— Тише, что вы глотку дерете! — крикнул вдруг на говоривших женский голос. Это была Ульяна.
— Что, сейчас с ними прикажешь порешить?
— Не сметь и думать о том! — сердито кому-то ответила Уля.
— Как так?
— Да так!
— Разве не велишь их трогать?
— Не велю! Князь молодой — мой гость. Слышишь! — повелительно проговорила молодая девушка.
— Князь!.. Да разве у тебя князь? — с удивлением спросил кто-то у Ули.
— Да, князь.
— Вот где можно поживиться-то!
— Если хочешь, чтобы цела была твоя голова, о поживе на этот раз и не думай!.. Слышишь?
— Да слышу…
Весь этот разговор, происходивший между Улей и каким-то неизвестным человеком, Митяй слышал.
Теперь ему ясно стало, что они попали в разбойничий притон и что молодая девушка Уля у них за старшего.
Голоса умолкли, и в лесу опять наступила тишина…
Скоро стало светать. Вот выплыло из-за горизонта солнце и осветило землю.
Время было ехать. Митяй разбудил Бориса Пронского.
— Что, пора? — потягиваясь, спросил он.
— Пора, ваше сиятельство. Солнышко взошло.
Кони были скоро запряжены, тарантас приготовлен.
— А где же молодая хозяйка? — уезжая, хватился князь молодой девушки. — Надо ей заплатить за гостеприимство.
— После заплатите, ваше сиятельство! Где теперь ее искать!
Князь выехал со двора.
Дорогой Митяй подробно рассказал молодому князю о подслушанном им ночью разговоре, и князь был сильно удивлен тем, что, оказывается, ночевал он в разбойничьем притоне и благополучно выбрался оттуда.
Вскоре Борис Пронский благополучно прибыл в город Яссы, а оттуда по распоряжению князя Потемкина отправился к Суворову, под Измаил.
III
Ночь накануне штурма Измаила Суворов провел без сна. Да и никто из наших воинов в эту ночь не спал: все готовились к штурму. В пять утра взлетела ракета — и колонны солдат двинулись к Измаилу, а гребная флотилия снялась с якоря.
Суворов сам вел солдат. Шли тихо. Густой туман скрывал от неприятеля первые движения нашего войска.
Но вот штурмовые колонны приблизились к крепости на 300–400 шагов: на наших солдат вдруг посыпалась картечь.
Турки приготовились к встрече.
Сильный огонь не остановил храбрецов; вторая колонна раньше всех подошла к валу и быстро спустилась в ров. Карабкаясь по лестницам, солдаты вскоре овладели первым бастионом.
Турки делали вылазку за вылазкой, но каждый раз отбрасывались с большим для себя уроном. Теперь уже ворота и мост были заняты нашими егерями; одновременно с сухопутным войском пошли на приступ и войска, бывшие на судах.
Сражение происходило в полумраке: было еще зимнее утро и день не начинался.
К восьми часам утра все укрепления были во власти русских; приступ уже прекратился, продолжалась только одна жестокая резня. Сражались везде, где только могли — на площадях города, на улицах. Каждый клочок земли приходилось брать с боем. Около десяти часов утра в крепость пробился генерал Леслей с тремя батальонами егерей. Турки не устояли и стали сдаваться в плен. К трем часам дня неприступная крепость находилась в руках русских.
Победители удивились сами, когда днем рассмотрели неприступные рвы и валы, которые перешли они ночью под губительным огнем турок. Первым вошел на стену майор Неклюдов с несколькими вызвавшимися охотниками; в их числе находился и князь Борис Пронский.
Немногие из охотников остались живы, но князь каким-то чудом уцелел и даже не был ранен.
После боя Неклюдова произвели в полковники, а Пронского в ротмистры. Суворов сам наградил его Святым Георгием.
Ротмистр Жданов тоже представлен был к награде.
Князь Потемкин во время взятия Измаила жил с обычною пышностью и блеском в Яссах; он поспешил пригласить к себе Суворова. Он хотел устроить почетную встречу герою Измаила, но Суворов, чтобы избежать этого, приехал в Яссы ночью со своим неизменным денщиком Прошкой.
Князь Потемкин сам вышел навстречу Суворову и, обнимая его, проговорил:
— Чем могу я наградить вас, Александр Васильевич?
Эти слова обидели Суворова, и он резко ответил:
— Напрасно так говорите, ваша светлость: кроме Бога и матушки царицы, никто наградить меня не может. Я — не купец и приехал не торговаться с вами.
Потемкин изменился в лице, сердито закусил губу и, не говоря ни слова, пошел в зал, где Суворов подал ему рапорт.
Расстались они холодно, и вскоре Суворов, вместо того чтобы праздновать свою победу, ехал по поручению императрицы осматривать границу со Швецией.
Лишь смута заставила государыню вновь вспомнить о Суворове. Восстание к тому времени уже распространилось на всю Польшу — от Силезии до Двины и Припяти, а также от Курляндии до Галиции. Польское войско составляло несколько корпусов под началом Костюшки, который поклялся или защитить независимость Польши, или погибнуть.
