Харальд вскинулся, приподнимаясь. Накрыл ее тело своим, разглядел на лице, опять исхудавшем за последние дни, облегчение. Сказал, наклоняясь к плечу возле раны:
— Не торопись радоваться, Сванхильд.
Кожа возле свежего рубца была в знобких пупырышках, ласкавших ему губы. Соски на грудках торчали, уже затвердев — ягодами, прихваченными морозцем. Он отловил их ртом по очереди, покатал на языке…
И резко скользнул вниз. Провел рукой, раздвигая бедра Сванхильд, успевшие сомкнуться. Поймал губами один из лепестков, спрятанных под золотисто-рыжеватыми завитками.
Она вздохнула так, словно собиралась расплакаться. И бедра рядом с его плечами задрожали.
Харальду было уже все равно. Лепестки под завитками тоже дрожали — он отлавливал их губами, тут же проходясь языком между ними.
А потом собственное желание затопило тело, и Харальд скользнул вверх. Двинулся, входя в Сванхильд. Ощутил мужским копьем ее вход — сейчас влажный и скользкий, как это и положено…
Девчонка дышала часто, задыхаясь, он двигался, не жалея ее — так, как хотел. На этот раз она была готова принять его, и нежничать было ни к чему.
А когда в теле Сванхильд забилась кольцом судорога, поймал ее ладони, притиснул к постели и замер ненадолго. Глядел ей в лицо, ощущая, как собственные губы кривятся в улыбке…
Взгляд синих глаз был затуманенным, выдохи — стонущими. Харальд дождался последнего биения в ее теле, почувствовал своим мужским копьем, как она расслабляется, становясь мягкой, мягче шелка.
И продолжил двигаться, идя уже к своему удовольствию.
Когда Харальд ушел, Забава еще какое-то время лежала, тихо дыша и глядя на светильник, горевший на полке напротив.
Было хорошо. Внизу живота плескалось тепло, медовое, нежное…
И ничего больше она сейчас не чувствовала. Ни зудящей болезненности в рубце, ни тянущей боли в ноге.
Затем Забава вспомнила о Красаве, о том, что собиралась ее сегодня навестить. Поднялась со вздохом.
Боль в ноге вернулась, едва она наступила на ногу. Забава кое-как оделась, ополоснула лицо, накинула плащ. Вышла — и сразу за дверью наткнулась на пару рабынь.
Те коротко поклонились, забормотали что-то.
Спрашивают, что она прикажет, поняла Забава.
— Подождать тут, — сбивчиво сказала она.
И заковыляла по проходу.
Охрана увязалась следом.
Красава сидела на нарах, спиной к выходу. Чесала волосы гребнем, снова и снова. Хотя они и так блестели — похоже, проходилась она по ним гребнем беспрерывно.
Худая рука двигалась неровно, дергано.
Наверно, из-за рубцов на спине, подумала Забава. У нее самой был лишь один, на плече — но все равно болит, когда руку поднимаешь. А у Красавы вся спина иссечена.
— Красава, — окликнула ее Забава, подойдя поближе. — Как ты?
Сестра обернулась, посмотрела зло и радостно одновременно. Голубые глаза тут же наполнились слезами.
— Забава? Забавушка… садись, сделай милость. Не убегай сразу-то.
Забава покосилась на трех стражников, вошедших следом за ней в рабский дом. Повернулась, чтобы сесть. Больная нога в последний момент подвела, и она, оступившись, почти упала на край нар. Скривилась, с болезненным выдохом вытянула перед собой ногу…
— Побил, что ли? — жадно спросила Красава, ткнув рукой в повязку, белевшую в разрезе сапожка, сейчас выглянувшем из-под подола. — Ярл Харальд-то?
На лице у нее светилась такая надежда, что Забава чуть было не сказала "да". Лишь затем, чтобы Красаве стало полегче. Чтобы у нее от сердца отлегло, обиды поубавилось.
Но возводить напраслину на Харальда не хотелось. И Забава ответила:
— Нет, он меня не бил. Но нога после его руки болит, это верно. Спасать меня кинулся, когда я с корабля прыгнула…
— Он, — счастливо протянула Красава. — Только ты признаться не желаешь. Нос задираешь, чтобы передо мной павой выступать — а саму, небось, ярл ногами топчет. Говорила же карга старая, что он своих баб бьет. Вот уже и за тебя принялся. Недолго же ты радовалась. А меня бы он не бил, точно знаю. Уж я бы ему угодила. И телом белым, и лаской…
Возражать ей желанья не было, и Забава со вздохом согласилась:
— Тебя Харальд не бил бы, Красава. Как ты? Спина болит?
— Как огнем жжет, — сварливо ответила сестра. И плаксиво добавила: — Все тело болью опоясывает, и днем, и ночью. Как двинусь, так хоть криком кричи. Все по твоему наущению… по твоему велению. А теперь ты и носа ко мне не показываешь.
— Ярл Харальд в поход ходил, — пояснила Забава. — Меня с собой брал. Он только вчера вечером вернулся. И я с ним.
Она замолчала, не желая ни объясняться, ни оправдываться. Красава скривилась.
— В поход, говоришь… знаешь, попросить тебя хочу. Ярл-то еще не передумал на тебе жениться?
— Да вроде бы нет, — ответила Забава.
И, не отводя взгляда от сестры, подумала — жалко ее. Не так сильно, как бабушку Маленю, конечно. Но все равно жаль. Потому что Красава словно увечная. Смотрит на всех — а никого не видит. Только себя.
Как такую не пожалеть?
