В моей собственной жизни был подобный опыт – я написал картину, представлявшую некий образ божественной красоты и прелести. Ее приобрел влюбленный мужчина и хотел снять с нее божественный флер, чтобы иметь возможность целовать ее без угрызений совести. В конце концов совесть победила, и ему пришлось убрать картину из дома.
Попробуй, поэт, создать красоту, не создавая определенного предмета, и пробуди у человека подобное желание! Если ты скажешь, что способен одним только пером и чернилами живописать ужасы ада, я отвечу, что и здесь живописец тебя превзойдет, так как он наглядно покажет вещи, которые могут как обещать наслаждение, так и приводить в ужас и побуждать к бегству. Живопись гораздо быстрее приводит чувства в движение, чем поэзия.
Если же ты, поэт, скажешь мне, что можешь словами побудить людей плакать или смеяться, я отвечу тебе, что двигателем этих чувств будешь не ты. Это искусство оратора, и к поэзии оно отношения не имеет.
А живописец может заставить людей смеяться, а не плакать, потому что плач – более сильное чувство и состояние, чем смех. Приведу еще пример: один художник создал картину, изображавшую зевающего. И все смотревшие на нее зевали тотчас же! Способна ли на это поэзия? Бывали случаи, когда художники представляли на своих полотнах сладострастные сцены – и они побуждали зрителей к таким же самым развлечениям. И если поэт опишет какое-либо божество, это описание будет не так почитаемо, как написанный красками образ. У этой картины будут собираться паломники, к ней будут приносить пожертвования, рядом с ней будут произносить обеты и клятвы. И помощи будут просить у нее, а не у поэтического описания!
Для живописи Леонардо да Винчи характерны тонкие переходы цвета («Портрет Джиневры де Бенчи», 70-е гг. XV в.)
Однажды в день рождения короля Матвея придворные творцы принесли ему свои дары: поэт – написанное им произведение, в котором восхвалял день появления правителя на свет, а художник – портрет возлюбленной владыки. Король бегло просмотрел творение поэта, после чего поставил перед собой портрет и не мог оторвать от него глаз. Поэт обиделся и сказал: «Правитель! Обратись к моей книге еще раз и ты увидишь, что она намного глубже и содержательнее картинок!»
Король ответил на это: «Помолчи! Ты сам не знаешь, что говоришь. Картина более служит чувствам, чем твои вирши, восхищаться которыми может слепой, но не тот, кто ищет гармонии мира. Я хочу видеть, я хочу осязать, а не только слушать. Твое произведение я могу положить рядом с собой и обратиться к нему в любой момент; а творение художника держу перед собой обеими руками и не могу оторваться от него. Мои руки сами потянулись к нему, они желают служить более достоверному чувству, чем слух. Я думаю, что именно так должны соотноситься между собой наука живописи и наука поэзии, как собственно органы чувств, которым они служат. Наша душа жаждет гармонии, а гармония рождается только тогда, когда я вижу пропорциональность и красоту. В твоей науке – поэзии – нет пропорциональности, рожденной мгновением, твою поэму можно оценить, только прочитав ее всю, одна часть следует за другой. А живопись создает гармонию целого, гармонию момента, и в этом ее великое чудо! И поэтому говорю я тебе, что твое ремесло, твое искусство стоит значительно ниже, чем искусство живописца. Его творение доставляет мне великое удовольствие тем, что в нем собраны все пропорциональные части, составляющие божественную красоту, и я могу охватить их глазом одновременно, радуя свою душу и услаждая ум. Нет никакой другой вещи на земле, которая дала бы мне такое же высокое наслаждение».
Тот, кто теряет зрение, – теряет красоту мира. Глухой же теряет только звук, созданный движением воздуха, – можно ли придумать более эфемерную вещь в мире? Ты считаешь, что наука благородна тем более, чем более прекрасен предмет, на который она распространяется, но живопись, которая распространяется на божественное творение, благороднее поэзии, которая лишь описывает лживые выдумки!
Итак, поэзия в высшей степени понятна слепым, а живопись – глухим. И живопись настолько же ценнее, чем поэзия, насколько живопись служит более благородным чувствам. Давно доказано, что это благородство трижды превосходит благородство всех остальных чувств, так как большинство из нас предпочли бы утратить слух, обоняние и осязание, а не зрение. Ведь потерявший зрение утрачивает всю красоту Вселенной.
Глаз объемлет красоту всего мира. Он создает все науки – от астрологии до космографии, от философии до математики; он дает знанию достоверность. Благодаря глазам мы описали высоту и величину небесных тел, научились предсказывать будущее по звездам, создали архитектуру и живопись. Ни на одном языке мира нет слов, способных описать величие, благородство и значимость зрения!..
