Умерла ли бабушка — или все еще живет там, где-то на дне моря? На конце той змеи, что ее держала? Когда она ее видела в последний раз, Маленя и руки поднимала, и говорила. А когда в воду уходила, не кричала и не дергалась. Может, не могла…
А может, это ее уже не пугало.
Лучше бы жила, горестно подумала Забава. Пусть даже там, под водой. До чего ж несчастливая судьба досталась Малене — всю жизнь на чужбине, никакой радости в жизни. Ни своего угла, ни семьи, ни родных.
А все равно не озлобилась. К ней, как к дочери, относилась. Заботилась, приглядывала, учила, наставляла…
Забава вдруг ощутила, как на глаза навернулись слезы. И, втянув носом воздух, уткнулась лицом в подушку. Соленые капли из глаз потекли легко, словно только этого и ждали.
Она плакала по бабушке Малене, заглушая громкие всхлипы подушкой. А потом как-то незаметно провалилась в сон…
Харальд явился в свои покои уже под утро. Сванхильд сопела на кровати, и он, раздевшись, скользнул к ней под покрывало. Замер, опершись на локоть и нависнув сверху.
Потом, пожалев ее, тихо улегся рядом. У девчонки вчера выдался долгий и тяжелый день. Да и прошлую ночь она провела в его палатке… вон даже Свальд заметил, что его невеста бледновата.
Как только пройдет ее нога, подумал Харальд, надо будет отыскать на псарне того щенка, что он ей подарил. Пусть начнет выгуливать своего крысеныша по Йорингарду. Места тут много — больше, чем в Хааленсваге. Есть где побегать. Нагуляет аппетит, начнет больше есть. Сама начнет. Раз уж он решил оставить ее без постоянного присмотра рабынь, дать немного свободы, теперь это придется делать так…
И нужно приказать охране, чтобы рабынь пускали в опочивальню только после того, как Сванхильд проснется. Чтобы не будили ее по утрам, давали выспаться.
Харальд вытянулся под покрывалом, закрыл глаза, но уснул не сразу. Все разрешилось. Даже пир после победы прошел как положено — громко, весело, с несколькими драками и парой сломанных ребер. И Гудрем мертв, и Ермунгард обещал помочь.
И девчонка сегодня выглядела довольной. А Рагнхильд вот-вот уберется отсюда…
Осталось только найти для Свальда бабу, насмешливо подумал Харальд. Чтобы тот успокоился и перестал отпускать замечания о Сванхильд.
Надо будет взглянуть на дочек хирдманов Ольвдана, которые до сих пор живут в женском доме. И отдать одну из них брату, как свободную наложницу. У бабы появится защита после всего, что она пережила, а Свальд каждую ночь будет занят делом. Глядишь, и перестанет рассматривать чужих невест.
Иначе его зубоскальство и впрямь закончится хольмгангом — или с Убби, или с ним самим.
А Свальд ему нужен. Хотя бы для того, чтобы ему доверяли люди, которых он забрал у родичей.
На следующий день Харальд проснулся поздно.
И первое, о чем он подумал, слушая сонное дыхание девчонки — можно не спешить. Настало зимовье. До весны можно жить спокойно. Пора вытаскивать драккары на берег, ставить их на катки, чистить днища от налипших ракушек. Проверить все крепления, просмолить днища…
А потом пошарить по сараям Йорингарда. Где-то должны лежать разобранные навесы для кораблей. Ольвдан держал одиннадцать драккаров — значит, должен был о них заботиться. Если навесов не найдется, придется послать людей нарубить лес.
Но все это можно делать не торопясь. А сегодня он снимет швы с раны Сванхильд — чтобы под нитками не начало гноиться. Дел особых нет, так что можно заняться этим самому…
Харальд встал, натянул штаны. Босиком прошлепал до двери, шагнул за порог и разглядел в конце прохода двух рабынь, пришедших прислуживать Сванхильд.
Рядом подпирали стенки трое воином — явилась стража его невесты, которую он отпустил, придя к себе перед рассветом.
Харальд окинул всех ленивым взглядом, распорядился:
— Финлауг, сбегай на кухню. Возьми чистый кувшин, набери мне морской воды, полить рану. И захвати баклагу с элем.
Воин сорвался с места.
Харальд захлопнул дверь, запалил от почти выгоревшего светильника другой, стоявший на полке рядом, полный до краев топленным тюленьим жиром.
Подумал — надо бы сходить на север. Поохотится на тюленей, пополнить запасы жира, запастись мясом. А то рабы в имении худые, зимой половина сдохнет. И моржей забить. Сапоги, обшитые по низу моржовыми желудками, не промокают. Сам он предпочитал только такие.
Интересно, понравится Сванхильд тюленья охота?
Вряд ли, скользнула у него ленивая мысль. Кровь, забитые туши…
Но и это часть его жизни, так что ей придется привыкать. И несколько чаш свежедобытой тюленьей крови — лучшее средство, чтобы потом зимой не болеть.
Он повернулся к кровати. Проснувшаяся Сванхильд успела сесть, и теперь удивленно смотрела на него. Несмело улыбнулась.
— Не уходить?
— Скоро зима, — объявил Харальд, подходя к одному из своих сундуков. — Дел нет, походы кончились. Будешь видеть меня часто.
Он достал из укладки небольшое точило, вытащил из ножен, валявшихся вместе с поясом на соседнем сундуке, нож.
Надо бы принести в опочивальню оружие, что привезли из опочивальни в Хааленсваге и сложили в одной из кладовых, мелькнула у него мысль. Пересмотреть все, повесить на стену возле кровати — чтобы было под рукой. Подправить лезвия, если нужно.
Харальд уселся на сундук под полкой, на которой горел светильник, начал точить нож.
Сванхильд, помедлив, встала, заковыляла в угол, где на сундуке лежало ее платье…
— Нет, — быстро сказал Харальд. — Сегодня — рана.
И повелительно кивнул на кровать.
— Садись. И не вставай. Я с тебя еще и рубаху сниму, когда начну.
Девчонка осторожно присела на край постели. Посмотрела на него, расправила на коленках шелк рубахи. Чинно так, аккуратно.
— Харальд… можно просить?
— Проси, — позволил он с усмешкой, поднимая глаза от лезвия ножа.
Подумал — начинает понемногу понимать, как вести себя с мужчиной. Сначала слушаться, а потом что-нибудь выпрашивать.
— Собака… я не найти.
— Пока рано, — пробурчал Харальд. — Заживет нога, я тебе сам приведу этого крысеныша.
— Крысеныш? Имя собака?
— Да, — он едва слышно фыркнул.
Подумал — и ведь поверит…
В дверь стукнул вернувшийся Финлауг, и Харальд, встав, принял от порога два кувшина. Спросил, повернувшись к Сванхильд:
— Выпьешь эля? Буду снимать нитки. Рана, понимаешь? Будет больно.
Она прикусила губу, но качнула головой, отказываясь. Призналась:
— Пить на пир много.
— Да, очень много, — насмешливо согласился он.
И поставил оба кувшина на пол, рядом с сундуком, на котором сидел перед этим. Распорядился:
— Подойди ко мне, Сванхильд.
Она ковыляла к нему нарочито медленно — оттягивала тот миг, когда ей будет больно, догадался Харальд. Сказал, нахмурившись:
— Я сделаю все быстро, Сванхильд. Мне приходилось зашивать раны. И швы снимать.
— Когда? — спросила девчонка. И тут же уличила его, с легким оттенком изумления в голосе: — Ярл — шить?
— Я не всегда был ярлом, — отозвался Харальд.
Сванхильд была рядом, дыхание ее участилось — от страха, он это понимал. Но в нем-то частые вздохи вызывали совсем другие мысли…
Но сначала следовало снять швы.
— Мы еще поговорим об этом, — пообещал Харальд. — У нас вся зима впереди.
Он отложил нож на полку, сдернул с нее рубаху. Сванхильд задышала чаше. Закусила губу, застенчиво прикрыла груди одной рукой. По щекам пополз румянец, быстро добрался до лба и шеи.
— У других ночные птахи поют, — насмешливо сказал Харальд. — А моя краснеет. Я тебе почти что муж, Сванхильд. Завтра наша свадьба. С утра придет Кейлев, уведет тебя в женский дом — забирать тебя я приду туда. И с завтрашней ночи ты станешь моей женой уже по всем правилам. Убери руку. Садись.
Он кивнул на сундук, Сванхильд с обреченным вздохом присела на самый край.
И все-таки убрала руку.
Харальд подержал лезвие ножа над огоньком светильника, плеснул на рану морской водой. Девчонка вздрогнула, струйки покатились по груди, плечу. Он поморщился, досадуя на собственную недогадливость. Следовало подогреть, она не воин, чтобы обливать ее ледяной водой.
С другой стороны, холод выстудит рану, меньше будет болеть.
Кожа вокруг ниток вспухла, крохотные дырки, откуда они торчали, покраснели. Пора было снимать, пора…
Харальд подергал стежки, чтобы нитки отклеились от мяса, вышли легче. Потом подрезал их с одной стороны — у самой кожи, острием ножа. Повыдергивал обрывки нитей, подцепив их ногтями с другой стороны заживающей раны…
— Мало болеть, — удивленно сказала Сванхильд.
Харальд молча кивнул, откладывая нож на крышку сундука. Снова плеснул ей на рану морской водой — теперь она вздрогнула уже не так сильно. И покрылась зябкими пупырышками. Он помял обеими руками кожу с двух сторон от рубца.
Сванхильд прикусила губу, но не поморщилась. Скрывает боль?
— Заживает неплохо, — объявил Харальд. — Шрам будет тонким. Кстати, лекарю в наших краях полагается вознаграждение.
Но Сванхильд глядела непонимающе — а объяснение заняло бы слишком много времени. Так что Харальд молча подхватил ее на руки и понес к постели. Уложил, сам улегся в изножье.
И, приподняв больную ногу, оказавшуюся рядом, начал целовать. От повязки, стягивавшей щиколотку, выше, к бедру.
Теперь есть время, думал он, впиваясь в кожу уже над коленом — в поцелуе, оставившем красный след. И можно будет отласкать ее с головы до ног, как обещал сам себе когда-то. Впереди несколько спокойных месяцев, она поправится, окрепнет, научиться говорить — и понимать…
Бедра дрогнули, когда он добрался до них губами. Харальд тут же заворочался, устраиваясь у нее между ног, добрался до мягких завитков под животом. Поцеловал там — только один раз, жаляще, быстро.
И покосился на руки Сванхильд, разбросанные по простыне рядом с бедрами. Тонкие пальцы подрагивали.
Но оттолкнуть его голову, как было когда-то, она не пыталась. На этот раз не сопротивлялась, лежала молча, покорно. Терпеливо так…