вуется рассказами о том, что может видеть глаз. И если бы поэты, математики, историографы не видели своими глазами те вещи, которые они описывают, они не могли бы описать их при помощи письменных знаков.
Если ты, поэт, рассказываешь историю при помощи букв и слов, то живописец при помощи красок и кисти сделает ее более живой и понятной. Если живопись – немая поэзия, как говорят некоторые, то почему бы не назвать поэзию слепой живописью? И кто более несчастен – слепой или немой?
Если поэт так же свободен в средствах выражения, как живописец, то его идеи все равно не доставят людям такого удовольствия и такой ясности, как картины. Ведь если поэзия описывает словами фигуры, формы и местности, то живописец создает их непосредственные образы. Теперь ответьте сами себе на вопрос, что вам ближе – имя человека или его образ, его обличие? Имя человека может быть разным в зависимости от того, в каком доме или в какой стране он находится, а внешний облик его изменяет только смерть. Поэт служит разуму при помощи уха и слуха, живописец – при помощи глаза и зрения, более достойного, более высокого чувства.
Давайте представим: вот хороший живописец изобразил великую битву, а даровитый поэт также описал некое сражение. И картина, и поэма были выставлены рядом. Где будет больше зрителей? Где откроется самое горячее обсуждение? Где будет больше истолкований и больше горячности души? Что удовлетворит людей больше – картина или поэма?
Конечно, картина понравится больше и привлечет быстрее.
Напиши имя Божье на стене и размести рядом божественный образ – что будут почитать более? Очевиден ответ на этот вопрос. Если живопись включает в себя все формы природы, то у поэзии есть только названия. Они не так всеобъемлющи, как формы.
Найди поэта, который опишет прелести женщины влюбленному в нее мужчине, и найди живописца, который изобразит ее же, – и ты увидишь, куда склонится влюбленный, – он обратится к живописному образу.
…Вы поместили живопись среди механических ремесел. Но если бы живописцы, которые не склонны восхвалять собственные произведения, поставили перед собой цель придумать определение для живописи, она никогда не получила бы такое низкое имя. Если вы считаете, что живопись – механическое ремесло, ибо выполняется она руками, вспомним, что руки изображают то, что находится в области фантазии. А ведь писатели посредством пера и рук также изображают рожденные фантазией образы! Если же мы назовем живопись механическим ремеслом потому, что делается она за плату, – это тоже ошибка, ведь разве не пишете вы что-либо за деньги? Разве создадите вы хоть одно произведение бесплатно? Я отнюдь не порицаю это, ведь всякий труд достоин того, чтобы быть оплаченным.
Поэт может сказать: «Я создам нечто великое». Но ведь то же самое может заявить и живописец! Если вы скажете, что поэзия долговечна, я возражу вам, что творения того, кто делает посуду, могут быть долговечны еще более, превосходя и произведения поэзии, и шедевры живописи. Так что же, котлы выше произведений искусства?
Памятуя наши рассуждения о природе и живописи, мы можем в отношении искусства называться внуками Бога. Поэзия относится к философии морали, живопись – к философии природы. Первая описывает процессы сознания, вторая рассматривает сознание в движении. Поэзия пугает адскими выдумками, живопись может в этом преуспеть не меньше, а, скорее всего, больше.
Может ли поэт сравниться с живописцем в изображении прекрасного или уродливого, свирепого или нежного, чудовищного или возвышенного? Нет. Он может на свой лад описать и представить формы всего этого, но живописец преуспеет больше.
Поэт может создать описания форм; живописец сделает так, что они будут казаться живыми благодаря светотени, создающей живые выражения на лицах, и не только ей. Кисть создаст жизнь там, где это не способно сделать перо.
В своих ранних работах Леонардо еще не всегда соблюдал правила живописца, сформулированные им позднее («Благовещение», ок. 1472 г.)
Живопись способна в одно мгновение представить сущность объекта, благодаря зрению раскрыть впечатление от творений природы. Она соединяет части в одно целое, доступное чувствам. Глаз – истинный посредник между объектом и впечатлением. Поэзия делает то же самое, но средством менее достойным, чем глаз. Она несет нам изображения объектов природы медленнее и более смутно, чем живопись.
Глаз непосредственно сообщает нам об истинных формах и свойствах того, что находится непосредственно перед ним. Он порождает гармонию, или пропорциональность, которая ласкает наши чувства.
https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/7/78/Madonna_Litta_Hermitage.jpg
«Мадонна Литта», 1490-е
Гармония звука доставляет удовольствие нашему слуху, но все же действует она не так достойно, как глаз. Ведь звук, едва родившись, тут же умирает в вашем восприятии. А с чувством зрения этого не происходит, ведь если мы представим глазу красоту, которую создают прекрасные пропорциональные элементы, эти самые элементы не разрушаются так быстро, как музыка, ведь последняя не продолжает звучать в нашем восприятии, когда исполнение закончено! Красота живописи продолжительна, она позволяет снова и снова себя рассматривать, обсуждать и оценивать, она не надоедает, как многократно повторяемая музыка, и не наскучивает. Наоборот, прекрасное живописное произведение очаровывает нас снова и снова. Оно заставляет наши чувства желать обладать ею, вступать в состязание с глазом. Ухо наслаждается, слушая рассказ о красотах живописи, осязание желает проникнуть в картину, нос хотел бы обонять то, что представлено на ней, рот хотел бы заключить ее внутрь тела. Но все это второстепенно по сравнению со зрением.
