— Да, — согласился Харальд. — Если бы ты узнал, что ей собираются причинить зло. Если бы тебе позволили это узнать. Поэтому я хочу, чтобы ты тоже освободил своих воинов от слова, данного тебе. Они встанут под мою руку — или уйдут отсюда пешком. А ты станешь хирдманом на другом драккаре — и с другим хирдом. Набранным из моих людей. Завтра я этим займусь.
Свальд, помедлив, кивнул.
— Понимаю… и все-таки спасибо, что не убил деда. Турле, конечно, отвратителен — особенно когда ему что-то придет в голову…
— Как ты уже сказал, — насмешливо заметил Харальд. — Против родича меч не обнажают. И ты здесь для того, чтобы Турле в голову больше ничего не пришло. Но учти, хирдманов твоего деда, которые знают, что любимого внука задевать нельзя, тут нет. Если кто-нибудь из моих людей вызовет тебя на хольмганг, я возражать не буду.
За Свальдом уже толпились ветераны Турле и Огера, готовые принести клятву. Харальд прищурился.
— Ступай к своим людям. Объяви, что ты им больше не ярл. И что твой драккар принадлежит теперь мне. Меч держать ты научился, осталось научиться отвечать за свои дела — и за бездействие.
Свальд, помедлив, кивнул — и отошел. Первый воин поставил ногу на ясеневую колоду, протянул руку к Харальду. Он положил поверх чужой ладони свою.
— Клянусь, ярл, что буду драться за тебя, и встану там, где ты прикажешь. Что не предам, не струшу и не побегу. Клянусь, что не обману, не украду ни у тебя, ни у братьев по хирду. И пусть станет свидетелем моей клятвы ясень, дерево мужчин. Пусть ясеневые драккары сбросят меня в воду, а ясеневое древко копья обломится в руке, если я эту клятву нарушу…
Договорив положенные слова, воин отступил, следующий тут же поставил ногу на колоду. Харальд не стал убирать свою руку, и мужчина прижал ладонь к пальцам ярла, подведя ее снизу.
Стоять придется долго, подумал Харальд. Принятие клятвы у трех хирдов — дело не быстрое.
Он освободился лишь к полуночи. Буркнул, посмотрев на одного из Кейлевсонов:
— Болли. Распорядись, чтобы убрали те два тела, которые я приказал не трогать. Подними рабов, пусть баб похоронят прямо сейчас.
Болли тяжело вздохнул, набычился.
— Тут такое дело, ярл… одна из рабынь выжила. И Сванхильд об этом как-то узнала. Моя сестра оттащила ее в рабский дом. Баба, конечно, плоха. Может, все-таки помрет.
Выжить могла только Кресив, мрачно подумал Харальд. Из двух запоротых темноволосая была самой здоровой. И девчонка как-то сумела об этом узнать…
Наверно, придется все-таки сделать то, что предлагал ему Кейлев с самого начала — глупая баба пошла в баню и угорела. После того, что сделала для него Сванхильд, открытого противостояния с ней он не хотел.
Но и оставлять Кресив в живых нельзя, слишком уж та ненавидит девчонку.
— Пусть похоронят ту, что умерла, — распорядился он. — И принесут еду в мою опочивальню. Побольше, для меня. Чистую одежду в баню. Убби, Свейн, Бъерн, Ларс. Присмотрите за фьордом. Не думаю, что родичи вернутся, но осторожность не помешает. Убби и Болли, пройдитесь со мной до бани. Хочу знать до мелочей все, что случилось в мое отсутствие. Что, как, почему…
Вымывшись, Харальд вышел под темное небо. Теперь следовало отправиться в опочивальню, поесть и завалится спать.
Сначала проверю, как там Сванхильд, устало подумал он, поворачивая к женскому дому.
Девчонка дремала. Харальд отогнул покрывала, проверил повязку. Кровавое пятно, выступившее на ней, оказалось не слишком большим. И уже успело подсохнуть, прихватив ткань коркой. Значит, кровить перестало.
От нее пахло элем, медом, молоком. Всем сразу, зовущее и тепло.
И Харальд, не выдержав, переменил свое решение — выспаться одному, а ее оставить в покое до завтра. Собрал концы полотна, подстеленного под Сванхильд, сграбастал ее вместе с покрывалами, наваленными сверху.
Она открыла глаза, Но ничего не сказала. Взгляд был затуманенный, однако ясный. А веки красные, словно она долго плакала…
Харальд пнул ногой дверь и вынес Сванхильд во двор. Ее охрана зашагала следом. Он не препятствовал — пусть сегодня их посторожат, из него защитник никакой.
В покоях оказалось тепло, кто-то еще днем затопил печи на хозяйской половине. Родичи позаботились о себе, подумал Харальд, укладывая девчонку на постель. Зато она не будет мерзнуть, и это хорошо. После ледяной воды требуется тепло…
Он торопливо похватал куски с подноса, стоявшего на одном из сундуков. Затем разделся, нырнул под покрывала к Сванхильд — со стороны здорового плеча. Недовольно поморщился, потянувшись к ней и наткнувшись рукой на ткань рубахи.
— Харальд, — вдруг выдохнула Сванхильд. — Красава.
Кресив, перевел для себя Харальд. И сморщился еще сильнее, но уже устало.
Откуда столько упрямства в слабом теле? Нет чтобы использовать его для другого — прижиться в его краю, стать такой, как женщины Нартвегра. Он дал ей семью, отца, дом, а она не может сделать малого — подумать о себе…
Харальд двинулся вниз, прижался щекой к здоровому плечу девчонки. Теплому, слабому. Поймал ладонь руки, приподнявшейся под покрывалом. Сжал тонкие пальцы, притянув повыше, к себе.