Глаз – окно наших души и тела, благодаря которому мы можем наслаждаться красотой. Он раскрывает нам темницу, избавляет нас от пытки неизвестностью и темнотой. С его помощью мы покорили огонь, вспахали поля, устроили прекрасные сады. Благодаря ему мы пересекали моря и покоряли природу. И еще одно важнейшее умозаключение – природные вещи конечны, а образы, рожденные фантазией и трудом живописца по приказу глаза, – бесконечны, так как на полотне можно создать тысячи фантастических форм животных, цветов, скал…
При изображении материальных предметов между поэзией и живописью существует такое же различие, как между целым телом и его частями. Ибо поэт показывает нам красоту или безобразие объекта по частям, он «рисует» словами постепенно, в то время как живописец представляет образ целиком, с той истинностью, которая возможна только в природе.
https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/7/7e/Study_for_the_Kneeling_Leda.jpg
«Леда и лебедь» (эскиз). Ок. 1505 г.
Если же сравнить художника, поэта и музыканта, то можно привести такой пример: попробуйте представить песню, написанную для четырех голосов, в исполнении одного певца, который порывается петь сначала дискантом, потом тенором, потом контральто и, наконец, басом. Не получится гармонии, не будет красоты. Представьте себе прекрасное лицо человека, которое мы можем рассматривать только по частям: сначала глаза, потом нос, затем рот… Единого впечатления не будет, каким бы красивым это лицо ни было.
Так же поступает и поэт, о чем уже говорилось выше.
Правда, музыка еще способна создать мелодии, слагающиеся из нескольких голосов; у поэта они лишены гармонического распорядка. Хотя поэзия и восходит через слух к разуму так же, как и музыка, поэт вряд ли сможет описать музыкальную гармонию, так как он не способен в одно и то же время описывать несколько вещей. Живописи же это вполне подвластно, и поэтому поэт в отношении изображения телесных предметов остается много позади живописца, а в отношении невидимых, неощутимых вещей – позади музыканта…
Живопись, по мнению Леонардо, обладает самым большим диапазоном выразительных средств («Вакх», ок. 1510–1515 гг.)
Музыку можно назвать сестрой живописи, так как она – объект слуха, второго по значимости органа чувств после глаза. Она создает гармонию путем сочетания пропорциональных частей, рождающихся одновременно и умирающих в едином гармоническом ритме. Эти ритмы соединяют отдельные члены и элементы музыки, образуя гармонию и рождая красоту. Но живопись далеко превосходит музыку и господствует над нею, так как в отличие от музыки не умирает вскоре после рождения. Она навсегда остается в человеческом и природном бытии. Поистине удивительная наука живопись! Она сохраняет живой бренную красоту смертного тела, делает ее вечной и более прочной, чем творения природы, подвластные времени. Между живописью и божественной природой существует такая же связь, как между произведениями живописи и произведениями природы, и в этом ее величие, и за это живопись стоит почитать особо.
Предметы, видимые глазом, удаляются и меняются в размерах постепенно, и пропорцию эту можно высчитать. Это роднит живопись с музыкой, где, как известно, многое зависит от соотношения звуков.
Но если ты, музыкант, скажешь, что живопись – механическое ремесло, так как исполняется руками, исполняется действием, так ведь и музыка, пение может быть исполнена ртом человека!
Каковы различия между скульптурой и живописью? Я вижу только одно: труд скульптора требует большего напряжения мышц, в то время как работа живописца более занимает ум. Это давно доказано и очевидно: когда работает скульптор, он должен силою своих рук и ударами инструмента убрать лишний мрамор или иной материал, выходящий за пределы будущей скульп-туры, которая заключена внутри глыбы. Механические действия, необходимые для этого, сочетаются с великим трудом и потом, а также пылью и грязью. Лицо мастера залеплено всем этим и делает его похожим на пекаря. Тело его покрывают мелкие осколки, словно снег, а пол в жилище засыпан обломками камня и пылью.
То, что происходит в мастерской живописца, мало напоминает обстановку в жилище скульптора (конечно, я имею в виду в первую очередь выдающихся мастеров). Живописец гораздо более удобно располагается перед своим произведением, он хорошо и чисто одет, работает не тяжелым молотом, а легкой кистью и прозрачными чарующими красками. Жилище его полно изящных картин, и при желании он может окружить себя музыкантами и чтецами различных прекрасных произведений. Их можно рассматривать и слушать с большим удовольствием, ибо здесь не мешают стук молотка или прочие шумы.
Когда скульптор завершает свое произведение, он должен сделать для каждой скульптуры много контуров, чтобы представить ее наиболее выигрышно со всех точек зрения. Но все эти контуры выглядят достойно и изящно только при соблюдении всех необходимых впадин и выпуклостей. А чтобы правильно сделать их, мастеру необходимо время от времени отодвигаться в сторону от своего творения так, чтобы видны были в профиль детали произведения, то есть чтобы границы выпуклых и вогнутых частей были видны в их соприкосновении с воздухом. Как и живописец, скульптор обладает знаниями относительно того, как выглядят очертания видимых вещей при любом ракурсе. Это знание необходимо для них обоих.