— Упроси его, — жарко зашептала Красава. — В ноги кинься… поклонись до полу, как моя матушка кланялась батюшке. Поклонись, спина-то не обломится. Пусть ярл Харальд меня в Ладогу отправит. Чужане на своих кораблях туда часто ходят… он тут ярл, сила у него немалая. А то и свой корабль может послать. Тут ими весь берег заставлен, все равно без дела стоят. Меня когда сюда привезли — я все видела. Упроси, Забавушка. Сделай милость.
Оно хорошо бы, безрадостно подумала Забава. В рабынях у Красавы житье будет нелегкое. С родной матушкой оно всяко лучше.
Да еще в родных краях. В Ладоге…
Видение бабки Малени, с радостной улыбкой идущей к другой стороне корабля — и шепчущей на ходу про Орешную весь, вдруг встало у Забавы перед глазами. И она, неожиданно решившись, выдохнула:
— Я его попрошу, Красава. Только обещать ничего не могу. Вряд ли он согласится.
Губы Красавы задрожали, по щекам потекли слезы.
— Поклянись… жизнью своей поклянись, Забава, что попросишь. Да в ноги, в ноги ему кинься… мужики это любят. Не тешь гордыню-то, спина небось не переломится. Она у тебя здоровая, не то что у меня. Клянись, что упросишь.
Внутри у Забавы вдруг плеснуло обидой — горькой, жгучей. Откуда у нее гордыня? Всю выбили колотушками, да давно. Как вчера на пиру сидела, так все время самой себе напоминать приходилось, чтобы голову повыше держала…
Она сглотнула, кое-как выдавила, уже поднимаясь с нар:
— Я попрошу. А клясться ничем не буду, ни к чему это, Красава. Может, принести тебе чего?
Красава тут же быстро утерла слезы, сказала просяще, шмыгнув носом:
— Платье принеси, из своих. Какое покрасивше. Тебя вон, в шелка уже обрядили. И плащ побогаче. У тебя небось тряпья много. А меня, видишь, во что одели?
Она взглядом указала на свое платье из грубой серой шерсти.
— Так в нем теплее, — выдохнула Забава.
И, припадая на больную ногу, повернулась, чтобы уйти.
— Принеси, — настойчиво велела Красава у нее за спиной. — Не жадничай, чай, не чужая. И завтра приходи, меня проведать. Заедки принеси, из того, чем саму кормят. Меня тут в черном теле держат, один жесткий хлеб дают — да похлебку вонючую.
Забава молча захромала к выходу из рабского дома.
Харальд вернулся к себе перед закатом. Рабынь не было — значит, Сванхильд уже отправила их в рабский дом.
Уходя днем, он велел рабынями, пришедшим к Сванхильд, слушаться ее во всем. Не ходить по пятам, если она этого не пожелает.
И Сванхильд, похоже, тут же этим воспользовалась.
Сама девчонка сидела на кровати, забравшись на постель с ногами. Что-то шила.
Вышивает узор на шелковом тряпье из своего сундука, определил Харальд. Скинул плащ, сел рядом. Спросил:
— Как прошел день?
Подумал — интересно, что скажет.
Охрана Сванхильд, которую он отпустил, вернувшись, уже успела ему доложить, что она сегодня ходила в рабский дом, к Кресив.
Хотя он, уходя из покоев, и ей приказ отдал. Лежать, не вставать, беречь ногу.
Девчонка, при его появлении замершая, посмотрела осторожно, изучающе. Потом решительно воткнула иглу в шитье, скинула его с колен. Сказала:
— Харальд.
Сейчас опять за Кресив просить будет, спокойно подумал он.
— Ты сказать — приходить к тебе, если просить для кого-то. Я просить, Харальд.
— Проси, — позволил он.
И запустил руку под подол, к ее ногам.
— Красава, — заявила Сванхильд. — Харальд, я просить… она хочет Ладога. Дом, мать, отец. Отправить Красава туда. Прошу тебя…
Харальд молча встал. Подобрал шитье, отложенное Сванхильд на кровать, отнес на сундук. И так же молча принялся раздеваться.
Сванхильд тоже молчала.
Он вернулся к ней, бросил, снова запуская руки под ее подол:
— Я не буду выполнять желания какой-то рабыни. И ты не будешь. Запомни, где твое место, Сванхильд — оно рядом со мной. А не рядом с рабыней из рабского дома.
— Харальд, — выдохнула девчонка.
И вцепилась в его предплечья.
— Прошу… жалеть.
— Может, ей еще охрану дать? — тихо спросил Харальд.
Пальцы уже добрались до прохладных бедер, и желания портить этот вечер разговорами о Кресив у него не было.
— Нет, Сванхильд.
Он стянул с нее одежду, швырнул, не глядя, в один из углов опочивальни. Предупредил, укладываясь рядом и прижимая живот девчонки ладонью, так, чтобы та не начала дергаться или вскакивать:
— Еще раз услышу о Кресив — снова ее выпорю. Она глупа, Сванхильд. И чтобы слушать ее слова — а уж тем более выполнять просьбы — надо быть даже глупее, чем она. Я не жду от тебя великой мудрости. Но и слишком больших глупостей не потерплю. Кресив скоро исчезнет из Йорингарда. Я отправлю ее новому хозяину.
Сванхильд молчала. Смотрела немного обиженно, а значит, хоть что-то из его слов, да поняла.
И Харальд, подмяв ее под себя, начал целовать. Подумал насмешливо — посмотрим, сколько ты выдержишь. Проворчал, отрываясь от мягких губ: