— Будет восемнадцать, — с вызовом бросил Трюгви. — Если переживу эту ночь…
Харальд раздраженно нахмурился.
— Заткните рот нашему юному конунгу.
И перевел взгляд на хирдмана. Распорядился:
— Этому тоже.
Он быстро ткнул факелом, отдернул. Подумал, услышав заглушенный тряпкой стон — все сделано как следует, так что руки-ноги его слушаться потом будут. Только шрамы останутся. Если умный, поупирается сейчас немного и все расскажет.
Спросил, убирая горящее древко:
— Сколько людей сейчас в крепости? Что за баба ждет меня в кладовой? И зачем? Выньте кляп, пусть ответит.
Хирдман, прежде чем заговорить, несколько раз судорожно, с хрипом, вздохнул.
— В крепости… там шесть хирдов. Спрятаны в домах. Что за женщина… не знаю. Она приплыла на лодке, сама…
О женщине должен знать Трюгви, подумал Харальд. Но пытать мальчишку, на котором и шрамов-то нет, не хотелось.
— Откуда взялись шесть хирдов?
— После тебя… — хирдман с ненавистью посмотрел на него. — После похода в Йорингард, когда погиб Гудрем, воинов у нас осталось всего на четыре хирда. Но пришел сын ярла Хрорика, которого ты тоже зарубил в Йорингарде. С его людьми вышло шесть хирдов. Все там, за стеной. Затаились…
— А женщина? — напомнил Харальд.
— Не знаю… клянусь честным именем моего отца — не знаю. Красивая… приплыла три дня назад.
Похоже, не врет, решил Харальд. Выходит, за стеной шесть хирдов. А у него пять. Победить, конечно, можно…
Но до весны всего пять месяцев. И каждый воин, жизнь которого он сбережет, пригодится ему потом, когда к нему в гости заявится конунг Готфрид.
Засиять бы сейчас серебряными отсветами, как тогда, в Йорингарде. Заскочить за стену, посветить в глаза чужим хирдам, глядишь, и разбегутся.
Он усмехнулся. Мечты.
Однако взгляд его неожиданно метнулся к кнорру. Тогда, в Йорингарде, девчонка разбудила в нем дракона — и это помогло победить. Правда, перед этим в него попала стрела, смазанная кровью отца.
Ему нужно зелье и девчонка. И проверка в тихом месте, где будет много света. Ради этого он и искал зелье — чтобы посмотреть, как оно на него подействует теперь. Проверить неспешно и обстоятельно.
Но сейчас…
Мне в любом случае смерть не грозит, подумал Харальд. Ловушку в Веллинхеле устроили по воле Ермунгарда — а тот бережет его жизнь. Самое большее, его опять попытаются превратить в чудовище. Но людям, что войдут с ним в ворота, придется драться в темной крепости, среди зданий, где легко потерять своих…
Есть ли смысл в лишних смертях?
И потом, если он поведет свои хирды в крепость — это будет как раз то, чего ждут от него засевшие за стеной. Они-то наверняка будут нападать из укрытий.
Хирдман вообще болтает о какой-то бабе в кладовой. Может, Ермунгард, чтобы сын не упрямился, послал замену для Сванхильд?
Скажем, какую-нибудь утопленницу небывалой красоты, с насмешкой подумал Харальд. Тогда баба сначала попытается его очаровать, а потом кольнет ножичком с зельем.
Придется приглядывать за ее руками. Поскольку неизвестно, сможет ли он опять посветлеть, не прикасаясь к Сванхильд — как случилось тогда, под Йорингардом…
Но лишних людей губить ни к чему. Да и нет у него лишних.
— Уберите отсюда всех, кроме Гудремсона, — резко приказал Харальд. — Свяжите, заткните им рты и отведите к другим пленным. Самого Трюгви — развязать. Свейн, Свальд, Убби. Расставьте людей по всему берегу, присматривайте за стеной с этой стороны. Охраняйте ворота. Бъерн, Ларс. На вас причалы и драккары. Я пойду в крепость один. Всем ждать тут. Ворота, как только я пройду, снова закрыть и охранять.
Он перевел взгляд на Трюгви, на котором уже разрезали веревки — и выдернули изо рта кляп.
— Пройдешься со мной по своей крепости, сын Гудрема? Только ты и я, вдвоем?
— А не боишься идти в одиночку, ярл Харальд? — с вызовом бросил тот.
Харальд ощерился. Распорядился:
— Эй, кто-нибудь. Дайте нам факелы. Шагай вперед, Трюгви. Покажешь мне дорогу.
Веллинхел был темен и тих. На Харальда, шагавшего за Гудремсоном, никто не спешил нападать. Надо думать, у них имелся какой-то заранее условленный сигнал — который Трюгви подавать не стал.
Что и понятно. Вот он, ярл Харальд, сам идет в кладовую. В ловушку, вся опасность которой — в какой-то бабе.
Под крепостными стенами на той стороне Веллинхела горели редкие костры, сияли далекими огоньками в просветах между зданий. Трюгви, шедший впереди, вдруг обронил:
— Ты знаешь, что здесь ловушка — и все равно идешь в нее, ярл Харальд? Причем один? Зачем?
— Чтобы вернуться, — немногословно ответил он, на ходу осматривая Веллинхел.
Тихо, темно… ни возгласа.
— А скажи-ка, Гудремсон — ты сам поплыл в море искать Ермунгарда, чтобы побеседовать? Или он тебя нашел?
Трюгви сбился с шага. Но молча, не отвечая.
— Значит, сам поплыл, — заметил Харальд. — Захотелось отомстить за отца, Трюгви Гудремсон? Или просто испугался потерять Веллинхел, когда я приду следом? Ты хоть убрал отсюда свою семью, прежде чем устраивать мне ловушку? А то я после даров, которые шлет мне мой отец, убиваю всех без разбора. Что мужиков, что баб.
Гудремсон по-прежнему молчал, но топал уже с обреченной решимостью. Потом остановился, махнул факелом в сторону.
— Кладовая с казной там.
— Негостеприимный из тебя хозяин, конунг Трюгви, — укорил его Харальд. — Хотел заманить меня в ловушку — вот и иди до конца. Провожай до дверей…
Трюгви двинулся к одному из домов. Харальд зашагал следом, ощущая внутри странное спокойствие.
Стражи у дверей кладовой не оказалось. И дверь в нее была не заперта. Гудремсон широко распахнул створку — внутри горели светильники, крышки небольших сундуков, стоящих у стен, оказались откинуты. В рассеянном свете мерцало содержимое, насыпанное над краями сундуков небольшими горками. Только золото, ни одного серебряного проблеска…
— Как видишь, тут действительно казна, — звонко сказал Трюгви. — Заходи, ярл Харальд. Ермунгард велел передать, что на этот раз никакой опасности для тебя нет.
Харальд ощутил, как брови сами сталкиваются на переносице. Никакой опасности…
— Войди, ярл Харальд.
Это сказал уже не Трюгви — голос выплыл из кладовой.
И ноги сами перенесли Харальда через порог. Что-то в том голосе было — и такое, что во рту сразу странно пересохло, по плечам прошлась дрожь, а живот втянулся.
А под животом тепло и давяще потяжелело.
Она сидела в углу рядом с дверью, на одном из сундуков — и светильники заливали ее ласковым светом. Рагнхильд Белая Лань показалась бы рядом с ней кухонной девкой.
Светлое золото волос, льющихся до пола. Губы цвета алой крови, зелень огромных глаз…
Совершенное лицо. Золотые дуги бровей. Тонкое платье — ярко-синее — льнет к полной груди. Нижней рубахи нет, и соски торчат, натягивая ткань.
— Ты пришел, — сказала она.
Просто вроде бы сказала, но Харальд выпрямился, вскидывая голову. Уже сейчас тянуло двинуться так, словно уже лежал, и снизу было мягкое тело.
Что-то с ним было не так, краем сознания он это понимал — но не было ни сил, ни желания сопротивляться тому, что он испытывал.
И ножа у нее в руках не было, так что чего боятся? Просто баба… но красивая настолько, что в горле пересыхало.
Красавица в синем платье коснулась своей груди. Платье, словно живое, поползло вниз, обнажая полушария — снежно-белые, круглые, налитые. Без тонких синеватых прожилок на коже, какие бывают у простых баб, даже если те светлокожие.
Кроваво-алые кружки сосков горели на этой белизне темными звездами.
Харальд только и мог, что стоять и пялиться. Частый ток крови бил уже по всему телу, тяжесть ниже пояса давила, отдавая болью, сводя с ума. Хотелось коснуться ее — и содрать одежду с себя.
Мелькнуло воспоминание о Сванхильд, о ее лице, не таком совершенном, красивом по-другому — тихо и неярко. Три дня он видел девчонку только урывками, когда на ночных стоянках женщинам позволяли ненадолго сойти на берег. Не тревожил, помня о свежей ране, о холоде — все-таки трюм кнорра не теплая опочивальня…
Красавица встала, платье соскользнуло к ее ногам. Завитки волос под нежным, гладким животом горели все тем же светлым золотом.
И мысли Харальда стали расплываться. Другое женское лицо, мелькавшее в углу сознания, погасло. Он даже не слышал, как Трюгви подобрал что-то с пола. А потом захлопнул дверь.
Люди в крепости, куда они приплыли, сдавались, бросая на землю оружие. Забава тенью скользнула меж рабынь, вылезших к бортам, чтобы поглазеть на берег. И при виде того, что там творилось, вздохнула с облегчением.
Вот и хорошо. И люди не погибнут, и у Харальда не прибавится новых шрамов.
Правда, на нем все заживало в два-три дня. А то и через день. Не то, что у нее — пять дней уж прошло, а сукровица по-прежнему пятнами выступает поверх повязки. И рукой двигать больно.
Хоть и приходится — бабка Маленя заставляла шевелить ею почти все время, говоря, что ярл Харальд приказал не держать руку в покое.
Потом там, у ворот, вроде как началась какая-то толкотня. Но солнце успело сесть, тени стремительно сгущались, и толком Забава ничего не рассмотрела. Харальд, стоявший до этого перед воротами, тоже исчез в полумраке.
Правда, почти тут же на берегу запалили костры, и она наконец разглядела его пегую голову — прямо перед толпой прочих воинов.
Но долго смотреть Забаве не пришлось. С мостков рядом крикнули, чтобы баб загнали в укрытие, и больше не выпускали, потому что ярл сердится. Часть слов она разобрала, а недостающее просто угадала.
Рабынь тут же оттеснили в чрево корабля — которое было шире и глубже, чем у длинного, змеей лежавшего на воде корабля Харальда. Воины, толчками и угрюмым ворчанием подгонявшие рабынь, саму Забаву не тронули. Хоть и обступили со всех сторон.
Зато бабка Маленя вцепилась в здоровую руку, с мольбой и оханьем потянула к лесенке, ведущей вниз…