Сванхильд дышала рядом. Покрывало сбилось, и холмик груди, прикрытый рубахой, едва заметно приподнимался и опадал у него перед глазами.
И Харальда вдруг накрыло желанием. Дыхание участилось, ниже пояса потяжелело — сильно, давяще, почти до боли.
Зря я ее сюда притащил, с неудовольствием подумал он. Не больную же тревожить…
А тело просило.
Уйти, что ли? Теперь, после отплытия родичей, на хозяйской половине освободились сразу две опочивальни.
Харальд уже практически принял решение убраться в другие покои — и оставить девчонку здесь одну. Но рука, отпустив тонкую ладонь, сама собой вдруг скользнула от запястья к локтю. А уже оттуда на живот, прикрытый рубахой.
Поглажу немного и уйду, мелькнула у него мысль. Если станет совсем уж невмоготу — в крепости полно баб. Две даже не тронутые…
Его ладонь прошлась по животу, натягивая рубаху. К холмику, спрятанному под полотном. Девчонка вздохнула чуть громче, он вскинул голову.
И посмотрел ей в глаза.
Взгляд у Сванхильд был затуманенный. Не только от боли, вдруг догадался он. В нее влили немало эля, и надо думать, крепкого.
Но возмущения или недовольства в ее глазах не было.
И Харальд позволил себе то, чего не следовало делать — надавил ладонью, втискивая пальцы ей между ног. Погладил через полотно холмик, ощущая под тканью мягкость женской плоти.
Она моргнула, скосила глаза вниз, в направлении его руки, спрятанной под покрывалом. Снова перевела взгляд на него. Губы приоткрылись.
Харальд ожидал, что Сванхильд опять начнет лопотать про Кресив, но она смотрела на него молча. Губы подрагивали…
И он поцеловал ее так бережно, как только мог. Потом замер над ней. Глядел ей в глаза и гладил холмик под животом, прикрытый тканью, надавливая все сильней.
В голове стучало — надо уйти. А встать и убраться не было ни сил, ни желания.
Наверно, он смог бы покинуть опочивальню, если бы Сванхильд хоть раз одарила его сердитым взглядом. Или нахмурилась. Во всяком случае, ему хотелось верить, что смог бы.
Но девчонка смотрела открыто, доверчиво. Потом облизнула губы, потянулась здоровой рукой, высвобождая ее из-под покрывала. Коснулась его щеки тыльной стороной ладони — как-то бережно, словно к чему-то дорогому прикоснулась.
И Харальд понял — все, уже не уйти. Главное, не потревожить ей плечо…
Он сдернул покрывала, скользнул к изножью кровати. Встал и подошел к той стороне постели, где лежала Сванхильд. Осторожно приподнял ее, уложил поперек кровати.
Она поджала ноги — и задела коленями его напрягшееся копье. Вздрогнула, то ли от смущения, то ли еще от чего. Следом судорожно вздохнула. Но испуга на лице не было.
Пользуюсь тем, что ее разум затуманен элем, подумал Харальд. И двумя ладонями прошелся по женскому телу, поднимая рубаху, заголяя тело Сванхильд до груди. Раздвинул ей ноги, устроился между ними.
А потом, потянувшись вперед, осторожно прихватил губами сосок одной из грудок — розоватый, беззащитно-оголенный. Надавил языком так, словно тот был ягодой — а он хотел выдавить из этой ягоды весь сок.
Бусина соска затвердела прямо во рту, лаская небо. Харальд одной рукой поймал колено Сванхильд, потянулся к местечку между ее ног, пройдясь ладонью по бедру.
Коснулся складок под шелковистыми завитками, раздвинул их — и с радостью ощутил у входа скользкую влагу.
Сил ждать дальше уже не было, и он придвинулся, вдавливаясь в ее тело. Вошел — но бережно, медленно. Вспомнил вдруг со стыдом, что ее нужно беречь от его рывков, чтобы не тревожить плечо. Тут же двумя руками обхватил тонкую талию, придавил Сванхильд к кровати, для верности.
Сегодня Харальд входил и выходил из нее неспешно, томительно-медленно… губу себе прикусил, чтобы не забыться, не заспешить. Шею сводило от желания войти по-другому, безжалостно, быстро…
Сванхильд здоровой рукой уцепилась за одну из его ладоней, дышала мелко, неглубоко. И вот теперь уже морщилась. Боль, похоже, все-таки пришла.
Но было в ее лице еще что-то. Радость, согласие… и взгляд был светлым, открытым.
Шелковая кожа ее ног, свесившихся с кровати, проходилась по его бедрам, когда он входил, втискиваясь в нее, и выходил. Поглаживала ласкающе, мягко.
Харальд излился в нее с хриплым стоном, замер над телом Сванхильд, согнувшись и надсадно выдыхая. Сам себе напоминая зверя, нависшего над добычей…
Забава выдохнула:
— Красава.
Но тут же замерла. У Харальда, и без того хмурого, в ответ раздраженно дернулась верхняя губа, лицо скривилось. Белесые брови сошлись на переносице, а запавшие глаза люто блеснули серебром.
И ей почему-то вдруг стало его жалко. Сколько он по лесу бегал голодный и холодный, потом ее на руках тащил. Сам на этот раз человеком обернулся, сумел же как-то.
А она ему — о Красаве. Сразу же, первым словом, вместо того, чтобы доброе слово сказать. Поблагодарила бы лучше, что на руках нес, растирал, когда замерзла…