть давит Тиму на горло. В руке у Тима молоток, он слабо и беспорядочно машет им, но никак не может попасть. Далеко на досках валяется скальпель – я смаргиваю, и сталь скальпеля на миг сменяется синей полупрозрачной пластмассой игрушки из детского набора. Страшный синий скальпель вонзается прямо мне в роговицу, я смаргиваю еще раз, и возвращается спокойная безопасная сталь.
Свободной рукой Владимир Сергеевич тянется к скальпелю, напрягая все мышцы, стиснув зубы. На лбу и у залысин у него выступили крупные синие – точно такого же цвета, как мерзкий пластик, – вены. Он резко выдыхает – и вдруг, сменив направление усилия, выбивает из рук Тима молоток.
Молоток летит прямо мне под ноги. Тим хрипит:
– Убей!
Перед глазами встает человеческое тело, вставшее на затылок и пятку.
Владимир Сергеевич делает еще один рывок, пальцы скребут прямо у ручки молотка, прямо у моих ног, и я аккуратно, носком ботинка, отодвигаю рукоятку от его пальцев. Затем поднимаю молоток, перешагиваю через сплетенные на полу тела и подбираю с пола скальпель. Я еще не знаю, что со всем этим делать.
– Убей, – снова хрипит Тим. Из глаз его катятся слезы, он хватает ртом воздух.
– Мама сорвалась. Мама просто сорвалась. Она не хотела. – В руках моих молоток и скальпель. Можно ли мне держать их? – Мама сорвалась. А я… Я Лиза…
– Убей, чего ждешь! – Кровь вдруг разом заливает лицо Тима, и я забываю, что хотела сказать.
Владимир Сергеевич слишком занят уничтожением Тима, чтобы обращать на меня внимание. Он даже не смотрит на меня, а значит, он не успеет меня остановить.
Я вспоминаю худеньких кричащих мальчиков с синеватой кожей. Я вспоминаю мерные шлепки плоти о плоть. Я вспоминаю глаза Коли Полецкого.
Я приставляю скальпель к сухощавой голени, прямо под задравшейся брючиной, и, как следует размахнувшись молотком, за три – ВЕЩИ! – удара – НИКОГДА! – прибиваю – НЕ ВРУТ! – его ногу к полу.
Снаружи видна только крошечная полоска стали. Удивительно, насколько глубоко можно вбить в человека что-то острое.
Владимир Сергеевич соображает, что происходит, только когда все заканчивается. Дом заполняется чудовищным воплем.