Красоту, созданную живописцем, время сохраняет надолго. Глаз наслаждается этой красотой, как если бы это была красота живой природы; осязание не препятствует разуму обсуждать божественную красоту.
Возможно, поэт хотел бы сравниться с живописцем, но его слова, которыми он описывает составные части прекрасного, отделяются друг от друга временем. Он не может сложить их в такую гармоническую пропорциональность, в какую складывает их живопись… И тот грешит против природы, кто хочет описать звуками то, что следует созерцать глазами.
Почему человек покидает свое уютное городское жилище, оставляет друзей, родных и домочадцев и идет по пыльным дорогам к просторным долинам, к высоким величественным горам? Его заставляет делать это красота мира, которой можно в полной мере насладиться только посредством зрения. И если вы считаете, что поэт ничуть не менее живописца способен рисовать природу, почему же мы не довольствуемся описанием природы в произведениях поэтов, почему нам нужно видеть их воочию? Ведь гораздо проще было бы сидеть дома, не подвергая себя опасности непогоды, болезни и нападения недоброжелателей, и читать поэтические описания!
Но устроены мы так, что наша душа не может полноценно наслаждаться красотой без участия глаз. Мы не можем только благодаря мастерству поэта достоверно увидеть тенистые долины, бурное море, искрящиеся на солнце реки, не можем увидеть яркие краски природы – одним словом, все то, что создает для нас зрительную гармонию. А вот живописец может представить нам все это и даже больше: холодные зимние пейзажи, журчащие источники, зеленые лужайки… И это будет уже совсем другое удовольствие, нежели выслушивание описания всего этого.
Поэт говорит, что он превосходит живописца, так как заставляет пробуждаться человеческие чувства при помощи различных выдумок, причем как особую заслугу представляет то, что он может придумать вещи, которые не существуют на самом деле.
«Я могу заставить мужчин взяться за оружие, я могу описать небо, звезды, пробудить в человеке страсть к искусству, я могу все!» – говорит поэт. Но на это можно ответить, что ни одна из этих вещей не является его собственным достижением, предметом его собственных занятий. Ведь если он пожелает говорить – оратор сделает это лучше, если он заговорит об астрологии – его на этом поле победит астролог; если он захочет вдохновить нас рассуждениями о философии – свои умозаключения он, скорее всего, украл у философа. Ведь, в сущности, поэзия несамостоятельна и собственной кафедры заслуживает не более, чем мелочный торговец, перепродающий товары, изготовленные ремесленниками.
А живопись рассматривает творения как человеческие, так и божественные. Божество науки живописи дало нам линии, которыми ограничивается и оценивается совершенство статуй; оно научило архитекторов строить так, чтобы здание было приятно для восприятия и удобно для проживания; оно обучило ювелиров, ткачей, изготовителей ваз… Оно же изобрело буквы, посредством которых не только выражаются различные языки, но и передается от одного человека к другому мастерство инженеров, астрологов, математиков, строителей…
Поэт утверждает, что его наука – это прежде всего вымысел и мера, которые составляют тело поэзии: содержание – вымысел, стихи – мера. А потом все это одевается в науки. Но ведь живописец может представить те же самые аргументы, даже более точные: здесь тоже присутствует выдумка, фантазия в виде содержания и мера в виде самих предметов, которые нужно представить как можно более достоверно и пропорционально. Но живописец при этом не нуждается в том, чтобы одевать в науку свое творчество, более того, это другие науки одеваются в живопись. Например, астрология – ничто без перспективы, которая является составной частью живописи. Особенно математическая астрология, в отличие от ложной, умозрительной.
Поэт говорит, что он может описать один предмет, на деле представляющий собой другой… Живописец парирует, что он может сделать то же самое. Поэт утверждает, что он способен зажечь в людях любовь, самое прекрасное из всех чувств, – живописцу подвластно все то же самое. И даже более – он может подарить влюбленному образ его любви, давая ему возможность общаться с ним, обращаться к нему с речью. Попробуйте сделать то же самое с поэмой, написанной писателем! Живописец может заставить влюбиться в картину, которая вообще не представляет собой образ конкретной живой женщины, – он может создать обобщенный образ, но столь прекрасный, что перед ним склонятся все.