IV
В числе русских воинов в Польше находились и двое неразлучных друзей: князь Борис Пронский и подполковник Жданов (за покорение Измаила его произвели в подполковники).
Ночью на шестое сентября корпус Суворова прибыл к местечку Крутицы; за болотом, по другую сторону Крутиц, расположился польский военачальник Сераковский с 18 000 отборного войска. Единственный путь к нему для нашей армии лежал через топь по узкой гати, и туда-то направлены были все польские батареи. Поляки встретили наших солдат страшным огнем. «Картечь, гранаты и ядра летели на нас, как стаи скворцов. Солдаты вязли по колено и выше и с трудом помогали друг другу выдираться из трясины» — так пишет об этом один из очевидцев. Но, несмотря на все это, солдаты не отступали, а конница, переправившись через топь, вихрем понеслась на фланги неприятеля, рубя направо и налево. Поляки вынуждены были отступить.
Суворов лично руководил сражением, и за три часа восемнадцатитысячный польский корпус был разбит.
На другой день, при Брест-Литовске, Суворов одержал над поляками другую славную победу.
В 1794 году, 22 октября, наша армия с распущенными знаменами, под грохот барабанов и под звуки труб подошла к Праге.
Солдаты очутились пред огромными неприятельскими укреплениями: назначено было взять Прагу штурмом. Суворов под огнем неприятельской артиллерии осматривал укрепления и отдавал приказы, показывал, где должны быть батареи.
В этот же день неприступная Прага была взята. Уничтожено было 30 тысяч отборного неприятельского войска. С нашей стороны убито и ранено было с небольшим полторы тысячи солдат.
Отдыхало наше храброе войско; запылали костры — все были веселы и радостны. Только один князь Борис Пронский был невесел. Он задумчиво грелся у костра со своим неизменным товарищем — подполковником Ждановым. Оба они принимали участие в штурме и в числе других офицеров получили личную благодарность от главнокомандующего.
Вдруг с неприятельской стороны около полуночи раздался звук труб и громкий барабанный бой. Приятели, несмотря на усталость, быстро встали и поспешили к тому месту, откуда доносились эти звуки.
— Что это значит? — проговорил на ходу Пронский.
— Я и сам удивляюсь… Поляки что не задумали ли!..
Все бежали на берег Вислы, где две лодки отчалили со стороны неприятельского берега и поплыли к нашему.
Это были депутаты из Варшавы с письмом к Суворову несчастного польского короля Станислава Лещинского.
Депутаты просили перемирия на неделю для переговоров.
На это Суворов так ответил через дежурного генерала: «Договоры не нужны. Войско обезоруживается, и всякое оружие отдается русским. Русские вступают немедленно в Варшаву. Жизнь и имение жителей безопасны. Ответ через 24 часа».
Поляки присмирели и на следующий день прислали ответ, что Варшава сдается без боя и что польский воевода выступает с своим войском из Варшавы. Столица отдавала оружие и арсеналы. Польское войско выходило нестройными толпами. Зачинщики бунта бежали. Игнатий Потоцкий, один из главных возмутителей, был прислан королем в русский лагерь. Суворову посоветовали задержать Потоцкого.
— Никогда! Постыдно употреблять во зло доверенность человека, добровольно ко мне пришедшего, — ответил Суворов.
29 октября 1794 года последовал торжественный вход русских войск в Варшаву. Солдаты шли под звуки труб, под гром барабанов, церемониальным маршем, с распущенными знаменами. Главнокомандующий Суворов ехал верхом, в простом вицмундире, без всяких орденов, на простой казацкой лошади.
У моста его встретили представители города и поднесли городские ключи (они и доныне хранятся в Петербурге, в Петропавловском соборе).
Русские пленные, томившиеся в Варшаве в неволе, были немедленно выпущены.
«Всемилостивейшая государыня! Ура! Варшава наша».
Таково было лаконическое донесение Суворова императрице Екатерине II.
Умнейшая из женщин ответила на это Суворову так же лаконично:
«Ура, фельдмаршал Суворов!»
За победу над поляками Суворов был произведен в фельдмаршалы.
Суворов посетил несчастного короля Станислава. Станислав, как пленник, встретил героя низким поклоном, но фельдмаршал оказал ему королевские почести.
Король стал просить об освобождении одного польского офицера.
— Если вашему величеству угодно, я освобожу вам больше, — с поклоном ответил Суворов.
И в тот же день пятьсот пленных польских офицеров получили свободу.
Участь Польши была решена: после своей десятивековой жизни Польша скончалась.
V
Великую Екатерину теперь занимала новая мысль, новая дума: ей хотелось примкнуть к союзу европейских государей и положить предел французской революции, которая своими беспорядками наводила ужас на всю Европу.
В этом она рассчитывала на помощь Суворова и с этой целью вызвала его в Петербург.
Проезд Суворова из Варшавы был для него триумфом. Как ни старался великий полководец скрывать свое имя, везде устраивали ему пышную встречу. Во всех городах, по которым проезжал Суворов, встречали его с хлебом-солью, народ толпами бежал за его коляской, оглашая воздух радостными криками: